Продолжение. Начало здесь.

Николай Лесков в одном из писем заметил, что «в делах и вещах нет величия», что «единственное величие – в бескорыстной любви»: «Надо “не искать своегоˮ. В этом “иго Христаˮ, – его “ярмоˮ, хомут, в который надо вложить свою шею и тянуть свой воз обоими плечами. Величие подвигов есть взманка, которая может отводить от истинной любви». О непреходящих советах классика, как всё же исполнить библейскую заповедь и полюбить ближнего, как самого себя.

«Всем слуга сделался»

С идеей христианской любви ко всякому человеку и перерождения грешника («Читай, что писано в “Житияхˮ о русских святых... Какие удивительные повороты жизни! Сегодня стяжатель и грешник – завтра всё всем воздал с лихвою и всем слуга сделался; сегодня блудник и сластолюбец – завтра постник и праведник...») в рассказе «Путимец» тесно связан мотив служения. «Всем слуга сделался» – лесковская метафора, которая сопряжена с тенденцией предельного обобщения и перекликается с гоголевской тональностью формулирования «условия любви» к человеку в целом: «Не полюбить вам людей до тех пор, пока не послужите им».

Мотив служения закодирован уже в названии рассказа вместе с ярко выраженными и органически вплетенными в фактуру текста евангельскими коннотациями пути как прямой и узкой дороги праведника, «ведущей к жизни» (Мф. 7:14) и управляемой Самим Господом, Который «путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6): «человек “путимскийˮ, и вот он сел и сидит при пути, и кому надо этот путимец сейчас услужит вот так, как нам…». Непременной обязанностью каждого христианина, по Гоголю, является осознание своего долга и служения: «Итак, после долгих лет и трудов, и опытов, и размышлений, идя видимо вперед, я пришел к тому, о чем уже помышлял во время моего детства: что назначенье человека – служить и вся жизнь наша есть служба».

Гоголь стремится воскресить слово, придать ему силу авторитетного влияния, обогатив сакральной символикой. Эта цель реализуется посредством создания новой языковой эстетики, в основе которой библейские смыслы: «Да как же жить без работы? Как быть на свете без должности, без места? Помилуйте. Взгляните на всякое творенье Божье: всякое чему-нибудь да служит, имеет свое отправление. Даже камень, и тот затем, чтобы употреблять на дело, а человек, разумнейшее существо, чтобы оставался без пользы. Статочное ли это дело?». Долг и обязанность, согласно Гоголю, являются средством для достижения не только земных целей, но и целей высшего порядка, связанных с Божьим Промыслом: «На корабле своей должности и службы должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на кормщика небесного. Кто даже и не в службе, тот должен теперь же вступить на службу и ухватиться за свою должность, как утопающий хватается за доску, без чего не спастись никому. Служить же теперь должен из нас всяк не так, как бы служил он в прежней России, но в другом небесном государстве, главой которого уже сам Христос…».

«Всем себя как слуги Божии»

Цельность, структурность, всеохватность характерны для мировоззрения Гоголя, что отражено в его творчестве. Библейская коннотация мотива служения просматривается в записях писателя и восходит по своей сути к универсальной заповеди о любви к ближнему вообще, которая в свою очередь имеет один источник – любовь к Богу. В обширной авторской выписке «О любви к ближнему» преосв. Михаила мотив служения друг другу детализируется: «…Ежели он лучше тебя, попользоваться от него, ежели хуже, попользовать его, прося помощи у Христа, чтобы, ежели он добр, научиться из примера его, как жить, ежели худ и часто согрешает, наставить его при действии Божеской силы…». Именно к стиху «Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии» (2 Кор. 6:4) Гоголь сделал помету на полях своей Библии: «Всем себя как слуги Божии».

Лесков, считая, что в христианстве спасение жизни, устами народа, который был наблюдателем и свидетелем описанных событий, образом «двойника» Гоголя укоренил миф о писателе-пророке, и путнике, и «путимце», уподобляющем свое жизненное бытие пути, управляемым Богом, тонко уловил дуалистическую сущность каждого, изучая «человека и душу человека вообще».

Николай Лесков. Фото 1892 г.

«Кто заключил в душе своей такое небесное беспокойство о людях, такую ангельскую тоску о них у того повсюду поприще, потому что повсюду люди», – напишет Гоголь, словно примеряя на себя образ «путимца» во времена «повсеместной ничтожности общества», когда «всякому… кажется, что он мог бы наделать много добра на месте и в должности другого, и только не может сделать его в своей должности». Но это «причина всех зол», резюмирует автор, а «нужно подумать теперь о том всем нам, как на своем собственном месте сделать добро». Лесков в то же время обнаруживает свою антропологию православия с подобными целями и реализует, вслед за Гоголем, концептуальную идею ответственности каждого за свои обязанности и служение Богу и друг другу. По мнению автора «Мертвых душ», человек постоянно нуждается в «оплеухе» от ближнего, который и является своеобразным «слугой», указывающим на его ложный «опошленный» путь и потребность в покаянии: «Мы совсем не для благоразумия рождены. Я не верю, чтобы из нас кто-нибудь был благоразумен. Если я вижу, что иной даже и порядочно живет, собирает и копит деньги, не верю я и тому. На старости и его чёрт попутает; спустит потом все вдруг. Нет, чего-то другого недостает, а чего, и сам не знаю».

«Всякая боль своего врача ищет»

Развязка биографически апокрифического рассказа Лескова мотивируется агиографическим фоном. Гостомысл, или Путимец, оканчивает свою жизнь в Ниловом монастыре, где чистит «поганые ямы», «облегаясь пазухами об острые крючья», отмаливая неправедную жизнь и подражая отшельнику Нилу Столобенскому, который, согласно житию, в неослабевающих духовных подвигах каждодневно оплакивал у вытесанного собственноручно гроба свои грехи, не впадая в объятия Морфия: кроватью и стулом ему служили деревянные крюки, вбитые в стену. Тенденция к конкретизации отчетливо проявляется ​​в финальной фиксации будущего, ведь похожая судьба, вероятно, ждет и внука Путимца – Егора: «Придет, наверно, и для него еще иная пора, когда и он, может быть, “потруднитсяˮ и всё, что в свое время нагрешит, то пойдет исправлять».

«Всякая боль своего врача ищет, и всякому достойно позаботиться о том, чтобы “хорошо кончитьˮ», – резюмирует автор, уточняя: «Хорошо же, – по некоему старому присловию, – не всегда то, что действительно хорошо, а то, что человек за хорошее почитать склонен». Сделать выбор, что именно «почитать за хорошее» (отличить «свет» от «тьмы», стать «живой душой», а не «мертвой»), соответственно, и помогают человеку именно путимцы, являющиеся «слугами» и членами общества, где всяк за всякого виноват (действенная формула Ф. Достоевского), и в каждом случае есть смысл усматривать, вслед за благочестивым добрым лесковским Гоголем, что «происшествие не случайное, а роковое откровение, и притом откровение, имеющее таинственную цель просветить его именно ум» (ср. «… Если же вы о чем иначе мыслите, то и это Бог вам откроет» (Флп. 3:15)).

Таким образом, фрагмент согласуется с дистанцией «аукторальной ситуации» – события освещаются с точки зрения будущего. Примечательно, что напротив библейского фрагмента с этими словами Гоголь в своей Библии сделал надпись: «Как облечься в Нового человека». Такая емкая аллегорическая реплика как намек на соотношение существующего и желаемого, однако не идеального с точки зрения онтологических категорий является характерной чертой художественной мысли Лескова, который, как «чрезмерный писатель» (Б. Эйхенбаум), балансируя между сакральными и профанными полюсами объективированной действительности, отталкивался от гоголевских традиций, преодолевал их, ища новые развязки коллизий, всячески пытаясь «обновить» человека, дать ему возможность разорвать оковы «преглупого и преподлого времени». 

Наталия Сквира