Николай Лесков в одном из писем заметил: «За всё хорошее и дурное – благодаренье Богу. Всё, верно, было нужно, и я ясно вижу, как многое, что я почитал за зло, послужило мне к добру – надоумило меня, уяснило понятия и поочистило сердце и характер». О непреходящих советах классика, как всё же исполнить библейскую заповедь и полюбить ближнего, как самого себя.

Время гнусное, но тем теснее надо добрым людям стоять друг возле друга и поддерживать друг в друге веру в человека.
                                                                      Н. Лесков

М. Цветаева, рассказывая С. Эфрону об обмене своей книги репродукций Брейгеля на 11-томник Лескова, заметила: «Я подумала, что Брейгеля я еще буду смотреть в жизни – нy, раз десять – а Лескова читать – всю жизнь, сколько бы её ни оставалось». М. Горький небезосновательно приравнивал рассказы Лескова, род которого происходил из священства, к одухотворенной песни, слова которой передают трепетную и чистую любовь к людям. И. Северянин не случайно называл писателя «прозеванным гением», равным Ф. Достоевскому.

Именно в златоверхом и святом Киеве с Печерской вершиной – «русской ступенью на небо», где «всякий человек, как у подножия Сиона, становится хоть на минуту верующим», Н. Лесков жил «в очень многолюдном месте между двумя храмами – Михайловским и Софийским, – и тут еще стояли тогда две деревянные церкви. В праздники здесь было так много звона, что бывало трудно выдержать, а внизу по всем улицам, сходящим к Крещатику, были кабаки и пивные, а на площадке – балаганы и качели». В городе с «живописными надбрежными хатками, которые лепились по обрывам над днепровской кручей» он общался с горожанами, ведшими «буйную жизнь в стародавнем запорожском духе», увлекся иконописью, написал первый фельетон, зачитывался произведениями Сковороды, Шевченко (с которым был знаком лично), Гоголя.

Крещатик, 1850-е годы

Автора «Мертвых душ», несомненно, можно назвать не только учителем Лескова, но и его «ближним», характерная черта которого, по определению последнего, «понимать дело умом и сердцем». Учитывая христианское мировоззрение, православную аксиологию, метафорику и средства изображения действительности обоих писателей, служивших на поприще литературы, которая, по Лескову, является вместилищем «царства мысли», их также можно справедливо считать «родственниками по духу», ведь «духовное родство это и есть друг другу “по мыслям прийтиˮ, и тогда “несть ни эллина, ни иудея, а все Христосˮ, ибо “мыслиˮ, то есть управляющее нами настроение, в Нем, а Он “Сын плотника из Назарета, и мы это знаемˮ».

Облечься в нового человека

Создавая сюжетно-мотивный каркас рассказов, Лесков мастерски подражал Гоголю, что становится понятным благодаря тончайшей нюансировке характеров и узнаваемым гоголевским «формулам-дефинициям». Оба писателя ратовали за возрождение общества благодаря облечению каждого в нового человека (Еф. 4:24). Штудируя Священное Писание, они «растворяли» его в своих произведениях, пытаясь таким образом донести сакральные истины до современника, который «не в силах встретиться прямо со Христом», ведь, как скажет генерал-губернатор в набросках к заключительной главе второго тома «Мертвых душ»: «К стыду, у нас, может быть, едва отыщется чело<век>, который бы прочел Библию, тогда как эта книга затем, чтобы читаться вечно, не в каком-либо религиозном отношении, нет, из любопыт<ства>, как памятник народа, всех превзошедшего в мудрости, поэзии, законодательстве, котор<ую> и неверующие, и язычники считают высш<им> созданьем ума, учителем жизни и мудрости». Гоголь, справедливо считает В. Воропаев, «верил в силу художественного слова, могущего указать путь к нравственному возрождению». Поскольку, по мысли Лескова, «цели христианства вечны» и именно в христианстве «спасение жизни», то и современная жизнь, «наш век есть торжеством в разъяснении учения Христа», что и помогает «внутреннему человеку» (2 Кор. 4:16) обновляться. Вот почему сам Лесков в письме М. Протопопову от 1891 г., размышляя о своем творчестве, не только признавал собственные ошибки, но и аргументировал творческую и духовную незрелость тем, что «не прочел хорошо Евангелия», в котором «есть всё, – даже то, чего нет», а поэтому не видел, «где истина».

В апокрифическом рассказе «Путимец» Лесков акцентирует отношение Гоголя, главного героя, к великорусскому человеку: «а мне в них все-таки то дорого, что им всё дурное в себе преодолеть и исправить ничего не стоит; мне любо и дорого, что они как умственно, так и нравственно могут возрастать столь быстро, как никто иной на свете». Собственно, такое «перерождение» воплощается с помощью формулы, которая становится стержневой в произведении: «Сейчас он такой, а глазом не окинешь – как он уже и перекинется, – и пречудесный» и ассоциируется с гоголевской «разгадкой» тайнописи души человеческой, содержащей «ключ всего»: «Как бы ни далеко отшатнулся от прямого пути заблуждающийся, как бы ни ожесточился чувствами безвозвратный преступник, как бы ни коснел твердо в своей совращенной жизни; но если попрекнешь его им же, его же достоинствами, им опозоренными, в нем <всё> поколеблется невольно, и весь он потрясется».

В письме к А. О. Смирновой-Россет от 12 декабря 1844 р. Гоголь напишет: «…Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, – явный знак, что они должны пополнить одна другую…». Модус высшего – духовного – единения вытесняет реалии искусственных коллизий. Не случайно в рассказе Гоголь советует своему попутчику, одержимому национальными распрями, читать Божественную литературу, в частности «Жития». Вспомним Хлобуева из второго тома «Мертвых душ», который в тяжелые времена раскрывал «жития страдальцев и тружеников, воспитывавших дух свой быть превыше несчастий», или самого Гоголя, выверявшего свои духовные сдвиги не догадками мирянина, «сидящего по уши в житейской тине», а творениями святых отцов, книгами «законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека»: Тихона Задонского, Димитрия Ростовского, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Исаака Сирина, современных ему духовных писателей. Подобная установка характерна и для рационалистических и просветительских взглядов Лескова, называющего себя «уверенным православным», который несет, по его выражению, «светоч разумения», данный ему Христом.

«Никогда не нужно отчаиваться в раскаянии человека…»

По сюжету рассказа Лескова, Гоголь позволяет Путимцу обмануть себя, еще и благодарит при этом, а на упреки Черныша отвечает, что тот покается и сам себе отомстит за содеянное: «И Гоголь начал разводить рацеи о том, что никогда не нужно отчаиваться в раскаянии человека и не стоит самому ссориться и биться, а надо так сделать, чтобы человек сам себе получил вразумление от своего характера, чтобы он сам себя наказал за свою гадость». Фрагмент напоминает ситуацию не только с унтер-офицерской вдовой из «Ревизора», которая «сама себя высекла», а и с Муразовым во втором томе «Мертвых душ», который, намекая на «покаяние» Чичикова, размышлял о том, что тот сам себя погубил: «Не то жаль, что виноваты вы стали пред другими, а то жаль, что пред собой стали виноваты – перед богатыми силами и дарами, которые достались в удел вам».

«Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости» – именно эта гоголевская идея становится основополагающей для «выпрямления» каждого члена общества. И если Гоголь одним из эффективных стимулов устранения нарушения определенной статики характеров, то есть «страстей» как негативных начал, считает публичную «оплеуху» в качестве перипетии («Тебе нужно или какое-нибудь несчастие, или потрясение. Моли Бога о том, чтобы случилось это потрясенье, чтобы встретилась тебе какая-нибудь невыносимейшая неприятность на службе, чтобы нашелся такой человек, который сильно оскорбил бы тебя и опозорил так в виду всех, что от стыда не знал бы ты, куда сокрыться, и разорвал бы за одним разом все чувствительнейшие струны твоего самолюбья. Он будет твой истинный брат и избавитель. О, как нам бывает нужна публичная, данная в виду всех, оплеуха!» («Близорукому приятелю»), то в рассказе «Путимец» Лесков, «мозаист, стилизатор и антиквар» (Эйхенбаум Б.) также постулирует идею служения человека человеку, впрочем, иначе сцепляет её смыслообразующие элементы, а именно акцентирует на безобидности «выпрямления» заблудшего: «один человек с добрым настроением способен принести добро другому, доказать ему безобидно его недостоинство и подвинуть его на лучшее. И вот такой-то человек и есть ангел, или, в известном смысле, “бог для человека”», что, прежде всего, ассоциируется с рассуждениями Гоголя, рельефно продиктованными христианским догматом любви к ближнему, «небесным беспокойством» и «ангельской тоской» о нем: «Бог весть, может быть, иной совсем был не рожден бесчестным человеком; может быть, бедная душа его, бессильная сражаться с соблазнами, просила и молила о помощи и готова была облобызать руки и ноги того, кто, подвигнутый жалостью душевной, поддержал бы ее на краю пропасти. Может быть, одной капли любви к нему было достаточно для того, чтобы возвратить его на прямой путь!» («Выбранные места из переписки с друзьями»). Так, с помощью «оплеухи», потрясения или проявления благородного чувства реализуется центральный замысел Гоголя – преодоление «закостенелости» страсти, переход от «мертвой» к «живой душе», что становится очевидным при анализе авторской интроспекции, позволяющей зафиксировать внутреннее состояние или внутренние движения персонажей.

Не случайно герой Лескова, Гоголь, допуская в своем поступке некоторую насмешку по отношению к Путимцу, молится ночью на коленях: «О ком: о себе, о Путимце, о России, которую он так чисто любил и так нежно защищал, меж тем как она “была черна неправдой черной”...». Смысловая доминанта синтагмы «черна неправдой черной» коррелирует с анекдотом из второй части «Мертвых душ» о «черниньких» и «белиньких», являющимся переиначенным аналогом евангельской максимы «полюби ближнего, как самого себя» и библейской аллюзией, выраженной фразой Чичикова «По христианству именно таких мы должны любить». Своеобразным ключом-разгадкой к эпизоду о «черниньких» и «белиньких» становятся слова из статьи «Что такое губернаторша»: «Уверяю вас, что придет время, когда многие у нас на Руси “из чистеньких” горько заплачут, закрыв руками лицо свое, именно оттого, что считали себя слишком чистыми, что хвалились чистотой своей и всякими возвышенными стремлениями куда-то, считая себя чрез это лучшими других». «Знаю только то, что наипрезреннейший из нас может завтра же сделаться лучше всех нас, и его молитва будет всех ближе к Богу», – такова, по Гоголю, чудодейственная сила преображения, рожденная из веры, смирения и любви. 

Наталия Сквира