Полотно, которое Александр Иванов планировал разместить в храме Христа Спасителя, как и «Мертвые души» Гоголя, создаются во времена «трудных обстоятельств, расслабленья и развращенья общего, повсеместной ничтожности общества», когда человечество стоит «на перепутье из физических сил в духовные».

По воспоминаниям современников, Гоголь ежедневно читал главу из Библии на славянском, латинском, греческом и английском языках, Иванов, полагая, что задача современника – утвердить веру как «отрасль человеческого ума», а писать без веры религиозные картины – безнравственно и даже грешно, также штудировал Божье Слово, намереваясь проиллюстрировать его: создать, начиная с 1840-х годов, библейский цикл, охватывающий почти 500 библейских сюжетов (сделал «пробы»-эскизы к 200), и приблизить Пришествие Христа. «Сходите в Париже к издателю Библии… а прежде справьтесь у книгопродавцев… вышел ли последний том Библии… Прочие пятнадцать томов все уже имею и читаю…» – писал художник Гоголю в феврале 1845 года. И. Тургенев вспоминал, что Иванов «Библию, и в особенности Евангелие… знал от слова до слова». Автор полотна «Явление Христа народа», как и Гоголь, делал выписки, читая Книгу книг («Выписки из Библии, относительно обычаев, утварей, одежд, жительства и понятий обо всем том, что подлежит зрению», «Выписки из Библии, относящиеся к чувствам в моей картине» и др.), и записывал рассуждения, сформировавшие корпус его «Мыслей при чтении Библии». Последние стали объектом анализа Д. Чижевского, считавшего их «утопическим и своеобразно-славянофильским православием».

Анализ переписки Гоголя и Иванова свидетельствует, что в ней отсутствует диалог об искусстве, творчестве, однако она является своеобразным психологическим комментарием и позволяет выделить существенные мировоззренческие и жизнеспособные ориентиры каждого из художников. В частности, фокус богоцентричности пронизывает эпистолярную ткань, укрупняясь под пером Гоголя после 1845 года. В марте 1844 года автор «Мертвых душ» в письме к Иванову пишет, что тот «далеко не христианин» и не чувствует единения с Богом, а 9 января 1845 года так объясняет его неторопливую работу: «…Идет ваша картина медленно потому, что нет подстрекающей силы, которая бы подвигнула вас на уверенное и твердое производство. Молите Бога об этой силе. И вспомните сие мое слово: пока с вами или, лучше, в вас самих не произойдет того внутреннего события, какое силитесь вы изобразить на вашей картине в лице подвигнутых и обращенных словом Иоанна Кр<естителя>, поверьте, что до тех пор не будет кончена ваша картина». 

В начале 1846 года Гоголь вновь обвиняет Иванова в нехватке любви к труду и призывает его вымаливать любовь у Бога, а 31 декабря 1846 г. посылает ему молитву, которой сам молится «всякий день», и дает наставления молиться ежедневно, а в особо тревожном и беспокойном состоянии – «всякий час». «Работая свое дело, нужно твердо помнить, для кого его работаешь, имея беспрестанно в виду того, кто заказал нам работу» – вот главное правило, которое устанавливает Гоголь живописцу во время работы над картиной, не скрывая желания, чтобы картина художника и второй том «Мертвых душ» увидели свет одновременно (письмо от 16 декабря 1850 г.). Примечательно, что Иванов так отзывался о «Явлении Христа Магдалине», предшествовавшем «Явлению Христа народу»: «Только начаток понятия о чем-то порядочном»; Гоголь же, написав первую часть поэмы «Мертвые души», пояснял: «Это больше ничего, как только крыльцо к тому дворцу, который во мне строится».

Полотно, которое Иванов планировал разместить в московском храме Христа Спасителя, как и «Мертвые души» Гоголя, создаются во времена «трудных обстоятельств, расслабленья и развращенья общего, повсеместной ничтожности общества», когда «лучше в несколько раз больше смутиться от того, что внутри нас самих, нежели от того, что вне и вокруг нас», и перед обоими художниками встает сверхзадача – создать картину/произведение, которые повлияют на заблудшее общество.

События происходят на берегу священной реки Иордан, когда пророк Иоанн в верблюжьей власянице на выжженой солнцем равнине встречает Мессию: «На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира. Сей есть, о Котором я сказал: “за мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меняˮ. Я не знал Его; но для того пришел крестить в воде, чтобы Он явлен был Израилю» (Ин. 1:29–31). Силуэт Спасителя, смысловой доминанты полотна, величествен, но удален и размыт. Художник, «мученик и подвижник по натуре» (А. Бенуа), акцентирует эмоциональное состояние собравшихся – их «высокие движения душевные» (Н. Гоголь) и, по слову А. Хомякова, не впадает в искушение выдвинуть Христа вперед. Так иконописно, в манере неведомого запечатлен Сын Божий, Тот, по слову Иванова, с отъятием Которого «из сердца нашего мы сделаемся совершенно ни к чему не способными или, что еще хуже, злодеями на земле сей». Человек в широкополой шляпе под руками и крестом Иоанна Крестителя среди вереницы вечных образов является автопортретом самого художника.
 

Человечество, потопающее в земной суете и истосковавшееся по горнему миру, обретает Истину, и его «соборную» реакцию художник мастерски запечатлевает на одной из самых больших картин в мире (5,4 Х 7,5 м) посредством многих фигур разных сословий, символизирующих разнообразные житейские судьбы. Как справедливо отмечает Н. Данилевский: «Эти различные восприятия Великой Идеи, осуществлением которой был Христос, сгруппированы в трех отделах, на которые распадается вся масса лиц картины. За Иоанном, влево от зрителя, соединены ученики его и будущие ученики Христа, которые примут учение Его в духе Истины, в его настоящем глубоком смысле. Справа спускается с горы толпа равнодушных и враждебных, привлеченных из Иерусалима распространившеюся молвою о подвигах пустынножителя. Среди этой толпы едут римские всадники, люди из другого мира, до которых все происходившее, по-видимому, вовсе не касалось или касалось как предмет административного, полицейского наблюдения, – до которых и влияние этих событий должно было после достигнуть. В средине – группа только что вышедшего из воды еврея с молодым сыном, не успевших еще одеться, – олицетворяет мысль, ставшую в среднее отношение к Спасителю, между Его истинными последователями и Его врагами. Это представители тех, которые будут кричать “Осаннаˮ, и через несколько дней равнодушно смотреть на крестную смерть; тех, которых ожидали от Мессии политического могущества и всех земных благ. Это грубое, корыстное восприятие Христова учения выражено с необыкновенною ясностью на лице еврея, радующегося грубою, земною радостью. Еще равнодушнее мальчик, сын его; в нем заметно простое, безучастное любопытство, и между тем как занято его внимание, тело как бы содрогается от ощущения свежести только что окончившегося купанья. Подобною же животною радостью улыбается и раб, который в глубоком своем унижении еще не в состоянии понять и оценить духовного значения христианства, а только инстинктивно чувствует предстоящее улучшение и своей жалкой участи. Это распределение фигур на три группы соответствует, следовательно, трем главным видам, под которыми было впоследствии воспринято учение Христово». Иконографическим воплощением представляется сюжет обращения, который ввиду композиции отсылает также к истории сотворения мира до Страшного суда.

После смерти Александра Иванова в 1858 г. (буквально через несколько месяцев после выставки его сразила холера), не получившего гонорар за работу и столкнувшегося вопреки чаяниям («Иванов просил у Бога, чтобы огнем благодати испепелил в нем ту холодную черствость, которою теперь страждут многие наилучшие и наидобрейшие люди, и вдохновил бы его так изобразить это обращение, чтобы умилился и нехристианин, взглянувши на его картину» (Н. Гоголь)) с жестокой критикой (так, Василий Розанов призывал назвать картину «Затмением Христа народом»), «Явление Христа народу» у Академии художеств выкупил император Александр II за 15 тыс. рублей, а эскизы – Павел Третьяков.

Искусство для Гоголя и Иванова, благовольных отшельников, лишенных житейских довольств и совоплощавшихся с творческим Абсолютом и духовным опытом, становилось жизнестроительной миссией, помогало не только «примиряться» с жизнью, но и являлось способом воплощения идей художественного мессианизма, поиска Истины. Г. Сковорода, называя истину «безначальной», подчеркивая ее Божественное происхождение («Божья истина, которая одна является истиной»), отмечал: «Если огонь в твоей груди подлинный и истинный, то сгорит все, что в ней есть земного, чтобы ты когда-либо стал чистый сердцем и узрел Бога, Бога и истину, делающую блаженными те очи, которые ее видят». Оба художника считали себя избранниками Божьими, способными, «следуя Христу» в процессе ярко очерченных тенденций к пиетическим веяниям, присущим эпохе (например, книга И. Арндта «Об истинном христианстве» как духовная «пища» тогдашней Европы, по Г. Шнайдеру, представляла собой компиляцию, в частности, и произведений Ф. Кемпийского), познать Истину, всецело полагаясь на Промысл Всевышнего («…Если Бог захочет – всё будет, не захочет – ничего не будет»), и с помощью материи живописи – искусства кисти и пера – приблизить человечество к ней. Визуальным же эквивалентом Слова Божия становилось для них творчество.

Иванов, воплощая эпохальный замысел «Явления Христа народу», изображая собирательный образ человечества «на перепутье из физических сил в духовные», руководствовался, прежде всего, методом «сличения и сравнения», синтезом живописных и иконографических форм выражения, стремился к натуралистическому изображению пейзажа, обусловленному поиском композиционных (иеротопическое сакральное пространство, отделяющее фигуру Спасителя) и световых решений, колорита, синтеза живописи и эстетики образов-символов. Показательной является манера работы Гоголя со светом и тенями, которая по художественным характеристикам приближает его описания к техникам chiaroscuro и tеnebroso. «Миметический синтез», которым пользуется писатель, абсорбирует живописный образ в литературный, конденсирует авторские идеи, направленные на внутреннее обновление каждого, однако разбивающиеся о реалии суетной жизни, ведь «свет не в силах встретиться прямо со Христом. Ему далеко до небесных истин христианства».

Наталья Сквира