Расуђивање свештеника Владимира Пучкова.

«Я не хочу жить». Трудно, наверное, найти священника, который хотя бы раз не слышал от кого-либо эту фразу. На первых порах такое откровение повергает если не в шок, то уж точно в волнение. А ну как перед тобой сидит человек, уже почти принявший фатальное решение, и только от тебя зависит, откажется ли он от страшного замысла или всё-таки полезет в петлю. Лично для меня в своё время данная фраза означала только одно: с произнесшим её человеком я буду говорить сколько потребуется долго, только бы от меня он ушёл, если уж не совершенно передумав, то хотя бы крепко засомневавшись в целесообразности сознательного ухода из жизни. Однако, опыт – великое дело. Он научил меня не принимать уж совсем всерьёз чужие разговоры о нежелании жить. Во-первых, потому, что между «не хочу жить» и «хочу умереть» существует не просто разница. Между ними – пропасть. Почти никто из тех, кто, по собственному признанию, не хочет жить, не собирается накладывать на себя руки. Ни сейчас, ни потом, ни когда бы то ни было. Не хотят жить люди обессилившие, выдохшиеся, утратившие цель и смысл жизни. Они инфантильны, апатичны и безучастны. Однако при этом умирать они тоже никак не стремятся. Подобное состояние очень точно описал Поль Верлен в стихотворении «Томление»: «Нету воли жить, и умереть нет сил». Жизненный тонус на нуле, но «лежу – так больше расстоянье до петли» (В. Высоцкий). Поэтому лучшее, что можно сделать в данном случае, не предпринимать никаких попыток вытащить незадачливого визитёра из бездны, рядом с которой он ни разу не стоял.

Впрочем, утверждать, что все уставшие от жизни одинаковы, едва ли справедливо. Если те, которых я описал выше, могут быть условно названы потерянными, то второй тип можно назвать страдающими. С одной стороны, страдающие – такие же равнодушные и апатичные люди, доведшие собственные души до амёбоподобного состояния, как и потерянные. Однако, в отличие от последних, страдающие испытывают вечное недовольство, скорбят, страдают и патологически нуждаются в сочувствии и жалости окружающих. При этом ошибкой было бы думать, что, пожалев такого страдальца, вы ему поможете. Не помощь нужна ему, а жалость. Да, да, та самая жалость, которая унижает, расслабляет, стимулирует саможаление и в конечном итоге повергает и без того унывающую душу в тоску, которая становится для данной души состоянием постоянным и неизменным. Страдающему вроде как и плохо, однако что-то менять нет ни сил, ни желания. А со временем развивается привычка к сочувствию и жалости, так что они заменяют собой любую радость. Тем более что радость достигается трудом, а жалость достаётся без усилий.      

В случае с такими людьми нет нужды ни в долгих беседах, ни в многочасовом выслушивании жалоб, ни в сочувствии. По-настоящему действенным средством здесь может послужить лишь хорошая встряска. Не хочешь жить? Займись волонтёрской работой в хосписе, в онкологическом отделении или туберкулёзном диспансере. Жалеешь себя? Ступай в дом малютки, к самым маленьким, которым от роду кому месяц, кому два, а они уже брошены на произвол судьбы и на милость абсолютно чужих людей. Страдаешь? Иди заботиться об инвалиде. Желательно одиноком и совершенно беспомощном. Враз пройдёт апатия, как рукой снимет тоску и откуда только жизненный тонус появится! Священнику хотя бы изредка стоит прибегать к строгости, и здесь, как по мне, именно такой случай. Нытика, пришедшего за жалостью, не нужно ни жалеть, ни утешать, не надо сочувствовать ему. С чего жалеть себя тому, у кого руки действуют, ноги ходят и голова работает? Тому, кто нередко совсем не одинок. У кого есть жена и дети, у кого живы родители? Кто здоров сам и близкие его живы? В сочувствии нуждаются те, кто, например, потерял близкого человека, укрепление необходимо тем, кто серьёзно болен, участия требуют те, кто оказался в трудной жизненной ситуации. Тех же, кто расклеился от обычных житейских проблем или плачет от жалости к себе из-за крушения очередного придуманного им мира, полезнее всего сначала хорошенько отругать, а потом дать почувствовать, сколько благ, ежедневно подаваемых Богом, они считают чем-то само собой разумеющимся и не только не благодарят за них, но ещё и ропщут и скорбят, потому что им всего этого мало, хочется большего, а большего не только нет, а возможно, не будет никогда.

Однако если «не хочу жить» не такое уж и страшное признание, то что же тогда страшно? Страшно, когда «не могу жить». Когда жить невыносимо, тошно, невозможно… Люди в таком состоянии не говорят о нежелании жить, о смерти, о самоубийстве. Не бегают за священником, не ищут сострадания. Они молча принимают страшное решение и, как правило, молча же делают шаг в бездну. Если такой человек приходит в храм, решается на разговор со священником, это уже почти чудо. И вот здесь уже важно дать человеку столько внимания, сколько необходимо. Нет никаких универсальных приёмов, фраз или отдельных слов. Единственное, что важно проявить в таком случае, – умение слушать. Нередко бывает так, что, лишь полностью выслушав потенциального самоубийцу, священник понимает, что сказать и какие именно подобрать слова.

Самое важное не ошибиться. Не желающие жить могут появляться регулярно: одни будут искать внимания священника, другим нужно будет в сотый раз выговориться, третьи придут в поисках сочувствия. Важно, чтобы священник, устав от бесконечных жалоб, разочаровавшись в попытках вразумить тех, кто и так не собирается сводить счёты с жизнью, не прошёл бы мимо того, возможно, единственного, кого вопреки всему к нему приведёт Бог. Приведёт не для пустячного утешения, а для того, чтобы было кому отвести отчаявшегося от края пропасти. А распознав его, важно проявить достаточно терпения, такта и мудрости, чтобы для этого отчаявшегося и почти погибшего человека стать орудием Божьего Промысла и Божьей любви.