Федор Михайлович Достоевский – личность, вокруг творчества которой до сих пор не умолкают дискуссии и, наверное, не умолкнут никогда.

Свое знакомство с русской классикой я начал в подростковом возрасте – тогда это были рассказы А. П. Чехова, а вот следующим писателем, пробудившим мой интерес, стал как раз Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание» – первый его роман, с которым мне пришлось познакомиться в школьной программе, был непонят и только спустя пятнадцать лет я к нему вернулся, сумев, по мере своих способностей, достойно оценить его. Существенную роль в моем увлечении Достоевским сыграл также семинарский преподаватель «Нравственного богословия», который сам очень любит произведения Федора Михайловича. Я никак не могу отнести себя к действительно хорошим знатокам творчества писателя, но кое-что сказать все-таки хочется, особенно в день его рождения 11 ноября.

Ф. М. Достоевский по праву занимает достойнейшее место в мировой классике литературы. Его имя известно во всем мире, а исследование и осмысление его творчества не прекращается. Мне приходилось сталкиваться с тем, что произведения Достоевского кажутся кому-то нудными или чудаковатыми. Но, по себе скажу, подобное отношение возникает не от большого ума. Если мы не понимаем и не любим его творчества, то, очевидно, просто до него не доросли. Хотя нет, бывают еще откровенно предвзятые позиции, основанные на осознании колоссального влияния Федора Михайловича на умы людей, но при этом стремящиеся избавиться от этого влияния, не зря ведь Сталин сказал о нем однажды: «Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодежь. Но писатель великий». Здесь же можно вспомнить еще и печально известного Ленина, называвшего глубокие размышления Достоевского «реакционной гадостью» и «морализирующей блевотиной». Дабы не быть голословным в положительном отношении к писателю, в противовес высказанным революционерами и врагами Церкви гадостям, хотелось бы обратить внимание на мнение западных мыслителей по этому поводу. Думаю, что их – людей, воспитанных в другой культуре – в предвзятости и необъективности обвинить не получится.

Многие из нас привыкли слышать, что неким итоговым произведением Достоевского, некой вершиной его гения является роман «Братья Карамазовы». Он и по времени был написан последним, да и данная позиция имеет веские основания, но вот французский археолог, литературный критик и историк литературы Эжен-Мельхиор де Вогюэ лучшим произведением писателя считает «Преступление и наказание». В своем Le Roman russe, изданном в 1886 году, он отметил следующее: «В этой книге талант Достоевского сумел выразить себя до конца. Этот талант еще не раз взмахнет своими огромными крыльями, но будет это происходить уже в тумане, напоминая полет исполинской летучей мыши в сумерках». Мы знаем, что «Братья Карамазовы» задумывался как первая часть эпического романа «История Великого грешника», который так и не был окончен в связи со смертью писателя. Возможно, именно поэтому Вогюэ называет данное произведение никак не кончающейся историей с «непростительными уходами в сторону». В одном из своих писем он отмечал, что не всякому русскому по силам дочитать до конца «Карамазовых», а для француза «это сущий вывих». Собственно, по этой причине в зарубежных изданиях стали печататься адаптации романов Достоевского, в которых изымались все «длинноты» писателя и сохранялась лишь основная сюжетная канва. Но, к удивлению, и этого было достаточно, чтобы признать гений писателя. К слову, в те времена, т. е. во второй половине XIX века, западные романы были наполнены натуралистическими и реалистическими разработками.

Но вот Анри де Любак – один из самых крупных католических богословов ХХ века, пишет, что постепенно западным читателям в творчестве Достоевского стали открываться психологические бездны, в которые позже стало возможным заглянуть лишь благодаря поразительным открытиям современной психиатрии. И далее он добавляет, что знаменитый русский писатель «заставляет увидеть в природе человеческой, на первый взгляд кажущейся весьма странной, где-то ненормальной, реальные аспекты нашего душевного состояния». Не зря даже Ницше называет Достоевского единственным психологом, у которого он смог научиться кое-чему. Таким образом, очевидно, что Федору Михайловичу удалось заглянуть в такие глубины человеческой души, до которых современная наука стала добираться лишь в ХХ столетии. Как тут не вспомнить слова Бердяева, что «сущее открывается великому художнику прежде, чем ученому мудрецу».

Однако Анри де Любак, как богослов, идет дальше и пишет, что тот, кто относится к Достоевскому лишь как к превосходному психологу, еще не понял его, потому что зонд, погружаемый писателем в сферу подсознательного, неизменно затрагивает еще одну важнейшую область – царство Духа. Известно, что Федор Михайлович, понимая, что его почитают за хорошего психолога, отмечал, что сам себя он считает просто реалистом, демонстрирующим глубинную суть души человека. «Не роман для меня важен, а идея», – пишет он в письме к Страхову. У Достоевского сюжетная линия лишь обрамляет произведение, тогда как писатель в каждом своем романе приглашает нас приобщиться к некоему приключению духа. Еще один французский писатель Андре Жид так говорил о творчестве Достоевского: «Во всей западной литературе, не считая очень редких исключений, роман не описывает ничего, кроме как отношения между людьми, это могут быть странные или интеллектуальные связи, семейные отношения, отношения общественные или классовые, но никогда, почти никогда, отношения личности с самим собой или с Богом, а здесь они – главное». Когда впервые знакомишься с романами Федора Михайловича, то трудно сразу привыкнуть к его длинным рассуждениям, но если подходить к чтению серьезно, брать в руки книгу не ради развлечения ума, а ради поиска ответов на важнейшие жизненные проблемы, ради осмысления глубоких онтологических вопросов, то понимаешь, что именно в этих «длиннотах» и кроется та идея, ради которой писатель и создает роман. Собственно, несложно заметить, как герои Достоевского, подчас считая, что нет ничего глупее «вечных разговоров», сами постоянно к ним возвращаются. А всё потому, что они живут этими «разговорами» и как бы говорят нам, что это и наши проблемы тоже. Писатель и член Французской академии Анри Труайя, умерший в 2007 году, относительно обозначенных мыслей говорил следующее: «То, чем мучаются эти существа, не болезнь, не страх перед завтрашним днем – это Бог. Повинуясь своему Создателю, они избавляются от повседневной суеты, чтобы нагими предстать пред лицом Тайны. Их деятельная жизнь соответствует нашей внутренней, глубинной жизни».

Гений Достоевского действительно величественен, Анри де Любак по праву считает его пророком, но не в том смысле, что он сумел предвидеть какие-то грядущие внешние события, а в том, что Федор Михайлович указал на новые формы мысли и новые формы внутренней жизни человека. «Он не только открыл перед человеком присущие тому бездны, – отмечает французский богослов, – но совершил это откровение во многом по-новому, даруя эти непомерные глубины в качестве некоего нового измерения… и поскольку именно на нем сосредоточивается весь нынешний кризис современного мира, и потому еще что это единственное животворно намеченное решение, пока мы бредем в нынешнем шествии сквозь пустыню».

Что ж, говорить о Достоевском можно бесконечно много, но пусть эта небольшая заметка станет дополнительным стимулом обратиться к творчеству писателя и тем, кто с ним еще не знаком, и тем, кто уже перечитал все его романы. Не будет преувеличением и мысль, что произведения Федора Михайловича полезны и для духовной жизни. Надеемся, что его гений не предастся забвению еще у многих поколений.

Протоиерей Владимир Долгих