Эрих Мария Ремарк о том, почему его книги запрещали и сжигали, о смысле и причинах войн, о жизни как высшей ценности, о культе диктатора, превращающемся в религию: христианский контекст антивоенных произведений немецкого писателя, пережившего Первую мировую.

«Товарищ, я не хотел убивать тебя… Теперь только я вижу, что ты такой же человек, как и я…»

Войны, произрастающие «от корня грехов» (И. Златоуст) и непременно приводящие человечество к хаосу, убийствам и гуманитарным катастрофам; тесно сопряженные с ними проблемы хрупкости и непрочности бытия, его резкой конечности; модели поведения, которым сопутствуют тревоги и страх; свобода выбора и личная ответственность неоднократно становились объектом размышления многих писателей.

Эрих Мария Ремарк, будучи непосредственным 18-летним участником Первой мировой войны, получив тяжелые ранения на поле боя и чудом оставшись в живых, устами главного героя Пауля (настоящее второе имя автора) Боймера в автобиографическом романе «На Западном фронте без перемен», который принес ему мировую славу и стал сенсацией (только в Германии 1,5-миллионный тираж разошелся за год), дает натуралистичную картину жизни целого поколения, «потерянного», угодившего в клещи трагичного и кровавого безумия войны, где гибнут не просто люди, а души, где «безжалостно убивают друг друга, стараясь не задумываться, зачем». В романе – «правде, в которой не усомнишься» (С. Цвейг) – Пауль, оказываясь во время боя в одной воронке с французом Дювалем, убивает его, осознавая, что погубил жизнь невинного человека, у которого остались жена, дети, и война не является для него больше целью защиты родины, а предстает бессмысленной бойней и ужасным средством гибели многих и многих людей. «Товарищ, я не хотел убивать тебя… Теперь только я вижу, что ты такой же человек, как и я… Прости меня, товарищ! Мы всегда слишком поздно прозреваем. Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли! Прости меня, товарищ: как мог ты быть моим врагом? Если бы мы бросили наше оружие и сняли наши солдатские куртки, ты бы мог быть мне братом…» – такой проникновенной христианской тирадой разразится Пауль, давая клятву посвятить свою оставшуюся жизнь семье убитого и утверждая, что этим поступком он убил и собственную жизнь.

Именно этот роман Ремарка, ставший гимном пацифизма, был запрещен и неоднократно подвергался сожжению нацистами с объяснением: «Нет – писакам, предающим героев мировой войны. Да здравствует воспитание молодёжи в духе подлинного историзма!», а на премьерном показе фильма по книге в Берлине в 1930 году, согласно воспоминаниям самого Ремарка, «предателя Родины», отказавшегося от протекции нацистской партии: «Геббельс произнес ядовитую речь; его сподвижники бросали в зал жестяные банки, называемые в народе “бомбы-говнючкиˮ, и выпускали в публику белых мышей, чтобы прекратить демонстрацию фильма, а на площади перед кинотеатром устроили грандиозную демонстрацию. Я пригляделся к демонстрантам. Среди них не было людей старше двадцати; следовательно, никто из них не мог быть на войне 1914–1918 годов и никто не знал, что через десять лет они попадут на войну и большинство из них погибнет, не достигнув тридцати лет».

«Я вижу, что кто-то натравливает один народ на другой и люди убивают друг друга…»

Ремарк бежал из Германии, спасая свою жизнь после публикации романа, а его сестра, 40-летняя Эльфрида Шольц, была обезглавлена. Об этом писатель узнал уже после окончания войны. «Вашему брату удалось ускользнуть от нас, но Вы от нас не уйдете», – сказал председатель «трибунала» во время процесса по обвинению в «возмутительной лживой пропаганде в пользу врага» и «подрыве обороноспособности страны». Лишиться жизни мог каждый, кто не верил в победу Германии.

Беспощадная критика национализма, который во многом подпитывал идеи развязывания Первой мировой войны, пронизывает роман Ремарка. Автор подчеркивает лицемерность идеологии, используемой с корыстными целями, когда солдаты четко понимают, что ведут бои не за национальное, а за собственное выживание, когда настоящим врагом становятся не противники, а власти своей страны, ради которых они стали жертвой. Лауреат Нобелевской премии по литературе Томас Манн, эмигрировавший из нацистской Германии в 1933 году, разделял мотивировку Германа Гессе: «Немцы – великий, значительный народ, кто станет отрицать? Может быть, даже соль земли. Но как политическая нация они невозможны! В этом отношении я хочу раз навсегда с ними порвать».

Война разрушает внутренний мир героев еще до их гибели, но и в момент встречи со смертью их лица выражают, как у главного героя, некое спокойствие как определенное возмездие, некую удовлетворенность, «что всё кончилось именно так»: «Я молод – мне двадцать лет, но всё, что я видел в жизни, – это отчаяние, смерть, страх и сплетение нелепейшего бездумного прозябания с безмерными муками. Я вижу, что кто-то натравливает один народ на другой и люди убивают друг друга, в безумном ослеплении покоряясь чужой воле, не ведая, что творят, не зная за собой вины. Я вижу, что лучшие умы человечества изобретают оружие, чтобы продлить этот кошмар, и находят слова, чтобы еще более утонченно оправдать его. И вместе со мной это видят все люди моего возраста, у нас и у них, во всем мире, это переживает все наше поколение. Что скажут наши отцы, если мы когда-нибудь поднимемся из могил и предстанем перед ними и потребуем отчета? Чего им ждать от нас, если мы доживем до того дня, когда не будет войны? Долгие годы мы занимались тем, что убивали. Это было нашим призванием, первым призванием в нашей жизни. Все, что мы знаем о жизни, – это смерть. Что же будет потом? И что станется с нами?» Такова горькая участь целого поколения, сгубленного войной, когда смерть входит в ранг обычности и становится не так важна, как ботинки, когда немецкие военные сводки состоят из одной фразы: «На Западном фронте без перемен».

Ремарк осуждает войну как воплощение сгустка человеконенавистничества и презрения к жизни в целом, ибо смысл её «убивать, а не выживать». Люди тут превращаются в животных, солдаты хоть и пытаются сохранить сплоченность и дружбу, впрочем, в целом теряют человеческий облик: «Допустим, что мы останемся в живых; но будем ли мы жить? <…> Мы стали чёрствыми, и жалкими, и поверхностными, – мне кажется, что нам уже не возродиться». 

«Время жить и время умирать»

Тема возрождения и религии наиболее ярко прописана автором в его новом антивоенном романе, вышедшем спустя 9 лет после войны, – «Время жить и время умирать». Название произведения, включающее полюсарные начала, созвучно словам Екклесиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру» (Еккл. 3:1–8). Между тем в названии произведения Ремарк умышленно акцентирует «время жить» как высшую ценность человека, «причастника Божеского естества» (2 Пет. 1:4), которую, впрочем, и подразумевает библейский проповедник под перечисленными антагонистическими процессами, включенными в сам образ жизни как таковой. Христианство же суть Благой Вести о Жизни как «свете человеков» (Ин. 1:4).

В начале произведения, действие которого охватывает полтора месяца войны 1944 года, отражена безысходность гитлеровской коалиции и неслучайные опасения немецких солдат, выраженные словами русской пленной в ожидании смертного приговора: «Она проклинает вас и всех немцев, что пришли на русскую землю. Она проклинает и детей ваших! Она говорит, что настанет день, – и ее дети будут расстреливать ваших детей, как вы нас расстреливаете». Главный герой Эрнст Гребер, как и герой первого романа Ремарка, психологически точно очерчивает аргументацию человека и его уверенности и ответственности за происходящее в военной ситуации: «Пока они (немцы) побеждали, всё было в порядке, а того, что не было в порядке, можно было и не замечать или оправдывать великой целью. И какая же это цель? Разве у нее не было всегда оборотной стороны? И разве эта оборотная сторона не была всегда темной и бесчеловечной? Почему он не замечал этого раньше? И действительно ли не замечал? Сколько раз он начинал сомневаться и его охватывало отвращение, но он упорно гнал его от себя!»

Культ диктатора как религия

«Не мы с тобой эту войну затеяли, не мы за нее в ответе. Мы только выполняем свой долг. А приказ есть приказ», – утешает всплески совести Гребера его товарищ, всё же не отрицая, что всем хочется «немножко тепла, и света, и дружбы». Тема утраты нравственных критериев и свободы выбора человека в пограничной ситуации, несомненно, всплывает в различных формулировках героев: «Мы утеряли все мерила. Десять лет нас изолировали, воспитывали в нас отвратительное, вопиющее, бесчеловечное и нелепое высокомерие. Нас объявили нацией господ, которой все остальные должны служить, как рабы. – Он с горечью рассмеялся. – Нация господ! Подчиняться каждому дураку, каждому шарлатану, каждому приказу – разве это означает быть нацией господ?»; «– Эсэсовцы! – презрительно ответил Фрезенбург. – Только за них мы еще и сражаемся. За СС, за гестапо, за лжецов и спекулянтов, за фанатиков, убийц и сумасшедших – чтобы они еще год продержались у власти. Только за это – и больше ни за что!».

Культ диктатора, по мысли главного героя, легко превращается в религию, что напоминало некие алтари в домах людей: «…На стене против окна висел в широченной раме портрет Гитлера в красках, обрамленный еловыми ветками и венком из дубовых листьев. А на столе под ним, на развернутом нацистском флаге лежало роскошное, переплетенное в черную кожу с тисненой золотом свастикой издание “Мейн кампфˮ. По обе стороны стояли серебряные подсвечники с восковыми свечами и две фотокарточки фюрера: на одной – он с овчаркой в Берхтесгадене, на другой – девочка в белом платье подносит ему цветы. Всё это завершалось почетными кинжалами и партийными значками».

Известно, что в 1940 году Адольф Гитлер издал более 100 тысяч экземпляров собственного Священного Писания. Специалист по религиозной истории Третьего рейха Ганс Йогбас в интервью рассказал: «В 39-м году Гитлер собрал группу теологов, которые должны были переписать Новый Завет и доказать, что Иисус не был евреем. Был даже создан Институт по исследованию и ликвидации еврейского влияния на немецкую Церковь. Этот институт и выпустил в 1940 году книгу ‟Немцы с Богом” – пересказ Нового Завета по версии Гитлера. Предполагалось, что это произведение станет у немцев настольным – наравне с ‟Майн кампф”». Авторы этой книги утверждали, что имя Бога – «Спаситель страждущих», что евреи посредством апостола Павла исказили учение Христа, что Иисус был арийцем, а не евреем. Среди заповедей Гитлера, безусловно, отсутствовали «Не убий» и «Не укради», а первая заповедь звучала так: «Уважай своего фюрера и Бога». Об этой книге долго ничего не было известно по причине того, что верующие уничтожили весь тираж.

Наталия Сквира