Если сейчас богослов – это всего лишь человек с ученой степенью, то в древности под этим словом понимали того, кто имеет живое ощущение реальности существования Бога.

Что же, скажем мы, любой псих, любой сектант, любой неуравновешенный и сдвинутый человек скажет нам, что они имеют большой опыт чувства реальности Неба. Потому такие вещи всегда проверяются по плодам, подобно тому, как мастерство поэта измеряют не в умении пересказывать новостные ленты на злобу дня, а в способности прикоснуться светом к людскому сердцу.

Точно так и человек, знающий Бога, оказывается сосудом, сквозь который можно увидеть свет.

Когда люди смотрели на лицо святого Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского, они не сомневались в том, что Бог есть. В этом и смысл христианства: когда другие глядят на нас, они видят красоту, которой никогда раньше не видели в человеке.

То же самое можно сказать и о прикосновении к подлинно христианской мысли – она так же окрыляет и вдохновляет ищущих истину, как и лицо живущего Богом праведника.

Вспоминаю случай, как одна моя студентка, учившаяся одновременно на историческом и психологическом факультетах, разговорилась со мной о христианском понимании души. Я посоветовал ей прочесть на эту тему творения святых отцов.

–  Я читала, –  заметила она, – но всё это было так скучно и нудно...
–  Что же читали? –  удивился я.

И оказалось, что она покупала разнообразные брошюры в церковных лавках, что-то вроде «Как устроена душа» и т. п. Тогда я посоветовал ей прочесть работы свт. Николая Сербского, митрополита Антония Сурожского, протопресвитера Александра Шмемана, и она со временем призналась, что встретилась в их текстах с особенным и глубоким пониманием людской души. Действительно, подлинно христианская мысль всегда очаровывает человека и позволяет ему увидеть новые грани и оттенки понимания бытия.

Митрополит Антоний Сурожский, о. Александр Шмеман, вл. Софроний Сахаров и другие дают сердцу вдохновение быть вдалеке от неподлинности ложного мира взрослых, где имеет ценность вовсе не то, что ценно.

О. Савва Мажуко в одной из своих статей приводит такой пример: «Если интонация фальшивая, значит, и содержание этой речи, как бы прекрасна и правдива она ни была, вызовет у человека с тонким чутьем отторжение, потому что люди не терпят вранья!

У меня был недавно случай. На улице подошла ко мне женщина во дворе монастырском: ‟Батюшка, у меня вопрос…” – и тут идет мимо отец Павел наш, а у него седая борода. И она говорит: ‟Ой, извините! Я у батюшки спрошу!” – и тут же переключилась на ‟настоящего батюшку”».

А тонкость вкуса к бытию развивают в человеке литература и мировая культура, помогающие увидеть мир глубоко и во всех своих лучших проявлениях – всегда христианские и высокие.

«Единственный способ к познанию Бога есть доброта», – так говорил прп. Антоний Великий. Но почему можно столкнуться с выгоранием у сестёр милосердия или у священников? Почему столь многим тягостны, казалось бы, высокие жизненные служения, а тот же Шмеман всегда был полон тонкого внимания к жизни, восторга перед фактом существования?

Всё дело в том, что отец Александр имел мудрость «быть всем» для себя самого. То есть его интересовало всё многообразие жизни во всей её полноте: Литургия, молитва, искусство, мировая культура, мемуаристика, естественные науки, психология, социология и многое другое. Ему просто некогда было предаваться мыслям об однообразии своих дел, потому что его дела никогда не были однообразны. Это подобно тому, как если молодая, красивая, образованная девушка становится мамой и женой. Её радует новая обретенная грань жизни, но вскоре она замечает, что и это ещё не всё. Если она мудра, то снова вернётся к самообразованию и интересным трудам, творчеству и разностороннему общению, так как человек задуман Богом для того, чтобы охватить всю полноту мироздания, а не только какую-то часть. Потому святые отцы поздней античности так хотели изучить всё, а святители Николай Сербский и Иустин (Попович) старались получить все возможные образования во всех мировых университетах и никогда не упускали возможности читать, развиваться, познавать и творить.

Человек задуман как полнота, и, пока не осуществляет в себе эту полноту, даже если он занимается каким-то хорошим делом, он всё равно чувствует, что неполон. В том-то и секрет о. Александра Шмемана: он хотел впитать в себя и вбирал всё чудо жизни целиком, во всех красках и оттенках.

Чего стоит хотя бы то, что в семейных отношениях он больше всего ценил возможность поговорить с женой обо всём: от современного кинематографа до стихов Бродского.

Много ли в нашем мире найдется семейных пар, которым интересно говорить об английской поэзии? Но если вы отыщете таких, то увидите, что этим людям невероятно интересно жить. Ведь познание – это всегда приобщение к мудрости Бога, лучащегося во всех гранях мироздания. Что бы мы ни изучали: от квантовой физики до филологии и от археологии до философии – все включено в Бога, а через Бога в христианство. И это тайна, о которой не знает почти никто: всякая красота имеет прямое отношение к Творцу.

Люди, даже посещающие храмы, рассуждают об этом совсем иначе. Для них в религиозное включено только то, что непосредственно маркировано храмовым пространством. И в такой перспективе получается, что какие-нибудь нуднейшие «Воспоминания алтарника» –  книга религиозная, потому что там говорится о кивотах и куполах, а великая «Рождественская песнь в прозе» Диккенса – книга светская, так как написал её не священник и даже не пономарь.

Или, знакомясь с физикой и философией, они считают, что всё это – что-то внешнее и ненужное церковному человеку, а вот изучение византийской иконописи – другое дело.

О. Александр Шмеман был из тех, кто решительно восстал против такого извращенного понимания вещей. Ведь на самом деле мир делится не на храмовое и  внехрамовое пространства, как это кажется неофитам (а неофитов у нас –  почти все), но на то, чего касается Дух Святой и чего не касается. На подлинное и ложное. На живое и мёртвое. Потому для святых отцов древности не было чем-то сложным заметить Господне сиянье в творениях Платона и Аристотеля, в мыслях Сократа и Гераклита, в стихах Сапфо и Гомера, ведь они знали (и писали об этом), что вся красота мира принадлежит Богу и христианам и во всей красоте всегда узнается Бог.

О. Александр показывает, что человеку, восхищённому Богом, будет интересно всё, и всё будет им включено в радость жить и петь.

Вот как супруга протопресвитера Александра описывает круг его чтения.

«Всю жизнь Александр очень много читал. Разнообразие его интересов поражает, но можно отметить, что больше всего он любил мемуары, дневники, биографии и автобиографии. Глубина и разнообразие человеческих жизней увлекали его. Он читал об атеистах, никогда не обрушиваясь на них с критикой, но пытаясь понять, как и почему человек придерживался таких взглядов. Он читал о... политиках, богословах, евреях, мусульманах. Никогда он не судил тех, о ком он читал. Он мог отмечать слабые стороны, фальшивые нотки, неубедительные аргументы и точки зрения, но никогда не осуждал. Он действительно давал всем шанс убедить себя, не просеивая чужие идеи сквозь фильтр собственных убеждений. Поэзия была не только близка его сердцу, она была частью его. Обладая прекрасной памятью, он наизусть читал Верлена, Пушкина, Тютчева, Роберта Фроста, Каммингса, Рембо и др.».

А зрение красоты мира рождает молитву особого рода, молитву-песню, полную восхищения о том, как хорошо жить на свете.

Супруга вспоминала, что любимым занятием о. Александра было служить Литургию и рыться в книгах. Хотя он любил всё вообще, ведь он был из тех людей, кого и обед в кафе (кажущийся другим обычным) наполняет особыми чувствами благодарности и восхищения. Мир для таких людей – это миллионы  поводов благодарить Творца.

Рэй Брэдбери писал о подобных вещах: «В годы вашей жизни – живите. Не ставьте на себе крест. Не ходите с кислой физиономией». И о. Александр Шмеман тоже был причастен к ощущению жизни как чуда.

Виктор Гюго в романе «Человек, который смеётся» писал: «Сколько атеистов не замечают того, что их доброта и грусть – та же молитва, обращенная к Богу!». Но мудрец замечает такие вещи. А мудрыми нас делают благодарность и причастность к мировой красоте. Каждая новая прочитанная книга – это расширение жизни, это ещё одна жизнь, добавленная к моей, чтобы я смог увидеть такое, для чего был бы нужен совсем иной, непохожий на мой путь опыт. И книга бескорыстно делится этим опытом со всяким, кто хочет её открыть. Здесь есть что-то от рая, где все существуют для всех. Так и книга всегда для каждого. Людям часто кажется, что мы читаем только для того, чтобы извлечь информацию. Но на самом деле – читаем затем, чтобы приобщиться к ещё одному опыту света, мудрости, красоты, которые навсегда входят в наши сердца, и по мере того, как мы переживаем их, становятся нашим достоянием, нашим сокровищем.

Урсула Ле Гуин говорила, что путь жизни – это не тропинка, по которой идут, а пламя истины, горящее внутри. Книги, как и вообще всякая красота, усиливают это пламя и становятся навсегда частью нашего сердца, нашей жизни и наших дел.

Настоящие книги великих поэтов и святых – это, по Честертону, противоядие от ложности времени. И каждое поколение по заложенному в человека чувству истины находит тех, кто несёт в себе силу оградить других от увлеченности той или иной ложностью. Потому юный Аверинцев, слушая высказывания пронырливых и ушлых взрослых на тему «Сейчас все так живут», «Все так делают», думал: «А Сократ этого не делал». И этот случай есть противоядие в действии, когда чья-то мысль и жизнь ограждают нас от формализма и пустоты.

И теперь уже многие читатели находят такое противоядие в текстах самого протопресвитера Александра, в его стремлении ко всему прекрасному, в его свободном и лёгком отношении к вере, в его семейной жизни, где всё держалось на взаимном уважении и свободе.

Василий Ключевский писал: «Христос дал истину жизни, но не дал форм, предоставив это злобе дня». И лишь те, кто ощущают, как Господь проницает Вселенную, лишь чувствующие Его прикосновение к жизни могут всюду, всецело и правильно «любить Бога и делать что хочешь», оставляя другим, тем, кто ищет того же, важнейший пример возможности настоящести на земле.

Артём Перлик