Творчество Джерома Сэлинджера – попытка выхода из духовного кризиса западной цивилизации

Воздвигают тираны себе небоскребы и башни.
Воздвигают поэты из слов вечносущие книги.
Кто воздвигнет за нас хоть свечу в этом сумраке страшном?
Кто войдет в нашу скорбь? Кто простит суету и интриги?..

Стихотворение инока Всеволода (Филипьева)
«Только нам до весны…»

Предисловие

На мой взгляд, Сэлинджер был одним из самых интересных и  ОПАСНЫХ писателей XX столетия. Об этом свидетельствуют следующие факты:

1. Единственный роман писателя и самое его читаемое  произведение «Над пропастью во ржи» долгое время было запрещено во многих штатах США, а также в некоторых других странах.

2. Нездоровый интерес к этой книге проявлял Джон Хинкли. В 1981 году он совершил покушение на президента Соединенных Штатов Америки Рональда Рейгана.

3. Убийца Джона Леннона Марк Чепмен после пяти выстрелов в своего кумира, дожидаясь полиции и усевшись под уличным фонарем, стал читать «Над пропастью во ржи». В полиции он заявил, что зашифрованный приказ убить Леннона он увидел в романе…

Почему так произошло? Попробуем разобраться.

1.

Сэлинджер был гениальным писателем. Его гений заключался в том, что он, казалось бы, очень подробно описывая быт своих героев, уходил в такие глубины человеческого сердца, в которые очень сложно, а чаще всего очень страшно заглядывать.

Произведения Сэлинджера сродни романам Достоевского или фильмам Андрея Тарковского. Десяток его рассказов, четыре повести и единственный роман, который он писал девять лет, – это напряженный духовный  поиск – поиск Бога и путь к Нему.

Православие, дзен-буддизм, даосизм, индуизм, йога, дианетика, макробиотика, нетрадиционная медицина – различные религиозные течения, которые  причудливо, порою даже гипертрофированно переплетаются в произведениях мастера.

Инструментом же для этого поиска была невероятная честность. Честность в каждом слове. Честность перед собой и перед читателем (вспомним то, с какой тщательностью Сэлинджер писал на протяжении девяти лет «Над пропастью во ржи», как в 1965 году стал отшельником и писал только лишь для себя, не разрешая публиковать им написанное. Он писал и переписывал, стараясь предельно строго относиться к самому себе, скорее уничижая себя, чем возвеличивая).

Эта честность была острым, будто скальпель, хирургическим ножом, резавшим обыденность, привычки, стереотипы, вскрывающим настоящую глубину жизни  человеческого сердца, добирающимся с невероятным трудом до той потайной сердечной дверцы, за которой начинается жизнь духа – невидимая, но наиважнейшая жизнь.

Почему стала такой популярной, горячо любимой миллионами людей книга «Над пропастью во ржи»?!

Потому что она в первую очередь честная…

Тысячи людей во всем мире думали о том же, что и Холден Колдфилд, но не решались об этом сказать, боясь быть раненными, пронзенными этим часто грубым, порою даже жестоким человеческим обществом, построенным по принципу типичности и стереотипов, погони за материальным, за теми самыми бананами, которые лопает рыбка-бананка и потом, заболевая банановой лихорадкой, остается в узкой и тесной пещерке-гробе навсегда, никогда не выходя за его рамки, не высовывая голову в открытый космос.
И Симор, который через полчаса выстрелит себе в висок, с невероятной, почти космической грустью рассказывает об этом маленькой Сибилле…

Этот порядок общественного устройства на самом деле чужд истинной жизни человеческой души. Она прячется, как моллюск, в свою раковину, бежит от света и плачет там тихонько в тишине, в темноте, словно плод в утробе матери, не имея смелости показать миру себя настоящую.

Это огромная и страшнейшая драма человеческой души!

Но вдруг появляется человек, который распахивает настежь свое сердце и говорит:   

– Смотрите! Вот я какой. Я так же, как и вы, устал от этого мира. Я так же, как и вы, со многим не согласен. Я так же, как и вы, не хочу быть винтиком, не хочу быть типичным типчиком, субчиком, потому что это может убить мое сердце, (и не дай Бог!) мою бессмертную душу! Это так противоестественно для ее природы!        

Таким стал Сэлинджер. Он словно протянул человеку открытую ладонь и сказал: «Пошли, поговорим. Нам многое нужно сказать друг другу»…

Откликнулись миллионы, в том числе и я. Тем более что, как говорил Митенька Крамазов:

– Все дите. И взрослые и малые – все дите.

Сэлинджер с поразительной точностью определил беду своего времени и всего человечества. Мы пытаемся убить в себе это дите, этих мальчика или девочку, пытаемся вместо того, чтобы подольше оставаться на девственно чистом ржаном поле, сбросить своего внутреннего ребеночка со скалы на острые камни. Чтобы потом, потеряв его за земные блага и карьерные росты, приобретя взамен холодность да каменность сердца, вечно плакать и жить всю жизнь несчастным.

Хочется вспомнить слова Господа и Спаса нашего Иисуса Христа: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18:3).  

Пронзительное желание-плач Холдена рождается из того, что он видит падающих детей, хочет их поймать, удержать, остановить, но в большинстве своем не в состоянии это сделать. И сердце его разрывается от боли. По сути Холден – это ходячая, переполненная чаша боли, своеобразный индикатор совести.

2.

И вот теперь, пожалуй, настало время сказать самое главное…

То, почему эти несчастные больные убийцы держали в руках томик «Над пропастью во ржи»…

Как я уже заметил в начале статьи, все творчество Сэлинджера – это поиск Бога. Без Него невозможна не то что жизнь великого писателя, а и любого человека. Хотим мы того или нет, но этот поиск, духовно-нравственный компас, встроен внутри нас. Он все время вращает свою стрелку, пытаясь четко выверить курс, чтобы понять, куда этому человеческому телу-кораблю и заключенной в него душе плыть.

Потому считаю, что нам – православным христианам – очень повезло. Ведь мы живем в стране, где «с деда прадеда» исповедовали православную веру.

Именно православное христианство имеет в себе одну очень важную особенность. Как выразился один из афонских старцев: «ПРАВОСЛАВИЕ – ЭТО ПУТЬ К ТРЕЗВЕНИЮ». Оно учит уповать на Бога, правильно славить Его. Потому нам и повезло, мы получили очень верную и надежную опору в жизни. Как бы нас ни швыряло из стороны в сторону, как бы мы ни протестовали, ни бегали с красными знаменами, все равно, когда нам очень-очень плохо, когда мы стоим над той самой сэлинджеровской «пропастью во ржи», снова встаем на путь православия, ибо оно у нас в крови. Потому что либо с Господом, либо смерть. Третьего не дано. Православная Церковь – словно надежная и мощная скала в море всеинформированности, перекрещивания между собою различных культур, сбивающих человеческое сердце, рождающих иногда чудовищ.

У нас же с вами, дорогие братья и сестры есть  очень хорошие учителя во главе с Господом нашим Иисусом Христом. Он и Его святые незримо вечно держат нас за руку.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал, что как только человек пытается искать Бога, пытается найти путь к Нему, то он старается выйти за рамки вещественного мира и своего привычного существования, за пределы своего ветхого человека. Но невидимое глазу воздушное пространство вокруг него наполнено множеством духов, многие из которых от лукавого. И эти духи тут же такой богоищущей душой пытаются овладеть. Они бесконечно хитрее, умнее человека. Как правило, духи его обманывают, цепляют на крючок, теша гордыню или, наоборот, внушая ужас, возбуждая слабые стороны личности (а их множество), являясь в виде Ангелов и т. д.

Как только происходит слияние человека и беса, все – конец! Человек начинает погибать, а демон толкает его на путь греха, который часто ведет к преступлению.

Для такого состояния у святых отцов Церкви есть свое название – прелесть.

Единственное спасение у богоищущей души – это прилепиться к Святой Православной Церкви, найти себе опытного духовного наставника и осторожно, медленно, словно по крутой горной узенькой тропочке самоотречения и трезвения, взбираться по лестнице духа. Обязательно с Богом в сердце, не полагаясь на свою силу воли (она на самом деле ничтожна) а полностью вверять себя в милость Божью, раскрываясь Ему навстречу подобно тому, как цветок раскрывается навстречу солнцу – Солнцу Правды – Христу.

Это единственный путь.

Не следовать ему, не иметь опытного духовного наставника, который  будет тебя вести за руку – то же, что выходить без скафандра в открытый космос или войти без ружья в клетку к тигру. Фактически, это верный путь к смерти.

Человек же, являющийся в силу исторических обстоятельств отрезанным от православия, с большей вероятностью впадает в прелесть.

Если человек идет на поводу у данного «сладостного» состояния, то душа уводится в сторону от настоящего мира, и в этой демонской пустоте рождаются такие дивно-сказочные ядовито пахнущие цветы, такие прелестные создания, на поверку оказывающиеся чудовищами, что человек и не почувствует, как окажется у края парапета  или с ножом, с пистолетом в руке, как это случилось с Марком Чепменом и Джоном Хинкли.
Чем же заканчивается путешествие Колфилда?

Страхом и возвращением домой.

Путешествие внутрь себя, ломка стереотипов, привычного поведения, попытка взглянуть на мир под другим углом зрения заканчивается полным поражением – фиаско, крахом. Машина Холдена на полном ходу выскакивает из наезженной трассы в неизвестность, чтобы врезаться в первое попавшееся дерево. Он же сам едва остается жив.

Почему так случилось?

Потому что это было неизбежно.

Потому что поиск себя без Бога, без того, чтобы прилепиться к Нему, уповая на Его силу всемогущую, невозможен. Он неизбежно приведет ко встрече с такими демонами, от которых у тебя разорвется сердце.

Колфилда спасает любовь. Он сидит в своей красной охотничьей кепке под проливным дождем, практически не замечая его от пережитого многодневного нервного потрясения, и смотрит, как маленькая сестренка Фиби катается на карусели. Его спасает любовь к своей сестре, к своей семье и вообще – к людям.

3.

У Сэлинджера есть и повесть, посвященная православию. Она называется «Фрэнни и Зуи». Это родные брат и сестра.

Бедная несчастная Фрэнни, будучи, как и большинство литературных героев Джерома Сэлинджера, богоискательницей, натыкается в русской  книге «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» на информацию об Иисусовой молитве. Девочка без какой-либо подготовки и водительства со стороны священника начинает самостоятельно, непрерывно творить Иисусову молитву, имея о ней лишь поверхностное представление. Она впадает в прелесть. Ее душа, едва только начав постигать духовный, невидимый человеческому глазу мир, тут же натыкается на бесов, которые, словно хищные звери, жаждут поглотить ее неопытную душу.

Девичье сердце – словно пламя свечи, принесенной в жертву хоть не правильно, но все-таки Господу Богу нашему Иисусу Христу, дрожит на этом невидимом ветру, который в любой момент может затушить огонек ее жизни…

Фрэнни рвет со своим парнем. Кажется, что никто во всем мире не понимает ее. Чем больше и неправильней она творит Иисусову молитву, углубляясь в  эту неправильность, тем сильнее сердце терзает непонятный страх. Раскрытая, будто лепесток, и готовая, словно ракета к старту, душа Фрэнни уже готовится покинуть бренное тело. Мир, как часто это бывает в прелести, становится ей ненавистен. Он отгорожен невидимой прозрачной, но мощнейшей стеной. Словно все люди и предметы вокруг укутаны толстым слоем прозрачного целлофана. И нет возможности прикоснуться к чему-то теплому, живому, настоящему. Находясь на волоске от гибели, может быть, даже на грани суицида, девушка, в последней попытке спастись, уезжает домой. В тяжелейшей депрессии (а по-православному, одержимая духом уныния) ложится на кровать, продолжая все-таки читать Иисусову молитву и вышеупомянутую книгу, практически не встает, ничего не ест несколько дней. Она становится непонятной для американского западного мира. Потому что корень ее духовной хвори души почти незнаком американцам. Мать пытается ей помочь, да только лекарства ей неизвестны…

Но Бог не дает Фрэнни умереть… Появляется ее брат Зуи. Он ее спасает, возвращает к жизни.

Финал повести. Совершено гениальный разговор по телефону брата и сестры. Симорова притча о Толстой Тете. Она настолько замечательна, что, пожалуй, стоит ее процитировать:

«Снова на том конце провода послышался голос.

– Помню, как я примерно в пятый раз шел выступать в “Умном ребенкеˮ. Я несколько раз дублировал Уолта, когда он там выступал – помнишь, когда он был в этом составе? В общем, как-то вечером, накануне передачи, я стал капризничать. Симор напомнил мне, чтобы я почистил ботинки, когда я уже выходил из дому с Уэйкером. Я взбеленился. Зрители в студии были идиоты, заказчики были идиоты, и я сказал Симору, что черта с два я буду ради них наводить блеск на свои ботинки. Я сказал, что оттуда, где они сидят, моих ботинок ВСЕ РАВНО не видать. А он сказал, что их все равно надо почистить. Он сказал, чтобы я их почистил ради Толстой Тети. Я так и не понял, о чем он говорит, но у него было очень “симоровскоеˮ выражение на лице, так что я пошел чистить ботинки. Он так и не сказал мне, кто такая эта Толстая Тетя, но с тех пор я чистил ботинки ради Толстой Тети каждый раз, перед каждой передачей, все годы, пока мы с тобой были дикторами, - помнишь? Думаю, что я поленился раза два, не больше. Потому что в моем воображении возник отчетливый, ужасно отчетливый образ Толстой Тети. Она у меня сидела целый день на крыльце, отмахиваясь от мух, и радио у нее орало с утра до ночи. Мне представлялось, что стоит адская жара, и, может, у нее рак, и ну, не знаю, что еще. Во всяком случае, мне было совершенно ясно, почему Симор хотел, чтобы я чистил свои ботинки перед выходом в эфир. В этом был СМЫСЛ.

Фрэнни стояла возле кровати. Она перестала держаться за щеку и обеими руками держала трубку.

– Он и мне тоже это говорил, – сказала она в трубку. – Он мне сказал, чтобы я постаралась быть позабавней ради Толстой Тети. – Она на минуту освободила одну руку и очень быстро коснулась своей макушки, но тут же снова взялась за трубку. – Я никогда не представляла ее на крыльце, но у нее были очень – понимаешь, - очень толстые ноги, и все в узловатых венах. У меня она сидела в жутком плетеном кресле. Но рак у нее тоже был, и радио орало целый день! И у моей все это было, точь-в-точь!

– Да. Да. Да. Ладно. А теперь я хочу тебе что-то сказать, дружище. Ты слушаешь?
Фрэнни кивнула, слушая с крайним нервным напряжением.

– Мне все равно, где играет актер. Может, в летнем театре, может, на радио, или на телевидении, или в театре на Бродвее, черт побери, перед самыми расфуфыренными, самыми откормленными, самыми загорелыми зрителями, каких только можно себе вообразить. Но я открою тебе страшную тайну. Ты меня слушаешь? Все они, все до одного – это Толстая Тетя, о которой говорил Симор. И твой профессор Тапер тоже, брат. И вся чертова куча родственников. На всем белом свете нет ни одного человека, который не был бы Симоровой Толстой Тетей. Ты этого не знала? Ты не знала этой чертовой тайны? И разве ты не знаешь – слушай же, слушай, – не знаешь, кто эта Толстая Тетя на самом деле? Эх, брат. Эх, брат.

Это же сам Христос. Сам Христос, дружище.

Было видно, что от радости Фрэнни только и может, что двумя руками держатся за трубку.

Прошло не меньше полминуты, и ни одно слово не нарушило молчания. Затем:

– Больше я говорить не могу, брат.

Было слышно, как трубку положили на рычаг.

Фрэнни тихонько ахнула, но не отняла трубку от уха. Разумеется,  после отбоя послышался гудок. Очевидно, этот звук казался ей необыкновенно прекрасным, самым лучшим после первозданной тишины. Но она, очевидно, знала и то, когда пора перестать его слушать, как будто сама мудрость мира во всем своем убожестве или величии теперь была в ее распоряжении. И, после того как она положила трубку, казалось, что она знает и то, что надо делать дальше. Она убрала все курительные принадлежности, откинула ситцевое покрывало с кровати, на которой сидела, сбросила тапочки и забралась под одеяло. Несколько минут, перед тем как заснуть глубоким, без сновидений сном, она просто лежала очень тихо, глядя на потолок и улыбаясь».

КОНЕЦ ПОВЕСТИ.

Я, пожалуй, тоже некоторое время помолчу.

Сквозь все бытописательство Сэлинджера, сквозь его вязкие, переливающиеся словно вода в разные сосуды диалоги между Зуи и Фрэнни, между Зуи и матерью, внутри повести рождается мысль. И в конце эта притча о Толстой Тете режет полумрак, вязкость повествования, режет блуждающие сердца Зуи и Фрэнни, чтобы взойти над словами, рождаясь с Божьей помощью из них, как солнце.

Ведь притча о Толстой Тете с некоторыми оговорками, это же одна из самых глубочайших христианских, православных евангельских истин:

– Христос везде. В каждом камешке, в каждом существе. Именно потому все и всех надо любить. Или хотя бы пытаться с Божьей помощью… Только лишь в таком случае есть надежда на спасение, на духовное развитие. Здесь уместно вспомнить стихи  из Евангелия от Матфея (глава 25:31–46).

Эта мысль рождается, она почти физически вырастает из рассказа и встает над ним. Фрэнни всем своим юным существом вбирает, как губка, эту величайшую мировую  мысль. И мир как покой, как возможность спасения сходит к ней в душу…

Послесловие

Очень жаль, что мы, славяне, отворачиваемся от  православия горделиво или бездумно, словно обезьяны копируем западные манеры в то время, когда великие писатели Запада с такими мучениями, с такими страданиями доходят до тех мыслей, которые преподнесены нам – православным, Церковью, в открытой ладони. Стоит только руку протянуть!

Печально, что Джон Хинкли, Марк Чепмен прошли мимо этих великих истин Сэлинджера, а остановились лишь на страстях да демонах, коих вдумчивый писатель, выворачивая перед читателем все свое нутро, не может не представить на суд Божий и на суд людской.

Чем объясняется ужасный феномен Хинкли–Чепмена?

Они попытались понять себя без Церкви.

Мы не знакомы со своей глубинной внутренней жизнью.

Нам об этом, как правило, никто не рассказывает. Более того, ее тщательно  прячут… Но она прорывается, будто пар из разгоряченного котла, а иногда, как в данном случае, взрывается вместе с котлом, уничтожая все вокруг. Глубинное внутреннее исследование себя возможно только через Христа и святоотеческий тысячелетний опыт, накопленный Православной Церковью – опыт людей, которые падали и вставали, но все же дошли до Царствия Небесного.

Без Бога и Его Святой Церкви путешествовать по жизни – внутренней и внешней – очень страшно. Но, слава Господу, для нас, православных, в пустыне Великого поста сияет, будто солнце, Пасха – Светлое Воскресение Христово. А вместе с Ним и воскресение каждого из нас. Что может быть утешительнее этой веры, которая и является главным инструментом самоисследования.

Потому вслед за святым праведным Иоанном Кронштадтским хочется воскликнуть: «Благодарим Господа за то величайшее благо, что мы родились и воспитались в святой Православной Церкви, единой спасительной, имеем счастье читать и слушать Слово Божие, разуметь о Боге и делах Его в мире и в Церкви».

Иерей Андрей Чиженко

Социальные комментарии Cackle