Александр Блок – поэт, вспоминая которого современники говорили о том, что в его присутствии хотелось жить чем-то вечным и высоким, чему большинство из них не знало названия.

Он весь устремлён к предельному и важному, и вспоминают его словами, которые говорят уже не о поэте, но о праведниках. Зоргенфрей пишет об этом: «С каждого из видевших Блока спросится». О да, Блок большую часть жизни был далёк от Церкви, хотя его жена Л. Менделеева вспоминает, что ей знакомство с Блоком дало некоторую церковность жизни, «не свойственную мне». И всё же о Блоке мы можем теперь говорить в свете обретённого им спасения, о котором свидетельствовал святой Нектарий Оптинский.

В жизни Блок словно был соткан из высоты, притом что ему были свойственны и пороки, и заблуждения. Но всё его существо говорило, что на земле нужно жить только для Неба. Неудивительно, что понятия души, Бога для такого поэта являются важнейшими. Блок как-то признался Пясту, что за всю жизнь всего только раз чувствовал несомненность реальности Христа Господа. И Блок говорил об этом сокрушенно, как о недостатке своего личного опыта в таком важнейшем жизненном вопросе бытия. Для многих людей существование Блока было знаком того, что духовный мир существует и что лишь в Боге мы берём все основания собственной жизни. Его нельзя было представить острящим или смеющимся – он только улыбался. Блок быстро отзывался на просьбы, не оставлял без ответа никакой малейший вопрос, адресованный ему.

Зоргенфрей пишет, что поэт так относился к людям, что «в его устах ваше примелькавшееся вам имя звучит по-новому, уверенно и значительно». Присутствие Блока помогало людям ощутить важность всего добра на земле и в себе.

Когда умники затевали при нём эрудированные беседы, он никогда не участвовал в них, но в конце мог выйти и читать стихи – и все добрые люди ждали этого момента как счастья.

Цветаева говорила о Блоке: «Мало земных примет». Он же сам в одном из интервью выразил глубокую связь искусства с содержанием сердца, сказав: «Чтобы говорить настоящими словами… надо преобразиться».

Всё в нём ощущалось как ценное, потому что Блок во всём жил, ощущая значимость одного только вечного. И это вечное, небесное сквозило в его словах и делах, даже когда ему приходилось обсуждать какие-то маловажные вопросы быта. Поражаясь этому, Зоргенфрей писал: «Было, казалось бы, время, и была возможность, за словами земными и по-земному незначащими, услышать и узнать от него что-то другое, самое нужное, главное».

Впрочем, общавшимся с ним было ясно, что это за «главное», потому что и старцы христианства, и поэты классической литературы одинаково на него указывают и зовут это главное только Богом.

Отчим относился к маленькому Блоку холодно и неприязненно, что очень огорчало маму поэта, которая во многом вышла второй раз замуж для того, чтобы муж помогал её любимому сыну. Ситуация осложнялась ещё и тем, что у Блока всегда была повышенная чувствительность, которая легко переходила в нервные болезни, а неприязнь со стороны отчима он чувствовал всегда остро.

М. Бекетова писала: «Трудно было маме Блока лавировать между противоположными интересами сына и мужа».

Отчим не терпел разговоров о литературе. А весь дом Бекетовых дышал литературой и поэзией. Мама поэта и сама писала стихи, и имела тонкий вкус. Её с детства влекло к литературе. А отчим думал только о мелких бытовых вопросах и казарменной службе. Высокие темы напоминали ему о его приземлённости, и он не давал в его присутствии говорить о поэзии. Мама Блока говорила об этом, что «живёт на два фронта».

Второй муж не стал опорой для мамы Блока, и она поняла, что совершила ошибку, так как они были во всём чужды друг другу. Все эти горести пробудили в ней тягу к религии, но в религии она искала лишь мистики и потустороннего (к чему будет склонен и Блок) и не брала во внимание ни церковность, ни аскетику. Но вместе с тем она передала сыну мысль, что жизнь и искусство должны быть пронизаны религией.

М. Бекетова пишет: «Блок был прежде всего ребёнок – простодушный, невинный и милый. Блок любил дурачиться на улице, на модных курортах, словом, там, где ходит чинная и занятая публика… Вёл он себя в таких случаях так, что можно было принять его за сумасшедшего или за пьяного».

Так, абсурдным поведением, поэт открывал всей этой «чинной публике» абсурдность жизни без высоты, безумие поверхностного взгляда без проникновения в глубину и суть.

Блок остро чувствовал ложность всякой схоластики, всего, что сказано, но не пережито болью сердца, а потому не сподоблено по благодати быть живым словом.

Лидия Гинзбург приводит такой пример в своих дневниках:

«В 20-м, кажется, году, Блок присутствовал в институте на каком-то заседании опоязовского толка. Говорили о стихах. Блок, по-видимому, чувствовал, что от него ждут отзыва, и потому сказал: ‟Всё, что вы здесь говорили, интересно и, вероятно, правильно, но я думаю, что поэту вредно об этом знать”».

И, конечно, так сказать мог только великий мастер.

Артем Перлик