Православие и мир

«В 1995 году я принял постриг и стал священником. С этого времени я всегда и везде хожу в традиционной монашеской одежде. Рынок, книжный магазин, поликлиника, троллейбус – всюду я остаюсь собой». Какие вопросы это вызывает у окружающих и как найти общий язык верующим и светским людям – рассуждает архимандрит Савва (Мажуко).

Фото: spbda.ru

 

Стою ли в очереди, иду ли по улице, читаю лекцию в аудитории – на мне одежда, которую называют “подрясник”, пояс и иногда священнический крест, и над всем этим – борода и длинные волосы. Один молодой человек, увидев меня в университете, выпалил от неожиданности:

– Вы что – священник?

– Что меня выдало? – отшутился я.

Однако жить и действовать в таком экзотическом образе далеко не шутка. Быть священником, или, ради точности, являться священником – это сильнейшее эмоциональное напряжение, поэтому я с пониманием отношусь к батюшкам, которые вне храма носят обычную светскую одежду.

Человеку естественно стремиться смешаться с толпой, быть своим среди людей, не выделяться. Голливудский актер Джонни Депп как-то сказал, что для него свобода – это прежде всего анонимность. Очень трудно быть круглые сутки «при исполнении», не всякому это под силу, поэтому большинство священников ищут отраду и отдых в анонимности, принимают ее как благословение, и никто не смеет порицать их за это. Потому что жизнь в подряснике – настоящее испытание.

В первый год своего священства я решил всегда быть в своей монашеской одежде. Во-первых, так честнее, ведь я – священник и монах, как же я еще должен одеваться? Во-вторых, мне было просто лень переодеваться и к тому же покупать, примерять и где-то хранить светский гардероб, поэтому свою верность подряснику я не принимаю как подвиг. Честно говоря, так было проще, естественнее, натуральней.

Духовник говорил, что мои походы в город в монашеских одеждах есть форма проповеди. Белоруссия в годы советской власти поставила себе целью стать самой атеистической республикой и, похоже, добилась впечатляющих успехов, по крайней мере в своей восточной части. Можно было бы написать обстоятельное научное исследование на основе моего опыта хождения по городу. Реплики, взгляды, мимика, жесты, неожиданные разговоры и, если не самое главное, мои личные эмоции – это живая и пестрая картина, в которой отражаются все противоречия, пронизывающие диалог Церкви и общества.

Мой скромный подрясник – словно реактив, выявляющий градус напряженности этих отношений, скрытых тенденций, накопленных претензий, удобных стереотипов, уютно устроившихся по ту и другую стороны.

Голос приживалки

Идем с моим другом по рынку. Он тоже священник, полноват, страдает диабетом и, как и я, всегда ходит в подряснике. Ему тяжелее, чем мне: почти на каждой такой прогулке он слышит комментарии по поводу лишнего веса.

– Попы жиреют на народном горе!

– Поститься, батюшка, не пробовали?

– Это на копейки старушек такое пузо отъел?

Мой приятель, человек невероятной кротости, как-то не выдержал:

– Да, разжирел! Тебя объел!

И тут же вызвал восхищение самих критиков. Душа народа – загадка!

Можно все это списать на обычное хамство. Но это не так. Рядовому человеку ты не станешь задавать вопрос:

– А почему это вы такой толстый? Потрудитесь объясниться! Общество взволновано и требует немедленного ответа!

Или так:

– Какая у вас зарплата? А за прошлый месяц? Вот этот автомобиль на какие средства куплен?

Обратиться с такими вопросами к незнакомому священнику не считается хамством. Почему? К таким вещам я отношусь с юмором и не собираюсь обижаться или давить на жалость. У меня исключительно научный интерес: как так получается, что верующие люди, в большинстве своем очень хорошие люди, не могут найти общий язык со своими светскими визави, которые чаще всего тоже очень хорошие люди?

Христиане – народ, склонный к самокопанию. Мы приучены сразу искать свою вину. Поэтому так много разговоров о свирепых старухах и невежественных священниках, о строгих монашках и неповоротливости нашей церковной бюрократии. И мы с жадностью ищем знаменитостей, принявших христианство, собираем целые каталоги высказываний известных людей – вот и этот актер нас похвалил, вот и эта писательница, смотрите, как тепло отозвалась о Церкви.

Меня глубоко оскорбляет это нелепое попрошайничество. Словно целое общество замечательных людей вдруг поразил некий «холопский ген», комплекс старухи-приживалки.

Батюшка в осаде

Каждый день выходить в город в подряснике – это испытание. Нервное занятие. Люди бессознательно указывают тебе на твою неуместность. Не потому что они плохие, просто общество стало слишком секулярным, и серьезное отношение к религии принимается как опасное чудачество.

Человек верующий вынужден тратить значительную часть своих сил на сопротивление этому глухому давлению отчуждения. Другими словами, просто быть верующим человеком в наше время требует огромной затраты сил. Это можно сравнить с теми эмоциональными затратами, которые уходят, скажем, у начинающего писателя или музыканта на преодоление сопротивления со стороны близких и родных, которые стройным хором смеются над его увлечением, стыдят, призывают быть как все и «тупо зарабатывать деньги».

Человек – существо социальное. Без поддержки тех, кто рядом, без их одобрения и ободрения очень непросто. Этот барьер отчуждения хорошо знаком людям, неожиданно для близких решившим заняться спортом или танцами. Просто выйти на пробежку первый раз – это целое приключение! Вот об этом я говорю, когда пытаюсь описать эмоциональное напряжение, в котором живет верующий человек.

Почему так важно отдавать себе отчет в этих эмоциональных затратах? Если сопротивление среды достаточно высоко, то на его преодоление уходит порой столько сил, что на творчество уже почти ничего не остается. Я это подчеркиваю, потому что мы, люди, склонные к самоедству, имеем привычку предъявлять себе завышенные требования. Но наш эмоциональный заряд не безграничен. Если вы его почти целиком тратите на сопротивление давлению светского окружения, не ждите от себя великих прорывов.

Я годами находился в такой эмоциональной осаде, гуляя в своем «вызывающем наряде» по городу. И вдруг что-то случилось. Видимо, я повзрослел. Неожиданно мне открылось, что этот город, по которому я хожу, такой же мой город, как и тех, кто ходит рядом. Я не нуждаюсь в снисходительных взглядах, я не обязан отчитываться ни перед кем.

Это моя страна, это мой город, и я такой же гражданин, как и все прочие. Я не приживалка, выпрашивающая объедки в ожидании, что ее кто-то подберет или приютит. И самое главное: я не обязан ни перед кем оправдываться.

Оправдание – жанр, к которому церковные люди так привыкли, что уже и не замечают его противоестественности. Любая дискуссия между священником и светским журналистом превращается в бесконечный и унизительный поток оправданий Церкви перед «широкими народными массами», которым чаще всего и дела нет ни до Церкви, ни до ее оправданий. Они просто развлекаются.

Вертикальный диалог

Будь моя воля, я бы исключил слово «апология» из церковного лексикона. Наше дело не апология, а Евангелие. Мы несем людям истину о Христе, благовестие вечной жизни. Это достоинство и великая честь. Невозможно нести благовестие с виноватым видом. Истина говорится с высоко поднятой головой. Истину говорят самозабвенно, так что не надо вспоминать на каждом шагу о своем недостоинстве. Когда речь идет не обо мне, а о Христе, я не стану прятать глаза и оправдываться.

Откуда это желание понравиться светской публике? Откуда это заискивание перед людьми безразличными?

– Да, но на вас кровь жертв инквизиции и шельмование Галилея!

– А на вас кровь тысяч убитых священников!

И к чему приведет этот спор? Количество дураков по ту и другую сторону одинаково, и если мы продолжим диалог в жанре апологии, он ни к чему не приведет, потому что Церкви не в чем оправдываться перед обществом, как и обществу перед Церковью, потому что речь идет об одном и том же.

Мы привыкли мыслить диалог Церкви и общества «вертикально»: вот общество, и вот Церковь – два обособленных субъекта, два антагониста. Общество предлагает, Церковь осуждает. Общество рвется вперед, Церковь плетется в хвосте и подозревает все добрые начинания и порывы в сторону прогресса и просвещения. Очень удобная схема, простая и понятная – поэтому так трудно от нее отказаться.

В реальности все иначе. Диалог Церкви и общества проходит «по горизонтали». Церковь – это часть общества, а общество – часть Церкви.

На самом деле диалог идет внутри одного и того же общества, а если это так, то никто не вправе ставить себя на трибуну судьи. Диалог – это не судебное разбирательство, а бескорыстная и доброжелательная попытка объясниться с собеседником, искренний интерес и деликатное любопытство.

Общество не монолит. Это живой организм пестрых и разнородных жизней и мнений, а с живым всегда сложно. Куда проще руководствоваться стереотипами и понятными схемами. И мы, христиане, имеем к этому слабость. Но этой слабостью грешат и наши секулярные собеседники. Им тоже свойственна косность и зашоренность в оценке действий христиан.

Верующих обвиняют в категоричности, в отсутствии здорового и искреннего интереса, в нежелании идти на диалог. А наши секулярные оппоненты в этом не повинны? Всякий христианин, которому приходилось участвовать в дискуссиях, по опыту знает, сколько терпения и сил требуется на то, чтобы вывести диалог из порочного круга стереотипов и обобщений.

Собрание непохожих

Вот мой знакомый батюшка едет в маршрутке. Пьяненький мужичок сразу затевает разговор на «божественные темы» и закругляет:

– А ведь я католик. Но к ним – ни ногой!

– Отчего же вы не ходите в костел?

– Они Жанну д’Арк сожгли!

Забавный разговор. Но его комическое зерно есть в каждом нашем споре со светской аудиторией, которая не хочет слышать и свое нежелание или неспособность к диалогу прикрывает, крепко держась за старинные анекдоты или журналистские штампы.

Общество – собрание непохожих, и это прекрасно. Церковное общество тоже не монолит. Внутри православия есть и свое левославие – христиане, имеющие склонность к здоровому анархизму, что никак не делает их менее православными, чем, скажем, монархисты или христиане с коммунистическими убеждениями. Потому у нас так много православных журналов, сайтов, сообществ, общин. И это прекрасно. Многообразие – это хорошо!

Мы часть общества, и порой мне проще найти общий язык с моим другом атеистом, чем с человеком, с которым я вместе причащался от одной Чаши. Мне легче найти общий язык с таким же левым, как и я, но светским человеком, чем с православным, но правым. Но это не разрушает нашего церковного единства. Это нормально. Потому что наше единство иного порядка. Правда, объяснить это светскому человеку так же непросто, как и верующему. Потому что все это усложняется апелляцией к Церкви как к институту, с его иерархическим, бюрократическим и финансовым устройством.

Человек существо социальное. Ему нельзя без институций, но наличие таких институций не означает, что все верующие ходят стройными шеренгами и повторяют наказы вождей. И наоборот: ни одна из групп этого церковного сообщества не смеет объявлять монополию на суждение относительно вопросов, не касающихся евангельского учения.

Церковь есть общество непохожих людей, следующих за Христом. И ни одна из групп не смеет приватизировать голос Церкви.

Когда от Церкви требуют заступиться за некоего активиста, отождествить себя с политической партией, стать на стороне некой группы в том или ином споре, нужно быть очень осторожным. Да, эта осторожность нам дорого обходится. Нас непременно почисляют в штат «прислужников режима» или адвокатов капитала. Ничего страшного. На самом деле это проблема не церковного общества, а людей, которые не умеют и не хотят слышать оппонента, людей, которым претит многообразие.

Похороны кузнечика

Диалог Церкви и общества – это не тяжба клерикальной институции с обществом, это разговор внутри самого общества: верующая часть общества обращается к секулярной. И этот диалог, как и всякий диалог, требует равносубъектности.

Христиане не должны выпрашивать себе местечко, не должны постоянно оправдываться, потому что они часть этого общества. Они в политике, науке, искусстве, общественной жизни, а потому причастны к достижениям и ошибкам. Кстати, именно поэтому так сомнительно звучат привычные сюжеты о конфликте науки и религии, Церкви и культуры. И в науке, и в искусстве, и в политике всегда были и будут верующие люди, а значит, на них и слава, и вина за все, что происходит в нашем мире.

Однако о равносубъектности в этом диалоге внутри общества следует помнить и христианам, у которых тоже есть немалый опыт религиозного высокомерия. Но и обратное не лучше. Принимать на себя роль назойливой приживалки никуда не годится. Выпрашивать внимание, как подачку, снисходительную похвалу и ленивое одобрение – это недостойно нашего звания, так у нас никогда не сложится.

Долгое время я был регентом хора. Как-то я услышал спор певчих по поводу произведения одного нашего композитора, очень сильного и сложного, скажу, сочинения. Сопрана пустились в критику и всеми силами манкировали спевку. Один престарелый бас молча терпел этот глупый протест и, в конце концов, изрек:

– Ты можешь написать лучше? Нет? Так закрой рот и пой!

Если бы мне пришлось искать фразу, которая передает всю суть претензий светского общества к Церкви, лучше и не найти: «Закрой рот и пой».

Дорогая машина у священника? – Вор и обманщик! Батюшка в стареньком подряснике едет в троллейбусе? – Лузер и неудачник!

– Почему Церковь не высказывается по политическим вопросам?

– Зачем Церковь лезет в политику?

Закрой рот и пой!

Всё по Евангелию:

Мы играли вам на свирели, и вы не плясали;

Мы пели вам плачевные песни, и вы не плакали (Лк. 7:32).

Историки говорят, что евангелист упоминает здесь старинную игру, которая называлась «похороны кузнечика». Нам навязывают роль в дурной пьесе и обижаются, если мы даем реплики не по сценарию. Если вы хотите понравиться, если, словно побирушка, ищете одобрительный кивок, диалог не состоится. Это изначально неверная стратегия. «На каждый роток не накинешь платок», – говорил наш покойный настоятель. Поэтому не надо тратить свои силы на задабривание «дешевых клоунов», на бесконечные оправдания, которые никто не слышит. Надо просто и с достоинством делать свое дело и общаться с достойными.

Дружба возможна только между равными.

Дружба возможна только между людьми достойными.

Если мы сами себя не уважаем, кто станет уважать нас?

Диалог Церкви и общества – это уважительное и доброжелательное общение церковной части общества с его секулярной частью. Этот диалог требует терпеливого и тактичного вслушивания, воспитанной культуры дискуссии и искреннего желания понять собеседника. Все эти качества не есть обязанность какой-то одной стороны, но совместное обоюдное усилие, может быть, весьма затратное, но оно того стоит.

Архимандрит Савва (Мажуко)

Православие и мир