Отвечает протоиерей Андрей Чиженко.

Иногда можно слышать от людей, что, мол, есть батюшки, которые очень строги на исповеди, потому к ним лучше не идти. Или боятся прихожане идти на исповедь, потому что священник слишком строгий.

Ситуации, конечно, в жизни случаются разные. Я с этим не спорю. Священник тоже человек, у него могут быть свои индивидуальные черты характера, в конце концов, свои проблемы, изменяющие настроение. И прочее. Такие явления, как младостарчество и прелесть, тоже не исключены. Опять же грехи. Все мы люди.

Но ситуация, при которой человек боится идти к священнику, довольно часто может быть диавольским прилогом, страхом ложного стыда и прикрыванием, нежеланием открыться священнику на исповеди максимально, полностью, до конца.

Между тем как в чинопоследовании молитв перед исповедью со стороны священника есть такие слова: «Вот, чадо, Христос здесь невидимо стоит, принимая исповедь твою; не стыдись и не бойся, и ничего не скрой от меня, но, не уклоняясь, открой всё, что соделал ты, – и получишь прощение от Господа нашего Иисуса Христа. Вот и икона Его перед нами, я же только свидетель, чтобы засвидетельствовать перед Ним всё, что ты скажешь мне; если же что скроешь от меня, то впадёшь в двойной грех. Итак, будь внимателен, – ибо ты пришёл в лечебницу – чтобы не уйти тебе не исцелённым».

Здесь, конечно, наблюдается еще одна негативная тенденция, которая довольно четко прослеживается у некоего количества прихожан. Исповедь воспринимается не как самостоятельное Таинство, а как дополнение к Таинству Евхаристии. Т. е. чтобы мне причаститься, сначала надо поисповедоваться. Вот я прохожу эту формальность для того, чтобы батюшка допустил меня к причастию. И человек часто называет на исповеди какие-то общие грехи или произносит некую заученную где-то услышанную им формулу или даже придуманную им самим типа «Каюсь делом, словом, помышлением, всеми моими грехами». А потом нагнул голову – и всё. Разрешай, батюшка. Но что разрешать? Где чувство покаяния? Где осознание соделанных грехов и раскаяние в них? Где вытаскивание на свет Божий тьмы, которая поселилась в сердце? Этого нет. Тьма остается внутри. Грехи остаются внутри. А вовне – некий словесный бюрократический протокол, который священник должен завизировать и допустить человека к причастию.

Конечно, это ложный путь. И неправильное отношение к исповеди. А правильное отношение к ней – осознание того, что она самостоятельное Таинство. И в ней должна быть у человека потребность, точно такая же, как эта потребность есть в Таинстве Причастия.

И когда этого нет, тогда батюшке приходится, фигурально выражаясь, «засучивать рукава» и объяснять человеку, что такое исповедь, провоцировать его к покаянию, доставать из него грехи, чтобы хоть как-то душа встрепенулась, не омертвела, но ожила и обернулась внутрь себя, увидев собственные грехи как болезнь, и достала бы их на свет Божий. И распахнул бы человек свое раненое кровоточащее и грешное сердце навстречу Господу Богу в первую очередь.

Потому что священник понимает: человек, который формально кается, совершает тройной грех. Первое: его личные грехи так и остаются неисцеленными. Второе: он получает еще один тяжкий грех, потому что, приходя к Таинству Покаяния, покаяния же не имеет. Он, вместо того чтобы открывать свои грехи, скрывает их. Третье: человек идет к причащению Тела и Крови Христовых лукавым, неочищенным от греха и неподготовленным, а значит, причастие может вмениться ему Богом в осуждение.

Священник это всё понимает. И потому он, как духовный «медработник», помощник Главного Лекаря – Бога, принужден брать в руки скальпель, чтобы разрезать рану и очистить её от гноя. Но скальпель – это инструмент не гнева и суда, а инструмент любви и милосердия.

Священник не строгий, а, наоборот, бесконечно любящий тебя служитель Бога, который очень хочет, чтобы ты исцелился от греха и очищенным, духовно здоровым встал из-под его епитрахили, чтобы твоя душа спаслась.

Это главная цель и главная победа и ваша, и священника. Вот о чем нужно всегда помнить, идя на исповедь.