Насколько безобидны «Спасы» и «Маковеи».

Последний месяц завершившегося лета, как и в прошлые годы, был отмечен большим количеством статей на различных православных ресурсах, постов в соцсетях и видео на всяких платформах по теме правильного отношения к церковным праздникам. То есть к Изнесению честных древ Креста Господня, Преображению и другим августовским торжествам, традиционно называемым в народе Маковеями, Спасами и т. п. Раньше я сам такие материалы читал, ещё раньше даже писал на эту тему и, наверное, сейчас не стал бы к ней возвращаться, если бы мы, люди говорящие и пишущие от лица Церкви, сказав доселе очень много, не обошли бы стороной главного.

А главное состоит в том, что ещё с глубоко советских времён в нашей церковной жизни можно наблюдать определённо парадоксальный перекос: вопреки всякой логике наш город учится верить у села, мегаполис – у провинции, центр – у периферии. То есть процесс странным образом движется не сверху вниз, а снизу вверх.

Исторически это вполне объяснимо: советская власть боролась с верой и Церковью не тотально и была избирательна в подходе. Наибольшие усилия к искоренению религии прилагались в крупных городах и промышленных регионах. Соответственно, в аграрных областях партийная хватка была слабее и село от безбожной политики страдало не в пример меньше города. Нельзя, конечно, сказать, что деревень гонения не коснулись. Немало и сельских храмов было порушено, и среди сельских священников и верующих находились исповедники веры и даже мученики. Но всё-таки один храм на три села по семьсот дворов в каждом – это куда лучше, чем две церкви в семидесятитысячном городе. Отсюда и разный характер расцерковления населения: горожанин просто игнорировал Церковь. Попробуй походи хотя бы на Пасху – Рождество – Богоявление. Сразу тебя возьмут на карандаш в парткоме, начнут песочить на собраниях рабочего коллектива, снимут с доски почёта, лишат квартальной премии. А если будешь продолжать в том же духе, то не ровён час – и посерьёзнее неприятностей наживёшь. В итоге наш горожанин, в лучшем случае, лишь крестил своих детей, отправляя ребёнка с кем-то из бабушек к тому из городских священников, кто поопытнее, чтобы потом факт крещения нигде не выплыл. А иногда даже и на это не решался, как бы чего не вышло. Сельский же житель хоть нечасто, а храм всё-таки посещал: то на Пасху с корзинкой во дворе постоит, то на Крещение святой воды зачерпнёт. Мог, не скрываясь, и за крёстного пойти, а если кто из старших родственников был верующим и умел плотно на уши присесть, то даже причащался раз-другой в году.

При этом те, кто застал советские времена, помнят, что тогдашняя церковность была, так сказать, бескнижной. Никакой религиозной литературы нигде не продавалось, единственное на всю Церковь издательство выпускало исключительно молитвословы, а собственную Библию можно было заиметь, только поступив в семинарию. Стоит ли удивляться, что в ту тёмную пору к вере и церковности вовсю примешивался околоцерковный фольклор? И, ясное дело, что происходило сие куда активнее в сёлах, нежели в городах. В самом деле, откуда взяться околоцерковному фольклору там, где и церкви-то нет?

Вот и укоренились в сельской религиозной жизни Маковеи и Спасы, распространились обычаи, давно утратившие значение и смысл (пока не сходишь «до выводу», в церковь – ни ногой), процвели махровым цветом суеверия («у меня дочка рожает – откройте Царские врата»). Так и прожили несколько поколений церковного люда, совмещая в жизни малые подвиги (попробуйте нынче походите пешком в храм через два села, да так, чтобы к службе вовремя прийти!) и малые глупости («подойду-ка я к батюшке после причастия, пусть Чашу на голову поставит»). И это была церковность. Для своего времени нормальная церковность, другой-то ведь попросту не было и быть не могло. И в какой-то мере мы, сегодняшние христиане, все сплошь умники да книжники, должны бы на тех сельских жителей 60-х и 70-х смотреть снизу вверх, потому как их вера, пусть даже в чём-то примитивная, была верой выстраданной, сопряжённой с подвигом, который, впрочем, никто из них за подвиг не считал.

Но, так или иначе, те времена прошли. Подвиг веры стал историей. А вот вышеописанная форма религиозности уходить в историю не спешит. Пусть она теперь не совмещена ни с каким подвигом. Пусть сейчас каждый христианин способен получить сколько угодно знаний хоть в библеистике, хоть в догматике, хоть в аскетике. Пусть храмы нынче в иных городах могут по количеству соперничать с больницами и школами, вместе взятыми. По какой-то неведомой причине определённая часть православных упорно продолжает называть церковные праздники по-народному, приносить на освящение вместо мёда букеты из цветов и мака, надоедает священникам просьбами об открытии Царских врат, пренебрегает строгим постом в канун Рождества ради «12 страв» и совершает ещё тысячу и один непонятный поступок, оправдывая всё это тем, что «так заведено у нас в селе», «так делала моя бабушка», «так принято» и прочее...

И вроде бы как все эти вещи по отдельности ничуть не страшны и совершенно безобидны, однако всё это вместе подменяет в сознании людей Христа фольклором, церковные традиции – народными обычаями, веру – исполнением обрядов. И хуже всего то, что такая «народная» вера не обязывает человека ровным счётом ни к чему. Можно сколько угодно лелеять в душе сладкие воспоминания из детства, связанные с бабушкиным селом и его, в том числе церковными, традициями. Но они никогда не подвигнут на поступки по вере, на исполнение Заповедей, на жизнь по Евангелию. Они просто отведут вере место в жизни, где-то между вышитыми бабушкой рушниками и выкопанным дедом колодцем, и будет человек обращаться к ней в дни больших праздников, удовлетворяя, пусть и приятное, и даже благоговейное, но всё же глубоко душевное сентиментальное чувство. Но только и всего. Вера не станет для такого человека законом жизни, она не будет присутствовать в его повседневности, она даже к еженедельному посещению храма его не подвигнет. На Пасху пришёл, скорлупу от крашенки закопал, богоявленской водой углы квартиры покропил, в Великий Четверг ванну принял, накануне Рождества стол с 12 блюдами на сене накрыл, вначале Великого поста причастился – и молодец! Всё как принято, всё как бабушка учила...

Согласен, не все такие. Есть те, кто успешно совмещают несовместимое. Упорно совмещают, почти принципиально. С увлечением друг другу пересказывают сны, передают друг другу переписанные от руки невразумительные «молитвы», запрещают детям купаться после Ильина дня и есть яблоки до Преображения, упорно пытаются на крестном ходу в Великую Субботу прошмыгнуть под плащаницей, приводят на крещение ребёнка по  три пары крёстных и ещё несколько норовят записать заочно, с упорством, достойным лучшего применения, стараются сунуть голову всюду, куда можно и нельзя: под священническую ризу, под Евангелие, под Потир... И всё это нередко либо тайком от священника, либо даже вопреки его запрету: мы-де лучше знаем, у нас в селе это спокон веку заведено, что вы там, молодые, понимаете? О качестве такой церковной жизни говорить, понятное дело, не приходится. Какая там работа над собой, когда все усилия направлены на соблюдение обрядов, обычаев и суеверий!

И самое печальное, что подобное сплошь и рядом происходит по нашему священническому попустительству. Многим ведь важно, чтобы люди приходили в храм, а с чем они приходят и тем более зачем – наше ли дело? Привело кого-то в церковь суеверие? Пусть себе остаётся суеверным, лишь бы в храм ходил. По Уставу освящается одно, а приносят совершенно другое? Лишь бы хоть что-то приносили. Маковей так Маковей, – будь попроще, и к тебе потянутся люди. Крыжма так крыжма, – и какая разница, что такого слова не знают ни Устав, ни Требник? Подход в целом понятен, только обоснован ли?

Годами мы были вполне довольны, что к нам было кому ходить на освящение воды и свечей, на благословение куличей и яблок, на соборование и причастие раз в году. И как-то не очень мы замечали, что сознательных прихожан у нас не очень-то и много. Но вот настало время, когда заметить пришлось. Вдруг оказалось, что изрядному числу «православных» абсолютно всё равно куда и к кому носить на освящение корзинки, ходить за водой и приводить по три пары кумовьёв. Спас он ведь и в ПЦУ Спас.

Так может быть, настала, наконец, пора вспомнить, что изначально христианство – городская религия? Апостолы шли с проповедью, прежде всего, в крупные города: столичные, торговые, портовые. Туда, где было много народа, где было кому слушать и слышать. И именно в городах возникли первые христианские общины, и именно город научил вере глубинку, а не наоборот. И на Руси по-другому не было. Князь Владимир сначала крестил Киев, затем были крещены города вдоль торгового пути «из варяг в греки», и лишь после этого вера пришла на периферию. Задача священника не упрощать православие до уровня «маковея» и «крыжмы», а повышать уровень тех, кто переступает порог храма. И нам хорошо известно, что собой представляет церковная традиция, мы владеем церковным лексиконом, мы причастны к высокой церковной культуре. Недаром ведь духовные учебные заведения, по крайней мере крупнейшие и авторитетнейшие, располагаются именно при монастырях. Недаром опытные духовники рекомендуют желающим священства не просто окончить семинарию, а отучиться непременно очно, непосредственно и опытно соприкасаясь с живой церковной традицией, чтобы научиться мыслить её категориями, чувствовать её красоту, чтобы приобщиться к её культуре, чтобы сделаться её носителями.

А начинается всё с малого. С того, что священник будет называть праздники их настоящими названиями, научит постоянных прихожан соблюдать церковные традиции относительно благословения плодов и снедей, не поленится изжить неизвестные Уставу околобогослужебные обряды, не будет потакать тем, кто, приходя причаститься раз в году, ведёт себя так, будто делает одолжение. Наконец, возьмёт на вооружение в построении приходской жизни не ворох народных традиций десятка окрестных сёл, а давно написанные и абсолютно всем доступные общецерковные правила и нормы. И не стоит бояться, что кто-то не поймёт и уйдёт в поисках другого храма, где ему Царские врата для успешных родов откроют. Такие ведь и оставшись, так до конца своими не станут. А что до тех, кто привык к обычаям родного села, то здесь всё куда проще: большинство новых людей так или иначе открыто для общения и научения. Стоит уделить внимание, объяснить, рассказать. Причём это могут не только священники, но и прихожане. Те самые, сознательные и знающие. И человек твёрдо усвоит: в селе так, в городе эдак. Вот верите, за двадцать с лишним лет священства ни разу не встретил человека, которого отвернул бы от веры тот факт, что в данном храме многое не так, как в сельской церкви на его малой родине. Как, собственно, и то, что священник Преображение называет Преображением, а молитву сорокового дня – молитвой сорокового дня, ещё никого с толку не сбило. И самое главное – это та сфера, где даже малые усилия способны принести большие плоды. Как по мне, самое время приняться за работу.

Протоиерей Владимир Пучков