У древних святых отцов есть сравнение читающего и забывающего и не читающего прекрасные тексты человека с двумя грязными сосудами: в один наливают и выливают воду, а другого вода никогда не касается. Вопрос, какой из сосудов быстрее очистится, очевиден.

В современном мире, впрочем, человек читающий, имеющий гуманитарное образование, такая же редкость, как в средневековой Европе. А между тем ещё Марк Аврелий ставил наслаждение мысли среди самых высоких людских радостей. Мы бы сказали, что выше только радость любви и благодати. Даже образованные язычники античности знали, что помыслы человека не должны быть всецело сосредоточены вокруг его земных нужд и обустройства быта и социума. Это знание рождало удивительные прозрения, подобно тому, как Ксенофонт (Пир) пишет о Сократе, что тот учил душевную близость ставить выше телесной.

Литература последующих веков вообще полна прозрений и откровений, каких не постыдились бы и святые отцы. Книга вообще, по слову Пастернака, «есть кубический кусок горячей, дымящейся совести». Конечно, речь тут идёт только о книгах великих, но никак не написанных ради денег, потому что ничто великое и вечное не создавалось  за деньги. Гении «делали себе карьеру тем, что не делали её» (Е. Евтушенко). Этот душевный настрой они легко передавали читателям, потому что пережитая мысль побуждает человека к действию.

«Научиться писать — значит иметь идеи», — говорит Роберт Фрост. Но ещё и прожить эти идеи, эти мысли, и тогда они становятся для читателя поводом к действию. В первую очередь на уровне перемены души. Допустим, человек читает фразу Шварца, которую в его пьесе говорит Снежная королева: «Детей надо баловать — тогда из них вырастают настоящие разбойники». Скорее всего, эти слова навсегда изменят его отношение к воспитанию.

Великая книга действует на уровне сюжета, персонажей и внутренней сути текста, меняя душу читателя и возводя её к большему.

Впоследствии это влияние на душу перерастёт в действие, как в романе Хайнлайна «Чужак в чужом краю», когда наступал момент, чтобы созерцание перешло в действие, что обуславливало переход к последующему более глубокому созерцанию.

Без книги, вне книги такое влияние на душу невозможно. Ведь не случайно святые отцы и подвижники  ценностью на земле считали иконы и книги. И прав был Ян Парандовский, когда говорил, что «не было ещё примера, чтобы народ сделал предметом своей гордости и своего поклонения литературное произведение без чести и веры». И это потому, что вера и честь — это то, чем жив человек, а потому он этого ищет не только в себе, но и в величии древних книг и дел.

У Генри Лонгфелло есть строки:
И в зеркале стихов ясней
я вижу белый свет.

Так уж устроен человек: для того чтобы яснее разглядеть истину, он должен представить её в поэтическом образе мифа, стиха, сказки или притчи. Тогда истина как бы концентрируется в его сердце и становится видна вся целиком. Тогда он видит всю мощь веры и невидимое открывается ему в видимых образах.
Произведение искусства есть концентрат истины, чистый свет, который обретает формы прежде невиданной красоты, но всем собой указует на Единый источник света.
Хэмингуэй писал: «Хорошая проза подобна айсбергу, семь восьмых которого скрыто под водой». И здесь одна восьмая — это сюжет, а семь восьмых —  христианская глубина постижения мира, красоты и истины, которые открываются читателю только по мере духовного опыта последнего.

Пастернак пишет о «Докторе Живаго»: «Все распутано, все названо, просто, прозрачно, печально. Еще раз... даны определения самому дорогому и важному, земле и небу, большому горячему чувству, духу творчества, жизни и смерти...».

А ведь в этом и одно из назначений человека на земле: самому прожить и назвать всё самое важное, драгоценное, вечное и дорогое.

Евгений Пастернак (сын поэта Бориса Пастернака) говорил, что «историю и искусство Борис Пастернак воспринимал исключительно в евангельском контексте – как ростки, появившиеся из проповедей первых христиан».

Здесь — глубокое проникновение в суть. Ведь никакая красота, даже если она рождена до Христа, не пришла в этот мир без Христа. А то, что в творчестве и истории последних двух тысяч лет возможны радость и надежда, связано с теми событиями, которые берут своё начало в Вифлеемской пещере.

Это нелепые постмодернисты позволяют себе говорить о смерти автора и играть смыслами. Это малые философы могут заявить, что «Бог умер». Не имея ни подлинного величия, ни благодати, и те и другие стараются прославиться по принципу Моськи И. Крылова, о которой прохожие говорят: «Знать, она сильна, что лает на слона».

Автор, великий и настоящий, чем дольше живёт и пишет, тем больше благодарит Творца. Подобно императору Юстиниану, написавшему на построенном храме Святой Софии «Ведомому Богу», такой автор пишет те же слова на всей красоте, которую несёт в бытие.

Чем мельче, незначительнее человек в сфере Духа, тем больше его гордыня и тем меньше ему нужен Бог. А духовные гиганты несут красоту смиренно, а потому Творец им нужен всё больше. И с каждым сказанным ими великим словом их душа всё больше тянется к Источнику всяческого величия, без Которого даже самый великий гений не может творить ничего…

Подлинный поэт тот, кто видит этот мир в лучах небесного света. И вера для него есть музыка благодати, которая наполняет бытие и делает всех неповторимо прекрасными. Таков Пастернак в своих стихах и романе «Доктор Живаго», где он открывает веру как вечность во времени, от причастия которой зависит красота всего остального. А это и есть образ Церкви, позволяющей жить только предельным и важным и быть вполне безразличным к тому, сколько стоит доллар…

Артём Перлик