Святочный рассказ.

Татьяна Григорьевна, 85-летняя прихожанка нашего храма, как всегда, ждала этот праздник, особенно долгожданный и дорогой в её жизни. Она еще с молодости, с детства его полюбила. Потому что киевский Подол, где они жили с мамой и отцом – рабочим Киевского речного порта, на Рождество накрывался белыми снежными шапками на домах, из труб которых струился дымок. И снег скрипел под валенками каким-то музыкальным аккордом, и воздух, с легким запахом печей и дымовых труб, был удивительно приятен, как и волшебные узоры на окнах, и белая вата между оконных рам, которую маленькая Таня с сестрой украшали осколками от разбившегося елочного шара и веточками рябины.

И была у них дома, в маминой спальне, старинная икона Рождества Христова. На ней Матерь Божия склонилась над Младенцем, сложа руки над Ним, с любовью и молитвой на Него взирала. Мама рассказывала, что икона эта «фамильная», значит – родовая, перешедшая по наследству от Таниного деда Ильи. И надпись под ней Таня читала, и все пыталась понять смысл загадочных  и таинственных слов: «…Лежит Сей на падение и на восстание многих во Израиле…» (Лк. 2:34). Икону эту мама лишь на Рождество выносила из спальни и вешала на стене у обеденного стола. Время такое было, мама поясняла тихо, что за икону, если соседи узнают, у отца на работе могут быть неприятности…

Мама возилась у печи, пекла пироги и фирменное семейное блюдо – запеченную утку. Утку было жаль, конечно, Таня с сестренкой кормила ее с руки и гладила по шелковой головке. Но что поделаешь, так жизнь устроена, утешала мама, ощипывая птицу на кухне у печи… Утку Таня не ела, как ее ни уговаривали. Это уже потом, когда подросла и вышла замуж, сама готовила рождественскую утку для мужа и сыновей…

Мама рассказывала о том, что коровка и овцы обогревали Младенца Христа своим дыханием, зимние птички пели Ему колыбельную, а звезды на бархатном темно-синем небе тихо мерцали, и лишь одна, яркая и великая, сияла прямо над бедным вертепом, где «Діва Марія Сина народила…»  Все это вошло в душу её навсегда, на всю жизнь…

Запомнила она Рождество 1942-го, когда Киев был оккупирован фашистами, а над Бабьим Яром вился уже совсем иной дым, дым смерти и ужаса… Это было страшное и голодное Рождество. Правда, мама умудрилась раздобыть курицу и запечь ее в печи. А отец был на фронте, где-то на Черном море… Забежал в черном морском бушлате и бескозырке летом 41-го, взял Таню на руки, поцеловал и сказал: «Не грусти, Татьяша, вот побьём врага и я вернусь!..» Но отец не вернулся.

Мама все писем ждала, после освобождения Киева осенью 43-го стали приходить они к соседям, а от папы не было. А потом, в начале января, как раз под Рождество, пришло страшное известие: «Пропал без вести». Уже после смерти любимой мамы она открыла заветную шкатулку из карельской березы, где хранилось ее обручальное колечко, документы и тот самый пожелтевший конверт. Татьяна Григорьевна прочла его впервые, и слезы горячие полились по щекам, так что последние слова текста уже было не разглядеть… «Ваш муж старший матрос Студеникин Григорий Иванович, уроженец г. Киева, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, пропал без вести 1 февраля 1942г. Похоронен – прочерк. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (приказ НКО СССР N 220-1941 г.)»…

Мама умерла тихо, позвала Татьяну посреди ночи: «Дочь, нехорошо мне, откапай капель…» Пока Татьяна отсчитывала капли, мама последний раз глубоко вздохнула и затихла… Под той самой иконой Рождества, со склоненной в молитве Девой Марией…

«Все это было давным-давно, а будто вчера…» – шептала про себя Татьяна Григорьевна, собираясь на службу. Слава Богу, Господь еще даёт силы не только в храм, но и на приусадебный участок выбираться в летнюю пору, и урожай собирать. Сыновья отговаривали сажать картошку, мол – сколько сил нужно, мама, чтоб ее вырастить, но она не сдавалась. И сейчас в духовке томилось картофельное жаркое с неизменной уткой…

Перекрестившись, в который раз помянула и маму, и отца, и любимого мужа, и всех, от века почивших. Кто знает, может, и это Рождество в ее жизни последнее… На всё воля Божия, вздохнула Татьяна Григорьевна, затворяя входную дверь.

Лифт, как повелось, на выходные не работал – очередная поломка. Между этажами встретила соседку Ирину Павловну.

– Куда это вы, на ночь глядя, Григорьевна?! – полюбопытствовала и, не дослушав ответ про Рождество и ночную службу, испуганно предупредила: – Там бомж у двери парадного стоит, да такой страшный!.. Не вздумайте его впустить! Ужас, какой страшный!.. Щас, знаете, какие бандиты кругом! В соседнем доме вон обокрали семью до нитки, все вывезли, даже люстру, прям среди бела дня на машине!..

И Татьяна Григорьевна продолжила спуск под затихающую тираду про лихие времена говорливой соседки.

У дверей и правда стоял парень лет сорока, небритый, с опухшим круглым лицом, одетый в «сто одежек», с полиэтиленовыми мешками в руках, и ожесточенно жал на кнопки домофона. Татьяна Григорьевна была женщиной не робкого десятка, да и пошутить любила:

– Ты к кому ломишься, а, Дед Мороз? – спросила строго.

Парень поглядел на старушку большими серыми слегка на выкате умоляющими глазами.

– Мать, прости ради Бога! Честно, клянусь, пусти погреться в подъезд, колотун, на дворе минус двадцать, сказали!..

Она представила лицо соседки Ирины Павловны, когда та увидит этого Деда Мороза у мусоропровода, и ответила после краткой паузы, придерживая металлическую дверь:

– Ну, иди уж, грейся. Только поднимись повыше и спрячься между этажами, лифт не работает.

– Да на что мне лифт, мать! Мне б погреться! Спасибо тебе, мать!..

Возвращалась Татьяна Григорьевна после рождественской всенощной в прекрасном настроении, будто помолодела на 20 лет! В голове звучал припев рождественских щедривок, замечательно и трогательно исполненных церковным хором: «Ой, радуйся, земле, Син Божий на-ро-ди-вся!..»
Между третьим и четвертым этажами на лестничной площадке протиснутого между трубой мусоропровода и стенкой лифта она увидела того самого «Деда Мороза» – мешки баррикадой прикрывали спящего. Приподняв голову на шаги старушки, он хрипло спросил:

– А который час, мать?..

– Да спи еще, ночь на дворе, – ответила Татьяна Григорьевна, покачав головой.

На кухне достала из духовки запеченную утку, отрезала кусок и положила в кулечек с картошкой, в другой – огурчики солёные и маринованные грибочки – сама собирала в березовой роще, пару кусочков хлеба и кусок пирога, а в пластмассовую бутылочку налила рождественский узвар.

Отнесла гостинец бездомному, поставила у головы. Нежданный «гость» на этот раз не проснулся. А может, прикинулся спящим.

Вернувшись, помолилась Богу, поблагодарив Его, подумала с удовольствием, как завтра будет принимать сыновей и внуков.

– Пусть уж поест, бедолага, раз Господь его в такую ночь послал, – молвила она, вспомнив о «страшном бомже». – Да какой же он страшный?.. Несчастный…

А рано утром она поспешила в магазин за свежим хлебом. На лестничной площадке между третьим и четвертым этажом было пусто, валялось несколько окурков, а на металлическом уголке шахты лифта стояла маленькая блестящая открытка с изображением Девы Марии, склонившейся над Младенцем…

Татьяна Григорьевна взяла открытку в руки.

– Неужели это он мне оставил? – прошептала. – А может, кто-то другой? Все же лучше бы он…

Сергей Герук