Свобода – одна из фундаментальных христианских категорий. «Истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32). Но легко ли быть свободным? Что значит быть свободным в Боге? Можно ли человеку «предписать» быть свободным? Чем опасно духовное рабство? На эти и другие вопросы отвечает замечательный отечественный философ-диалогист, ныне живущий в Израиле, Виктор Аронович Малахов. По его собственному признанию, тема свободы явилась для него одной из первых философских тем, к которым он обратился ещё будучи студентом, в 60-е гг., период «оттепели»[1]. Этой проблематике прямо или косвенно посвящен ряд работ Виктора Ароновича («Свобода как непринуждённость», «Образ великого инквизитора в зеркале меняющихся альтернатив: враг свободы, страдалец за человечество», «…и бремя Моё легко». Размышления над страницами Евангелия» и др.)

– Вы отмечаете в одной из своих работ, что этос свободы несовместим с принуждением. А с чем ещё несочетаем принципиально этос свободы?

– Философия  издавна пытается осмыслить и описать основные духовные состояния человека, в том числе и переживание свободы. Но философские обрисовки никогда не бывают исчерпывающими – они  лишь позволяют лучше ориентироваться в нашем опыте и находить в нём некоторую определённость. Поэтому и я, говоря о свободе как непринуждённости, не претендую на то, чтобы дать исчерпывающее описание опыта свободы.

Смысл понимания свободы как непринуждённости в том, что невозможно человеку свободу предписать, принудить его быть свободным. С этой точки зрения известная фраза французского философа Жан-Поля Сартра: «Человек приговорён быть свободным» – кажется мне, простите, издевательством над человеческой душой. Принуждение человека к выбору не делает его свободным, даже может оказаться величайшим насилием над ним. Возьмём пример из романа Уильяма Стайрона «Выбор Софи». Главную героиню, несчастную мать, нацисты в Аушвице заставляют сделать страшный выбор: кого из её двух детей,  дочь Еву или сына Яна, отправить в газовую камеру (в случае отказа принятия решения палачи угрожают уничтожить обоих её детей). Нет, по-настоящему свобода начинается тогда, когда я в достаточной степени располагаю собой и своими возможностями и не теряю себя в собственном выборе. Позвольте выразиться парадоксально: свобода лишь тогда свобода, когда человек в ней самой пребывает свободно, как «рыба в воде», а не отягощён ею, как тяжким игом.

У академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва есть очень точный термин – «сектор свободы». Внутри своего «сектора свободы» человек, разумеется,  способен и принуждать, и преодолевать себя; без подобных усилий свобода бессодержательна. Но это не внешнее принуждение, а самоопределение человеческой личности.

Если человек волен избрать свободу, то у него есть и возможность от неё отказаться, перейти в противоположное ей состояние духовного рабства. Что такое раб? Аристотель определял раба как «говорящее орудие». Раб утрачивает внутреннее измерение личного самостояния и не соотносит выполнение своих заданий (даже творческих) с внутренним миром, смысловой структурой своей субъективности. Человек-раб отчуждён, безучастен в собственной деятельности. Парадоксально, но сегодня существуют специальные тренинги, как раз и направленные на формирование в человеке навыков осуществления своей деятельности в неком безличном пространстве, в отрешении от своего «Я».   

Собственно «этоса» у рабства быть, конечно, не может: «этос» как таковой предполагает некое пространство (возможностей, смыслов), которым человек волен распоряжаться;  рабство же – это именно состояние скованности.

Перечисление того, что противоположно свободе, продолжить непросто, так как свобода – это всеобщее свойство человеческого бытия. Она пронизывает самые разные человеческие состояния, даже состояние тоски или страха.

Часто отмечают, что страх «парализует» волю человека и лишает его свободы. Но ведь на страх можно посмотреть и иначе. Именно когда человек обращается в сторону свободы, любви, света, его посещают высшие формы страха – страх за ближних, страх перед Богом. Об этом хорошо писал ещё прп. Иоанн Лествичник.

Есть и другой страх, связанный с обратным движением человеческой души. Выбор рабства потенциально заложен в свободе, но чтобы «как следует» войти в рабское состояние, человек должен ещё произвести определённую работу самопорабощения.  Кому-то такая «работа раба» даётся легко,  кому-то труднее. В последнем случае может возникнуть страх самого себя как протест души против собственного падения – так сказать, страх как последнее дыхание свободы.

Отдельную проблему представляет соотношение упомянутой «работы раба» и практики самоосвобождения. Мой труд освобождения – это и шанс для других, кто меня окружает, стать свободными людьми. Человек не может освободиться сам, не содействуя, прямо или косвенно, освобождению окружающих. Ну и наоборот: порабощая себя, я «инфицирую» своей несвободой других.

Особый вид рабства – кабала самоутверждения, когда человек не способен выйти за круг своей исключительной «заботы о себе». В европейской философии есть понятие «настояние бытия» (conatus essendi) – стремление всячески продлевать и утверждать собственное существование. Это состояние несвободы, человек в нём оказывается, по сути, марионеткой анонимных сил бытия.

– Бесконечно близко Ваше определение: «Свобода как непринуждённость». Как оно сочетается с христианской «мюнхгаузеновской антропологией», когда постоянно христианин на пути к спасению превышает себя в подвиге, любви (а часто это ведь именно труд, волевое усилие), вытаскивает, как легендарный барон, «из болота за волосы»?

– Безусловно, христианская аскетика зиждется на труде самопреодоления и «подтягивании» себя к более высокому духовному состоянию. Да и вообще, ничего значительного в человеческой жизни не совершается без усилия. В этой связи, например, философ Мераб Константинович Мамардашвили говорил о мысли как усилии. Всякая мысль существует, лишь пока мы её мыслим, прилагаем к ней усилие, – без этого она покидает нас.

Давайте рассмотрим несколько аспектов, касающихся сути этого вопроса. Вот, например, такая форма принуждения, как запрет. Зачастую в современном мире любые нравственные запреты представляют как ретроградство. Но некоторые вещи нуждаются в запретах. Я помню, как порою Сергей Сергеевич Аверинцев тихо, но непреклонно говорил: «А вот это нам не велено». Что, как, на каких основаниях нуждается в запрете? Это не частный, ситуативный вопрос – это серьёзная проблема; возможна, думаю, и своеобразная «метафизика запрета».

Вообще не надо забывать, что существует не только нравственная свобода, но и нравственная необходимость. Например, нравственный долг. Михаил Михайлович Бахтин писал в своих ранних работах о «нудительности долженствования». Очень важно, что подобные вещи изначально можно рассматривать даже вне контекста человеческой свободы: есть долг, и всё тут. Например, библейские заповеди. Существует нравственная необходимость помогать ближним, не лгать, заботиться о родителях и т. д. Всё это осуществляется прежде любого осознания свободы.

Таким образом, самопринуждение – очень важная категория, нравственная жизнь человека без неё немыслима.

Но вот в Евангелии Христос говорит: «Иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:30).  Какое иго – благо? Отказаться от всего своего, взять крест и нести его вслед за Учителем. Что же тут легкого? То, что человек это делает по зову сердца. Свободная устремлённость, верность призванию способна любую трудность сделать преодолимой. Мне кажется, порой стократ тяжелее отказаться от своего креста, нежели его нести, потому что вместе с крестом человеку пришлось бы отказаться и от смысла собственного существования. Комфортным путь в Царство Небесное быть не может. И дар свободы предполагает готовность человека дать ответ на самые суровые вызовы, не прятаться от них, как прячется от своего господина трусливый раб.

– У композитора и культуролога В. Мартынова есть интересное замечание о том, что часто происходит подмена понятия свободы понятием спектра возможностей. «Свобода – это «создание условий там, где их нет», – говорит Мартынов. Мыслитель приводит пример  Тарковского, Параджанова, которые сумели создавать удивительные вещи в обход советской цензуры. Согласны ли Вы с таким определением?

– С одной стороны, свобода предполагает наличие спектра возможностей. Но зачастую эти возможности человеку приходится для себя открывать, обретать, вырабатывать. Был такой замечательный еврейский историк культуры Шломо Пинес, автор, в частности, работы о генезисе представлений о свободе в эпоху поздней античности. Этот исследователь утверждал, что реальная свобода существует лишь в процессе освобождения, что её всякий раз необходимо как бы отвоёвывать заново.

Ещё один пример, хрестоматийный, из «Критики практического разума» Иммануила Канта. Человек, говорит философ, убеждается в своей свободе, поскольку у него есть долг. Если эмпирическая действительность препятствует исполнению долга, то человек всё равно должен найти возможность это сделать.  Сознание долга побуждает его к напряжённым поискам свободы.

Более драматично упомянутая ситуация предстаёт в освещении известного философа конца ХХ в. Эммануэля Левинаса. Мыслитель отмечает, что каждый человек оказывается в той или иной степени в положении заложника: все мы  заложники наших ближних, в том смысле, что несём ответственность за их поступки, а они наши заложники. И для того чтобы реализовать своё отношение к Другому, исходя из этой ситуации «заложничества», человек должен проложить свой путь к свободе. Я должен завоевать ту свободу, которая даст мне реальную возможность помочь ближнему. В этой связи можно вспомнить и Гегеля с его  диалектикой «процесса» и «результата». Если результат опыта свободы – это спектр определённых возможностей, то процесс – созидание этого спектра.

– Пытаясь достаточно условно обобщить святоотеческое понимание свободы, нередко говорят, что свобода – это не столько свобода выбора, сколько внутренняя, ставшая твоей природой невозможность выбрать зло, твоя абсолютная принадлежность добру. Насколько корректен вообще разговор о свободе самой по себе или мы имеем дело всегда со «свободой от», она не мыслима без предиката? И  прав был Экзюпери, писавший, что «бессмысленно освобождать камень, если не существует силы тяжести»?

– К сожалению, я не силён в патристике. Но мне представляется, что эта проблема имеет довольно чёткий общефилософский контур. Именно о нём мне бы хотелось поговорить.

Свобода без выбора не существует, точнее, приобретает фиктивный характер. Вряд ли можно было бы назвать абсолютным добром силу, которая лишает человека возможности самоопределения. Я бы вспомнил ситуацию в отечественной философии 1960–1970-х гг. Тогда в ней часто сопоставлялись  творческая самореализация и свобода выбора. И хотя «свободу творчества» постоянно  ограничивали и критиковали, сама навязчивая критика в её адрес выступала косвенной формой признания её как таковой. Но свободу выбора при этом вообще старались вытеснить куда-то на периферию, заставить о ней забыть. Посредством вытеснения свободы выбора человека лишали свободы вообще.

Чем дальше, тем более сомнительной кажется мне сама формулировка «свобода выбора добра и зла». Если мы обратимся к традиционному христианскому определению добра и зла, к принятой в христианстве идее несубстанциональности зла, то дефинитивно невозможно указать реальные основания для выбора зла. Общим моментом концепций Климента Александрийского, Августина Блаженного, Максима Исповедника является понимание зла как искажения, недостатка или «болезни»  основополагающего добра. Отсюда следует вывод, что подлинность человека сосредотачивается только вокруг добра. Т. е. человек есть поистине человек лишь в случае его абсолютной верности добру и неприятия им всяческих иллюзий и деформаций, связанных со злом. Смыслового пространства для свободы выбора здесь не остаётся. Иное дело – выбор конкретных вещей и путей человеческих в этом мире; вот где подлинная арена добра и зла.

– Т. М. Горичева определяет Церковь как «место свободы». Может ли быть доступна подлинная свобода нецерковному нравственному человеку, например, масаю, никогда не покидавшему пределы стоянки своего племени в африканской саванне? Или в полноте своей свобода ему так и не откроется, а лишь будет доступна одна какая-то её грань?

– Существует ряд общезначимых нравственных категорий, которые в принципе открыты для каждого, независимо от его убеждений. Несправедливо «отлучать» человека от подлинной духовности, свободы, любви на том лишь основании, что у него «не те» взгляды. Думаю, акцент стоит переместить на то, что именно осмысление общечеловеческих духовных запросов способно привести человека к христианскому пониманию жизни.

– Анализируя проблему свободы, мы неизбежно приходим к постановке вопросов об ответственности и риске.  О каких ещё условиях и следствиях свободы важно помнить?

– Свобода постоянно находится в состоянии рождения: человек свободен тогда, когда он способен вновь и вновь предпринимать усилие освобождения. О любви говорят: любовь подлинна лишь тогда, когда она всякий раз способна рождаться заново. Применительно к свободе эти слова ещё более актуальны. Условие свободы – непрерывная духовная работа освобождения.

Далее. Свобода как субъективное состояние предполагает направленность человека ввысь, к ценностям, возвышающимся над порабощающим эгоизмом  повседневности. Популярная ныне поглощённость низовой сферой человеческого бытия делает индивида фундаментально несвободным существом.

Что даёт человеку свобода? Предоставляет почву для ответственности, но в то же время и для сознания достоинства, развивает внутреннее пространство человеческой субъективности, насыщает его новыми возможностями, новыми смыслами. Есть хорошее слово «воспитание» – «питание свыше», которое  позволяет человеку расти ввысь, становиться лучше, душевно богаче. Подлинная    свобода – это всё же скорее свобода «для»: она воспитывает человека. Её нельзя сводить к «свободе от», хотя и последняя, разумеется, незаменима и ценна.

– Среди русских мыслителей сложилась целая традиция постановки проблемы «трудности» свободы (от Достоевского в «Легенде о Великом Инквизиторе» до Н. А. Бердяева и пр.).  В чем заключается  трудность свободы, на Ваш взгляд?

– К перечню важных наработок в этой сфере  я бы добавил ещё труды Эммануэля Левинаса, у которого есть сборник статей «Трудная свобода».

Итак, в каких именно своих аспектах и в каком именно смысле свобода трудна?

Начну с того, что в нашем нынешнем разговоре уже упоминалась такая разновидность свободы, которую иначе как «трудной» не назовёшь, – я имею в виду свободу выбора. Свобода самовыражения, свобода творчества и пр. – это свобода преодоления каких-то пределов, выхода на новый простор; сама по себе она придаёт существованию человека экзистенциальную лёгкость. Свобода выбора – это, напротив, свобода самоограничения, свобода выбора одной возможности и, значит, отказа от других. Ещё Бенедикт Спиноза писал, что самоопределение есть самоограничение. Такая свобода трудна.

Во-вторых, трудна работа достижения и поддержания свободы. Как всё значительное в жизни человека, свобода – работа свободы – требует усилий.

В-третьих, судьбы человеческие взаимосвязаны, и важно понимать, что наши свободные поступки неизбежно влияют на окружающих нас людей, которым приходится отвечать за нашу свободу. Потому-то в мире человеческом, как говорил Достоевский, каждый за всех и перед всеми виноват. Родители ответственны за детей, учителя – за учеников, врачи – за пациентов  и т. д. С такой точки зрения мы все действительно заложники друг друга. Кстати, этика Канта при всей её красоте и слаженности оказалась нечувствительна к этому аспекту свободы. Например, знаменитое требование ни при каких обстоятельствах не лгать выглядит, разумеется, возвышенно. Но как поступить, если от моей правдивости может пострадать другой человек? Например, во времена Второй мировой войны находились, как известно, люди, которые  прятали у себя в домах евреев и других потенциальных жертв гитлеровского режима. Следуя кантовскому императиву, они должны были бы при обыске нацистами «честно» признаться в укрывательстве и тем самым погубить этих людей. Или другой аспект этой же проблемы ответственности за Другого. Предположим, ко мне обращается преследуемый человек с мольбой предоставить ему убежище, а у меня жена и трое детей. Если этого человека найдут в моём доме, все они погибнут, их замучают.

Могу ли я взять на себя ответственность за их жизни? Или же сознательно обречь на смерть несчастного, отказав ему в помощи? А ведь семья, скорее всего, есть и у него… Сказать, что в такой ситуации не может быть готовых ответов, – значит не сказать ничего.

Понятно, что с типологически подобными коллизиями нам приходится сталкиваться и сегодня. Наши действия, даже очень красивые, нравственно возвышенные, зачастую могут оказаться вредоносными или гибельными для реальных людей, которые нас окружают. Об этом необходимо помнить, в таких моментах и заключается трудность свободы.

И всё же хочется повторить: по основному своему звучанию свобода легка и желанна – это одна из очевидностей, на которых держится человеческая жизнь. Бремя Царя свободы легко.

Беседовала Анна Голубицкая

Примечания:

1. Малахов В. А. Свобода як невимушеність // Малахов В. А. Право бути собою. – К.: ДУХ І ЛІТЕРА, 2008. – С. 282.