«Детская» душа миниатюр Давида Попиашвили

У современной белорусской поэтессы Лизы Строцевой есть замечательная фраза: «Я всегда думала, что самое мужественное на земле – это нежность». В нашем циничном и прагматичном мире для того чтобы сохранить душевную трепетность, действительно требуется определённое мужество.  Работы прекрасного грузинского художника Давида Попиашвили, одного из известнейших мастеров христианского примитивизма на постсоветском пространстве, поражают своей детской чистотой и ощущением бережности к хрупкости жизни. О детстве и студенчестве, творческом становлении, специфике грузинской иконы и знаменитом Пиросмани, прототипе художника-романтика из песни «Миллион алых роз», беседуем с Давидом Попиашвили.

– Вы родились в семье художника. С детства видели не только светлые стороны профессии, но и её трудности, «закулисье». Никогда не было желания заняться чем-то другим, пойти по иному профессиональному пути, нежели отец?

– Действительно, мой отец – художник. Рисовал я с детства: сначала получались крайне наивные рисунки, потом увлёкся более серьёзно. Однако в определенный школьный период мои интересы вдруг резко изменились: стал посещать в Доме пионеров различные кружки по авиаконструированию, астрономии и прочие технические секции. Но со временем интерес к рисунку  стал постепенно возрождаться. В итоге я избрал именно художническую стезю.

– Каким было Ваше детство? Что Вас, маленького мальчика, особенно радовало и питало?

– Я рос в среде творческих людей: отец – художник, дед по материнской линии – композитор, мать – архитектор. Маленьким мальчиком я обожал бывать у деда-композитора, атмосфера в доме которого напоминала музейную: множество интересных гостей – людей искусства: поэтов, музыкантов, художников. Я вслушивался в их удивительные дискуссии. Всегда сильное впечатление на меня производила также природа. Потому с детства и по сей день люблю бывать в деревне. Это вдохновляет.

– Какие были Ваши годы студенчества, учёбы в  художественном училище им. Николадзе и Тбилисской академии художеств? Поделитесь самыми яркими воспоминаниями тех лет, весёлыми эпизодами студенчества.

– Интересный был период, вдохновенный. Например, мы с одногруппниками запасались едой и оставались ночевать в художественных мастерских: так хотелось нам, молодым ребятам, поработать. Летом  уезжали на практику на месяц (каждый раз в новое место). Мы очень много путешествовали по Грузии, с очень интересными людьми знакомились, особенно в горных регионах – насыщенное было времяпровождение. Но самое яркое впечатление, наверное, произвела встреча с художником Зурабом Нижарадзе (сейчас он старенький, ему уже около 90 лет). Он приезжал к нам, студентам, и с нами работал. Его творческий подход отличался от виденных мною (отцовского и пр.). Особо порадовало, когда этот художник позвал меня участвовать в выставке вместе с ним. Все эти воспоминания до сих пор меня питают.

– Расскажите, пожалуйста, почему в студенческие годы Вас заинтересовала грузинская миниатюра? Что оказалось близким в этом искусстве?

– Мой стиль всегда отличался «графичностью», хотя я живописец. В последнее время я снова к иллюстративным мотивам вернулся. В студенческие годы интересовался графикой (монохромной и цветной), хотя  и живописные работы выполнял в свободной стилистике (пейзажи с акцентом на цвет).

В студенческие годы меня прельщала грузинская миниатюра, но более интересовался всё же японской, китайской  графикой. Я очень много копировал японских мастеров сугубо линейным рисунком.

Постепенно в Грузии стала возрождаться иконописная традиция. Я помню, как впервые увидел случайно в Патриархии книгу греческого издания по афонской миниатюре. Подобная литература была в то время букинистической редкостью. Меня поразили эти работы. Многому научило творчество старших ребят: Мамуки Шенгелиа, Гочи Какабадзе, Ираклия Парджиани.

Сейчас я вновь делаю серию, близкую к миниатюрной стилистике, хотя это не миниатюра в строгом смысле слова.

– Вы из воцерковлённой семьи или Ваше обращение к вере было связано с интересом к грузинскому религиозному искусству?

– Я родился и рос в воцерковлённой семье. Родители активно посещали богослужения даже в советское время, когда это считалось рискованным и многие боялись ходить в храм. Помню, когда мне было 5-6 лет, мы приходили на ночную пасхальную службу в наш кафедральный собор. Людей тогда в храме было меньше, чем сегодня, конечно.
Уже во взрослом возрасте я стал более осознанно посещать богослужения, поститься, причащаться.

– Что для Вас христианство? Какие его главные «месседжи» стараетесь донести своим творчеством?

– Любовь, конечно: «Бог есть любовь». И путь человека к этой любви, то есть к Богу.

– А кто для Вас является своеобразным ориентиром, «маяком» такой любви, подлинного христианства (возможно, из людей прошлого или ныне живущих) и почему?

– Из наших современников в первую очередь я могу назвать нашего Патриарха Илью II. Это святой уникальный  человек. Именно он сохранил независимость Грузинской Православной Церкви, возродил богослужение во всех храмах и монастырях. Мне посчастливилось даже лично с ним встречаться несколько раз. Очень люблю прп. Серафима Саровского: мне этот святой очень близок по духу. Много таких людей.

– Что Вам, как художнику, дала работа реставратора?

– Когда постоянно соприкасаешься с иконами, фресками, начинаешь лучше чувствовать «дух» иконописи. Я долгое время копировал фрески, миниатюры, иконы. Это способствовало возникновению уверенности, захотелось заняться самостоятельным творчеством.

– Расскажите, пожалуйста, о своём проекте ««Рассказы об Иисусе Христе», выполненном по просьбе Патриарха Грузии Илии II.

– Московский Институт перевода Библии сотрудничал тогда с нашей Патриархией.  В Институте возникла идея создания детской Библии: до этого существовало издание детского Писания с католическими иллюстрациями. Одна из сотрудниц, грузинка по национальности, увидела мои работы, заинтересовалась и познакомила меня со своей начальницей. Так начался наш совместный проект. Некоторые работы у меня имелись, другие рисовал специально. Была идея сделать крупное издание этой книги, но этот замысел так и не осуществился. Насколько мне известно, есть ещё маленькое переиздание того Писания.

– Как-то один ребёнок охарактеризовал стилистику Ваших работ как «грузинские муми-тролли». Как родился такой стиль, долго ли он формировался?

– На самом деле я в некотором роде «аккумулировал» стилистику миниатюры работ ребят, о которых рассказывал. Миниатюра ведь относительно канонична по стилю. Отличие наблюдается лишь в деталях. С опытом чувствуется большая зрелость, выразительность.

– Какую роль грузинская иконопись сыграла в формировании Вас как художника, какие-то, возможно, её отдельные черты?

– В грузинской иконописи мне особо дороги линия и простота. Всё-таки иконопись – это плоскостное искусство. В грузинской иконе этот принцип доведён до максимума. Эта выразительность в простоте создаёт самый сильный психотип. Из этой традиции вышел Нико Пиросмани, великий художник. Это самое ценное, что и я постарался передать в своих работах. 

– Помимо живописи и иллюстрации пробовали ли Вы себя в каких-то других формах искусства?

– Я занимался также декоративно-прикладным искусством, дизайном интерьера.  Маленькие скульптурки из пластилина ради развлечения делал. Песни не пел, музыку не сочинял, стихи не писал. (Смеётся.)

– В примитивизме всегда есть соблазн скатиться в сентиментальность. Как Вам удаётся соблюдать баланс?

– Это сложно. И в некоторых моих работах сентиментализм также ощущается –мне трудно его избегать. Я, однако, стараюсь делать больший акцент на том психотипе, который создаю. Слежу при этом, чтобы он не получался слащавым. Например, даже сегодня я занимался работой, тема которой, условно говоря, – любовь. Целый день буквально «бился» над тем, чтобы она не прозвучала в моём исполнении приторно и «сахарно» – для этого специально что-то даже намеренно делал чуть грубее. Важно не опошлить подлинность отношений, радость. Это иногда получается, иногда – нет.

– Часто отмечают особое мировосприятие, грузинское. Мераб Мамардашвили писал об особом грузинском «таланте незаконной радости»: «Никто не чувствует причин, чтобы пировать, а мы говорим: неужели, чтобы пировать, нужна причина? Мы есть, и мы есть вопреки всему, понимаете?» Насколько Вы согласны с такой позицией, не мифотворчество ли это? Если нет, то как сами чувствуете, проявилось ли это особое грузинское мировосприятие в Вашем творчестве?

– Действительно, судя по всему, грузинского народа должно давно вроде бы не быть. Но мы выстояли. Наш народ много раз «восставал из пепла». Это стояние в радости органично транслируется и в искусство, и в отношения, и в мировосприятие. Именно благодаря национальному характеру. Среди грузин популярны слова из одной песни: «Что разрушила вражда, построила любовь». Проявилось это, наверное, и в моих работах.

– Ваши работы пронизаны каким-то трепетным, почти детским восприятием мира. В чём секрет «детской» души в теле такого мужественного человека?

–  (Смеётся.) Почему ребёнок любит? Просто любит… и всё. Если вникать «почему?», «для кого?», попадем в тупик. Мысли о том, как работу воспримут, понравится ли она, сразу стараюсь в корне пресекать. Я стараюсь все делать с чистым сердцем. Иногда ерунда получается (даже часто), но порой хорошие вещи  рождаются.

– Вы и Елена Черкасова – одни из самых известных религиозных художников-примитивистов на постсоветском пространстве. Как избавляетесь от искушения не превратить своё имя в «бренд», не работать «под себя, свой стиль», следовать ожиданиям аудитории?

– Для меня удивительно слышать, что моё творчество вообще кому-то известно на «постсоветском пространстве». Чтобы избежать всех перечисленных Вами соблазнов, стараюсь экспериментировать, пробовать что-то новое. Например, давно уже не занимался религиозной миниатюрой. Хотя сейчас я и не пишу откровенно на религиозную тематику, она по-прежнему угадывается в моих нынешних работах. Если раньше я рисовал тех, кто нашёл Бога, то сейчас мне интересно передать состояние поиска, жажды Творца и подлинной религиозности. К тому же сохранилась иконописная техника рисования лиц, рук и пр. Иными словами, если по тематике формально я и отошёл от прежнего состояния, то по духу остаюсь ему верен. А о популярности вообще не задумываюсь.

– Что самое сложное в профессии художника?

– Самое сложное – найти себя в этой профессии. И мастерство, и техника при желании появятся. Но путь к себе никогда не заканчивается. Конечно, если ты на самом деле «болеешь» своей профессией, если ты боец. Но когда ты овладеваешь профессией лишь ради того, чтобы создать «бренд» и потом им пользоваться, то все обстоит гораздо проще.

– Какое жизненное, творческое кредо Давида Попиашвили?

– Если я буду делать то, что мне искренне интересно, то меня Бог никогда не оставит. Вокруг меня много художников, которые отказались от того, что по-настоящему любили, чтобы писать успешно продаваемые картины. Многие озадачены завтрашним днём. Я не думаю об этом. Если я буду верен себе и своему любимому делу, то и моим близким, окружающим  рядом со мной будет комфортно. Поэтому я свою семью честно предупреждаю: «Если я долго не иду работать, то могут начаться неприятности». (Смеётся.) В итоге они сами меня гонят работать. Важно не стоять, а идти вперёд. Для этого часто приходится «покидать зону комфорта». Страшно работать по инерции, не вкладывать душу в своё дело – тогда вместо произведений искусства рождается продукция. Когда такое происходит, надо иметь смелость себе в этом признаться.

Беседовала Анна Голубицкая

Социальные комментарии Cackle