О художественном языке и методах писания икон рассказывает иконописец Александр Рудой

«Дайте мне грязь, я вам грязью нарисую»

– Насколько влияет на создание иконы материал, которым ее пишут?
– Абсолютно все влияет. Я всегда вспоминаю своего учителя, который на все наши жалобы (мол, краски не такие, вода в ведре грязная) говорил: «Дайте мне грязь, я вам грязью нарисую». Есть же росписи, сделанные тремя или четырьмя красками. Например: белила, охра, черная и еще какая-нибудь. Ведь 99% росписи держится на рисунке. Если крепкий рисунок, то можно сказать, что работа состоялась. Но инструменты очень важны. Так, если иконописец увлекается иконографией строгановского письма или подражающих ему, школы Оружейной палаты или ее подражателей, то, естественно, нужны приемы, определенная техника, так как эти иконографии имеют длительное развитие.

Были, конечно, знаменщики, которые рисовали крепкие рисунки, а ремесленники могли спокойно воспроизвести нужное. Сам ремесленник мог сделать очень слабенький рисунок, но отдельные фрагменты, например, роспись рукава, элементов одежды, личного письма, ему удавалось выполнить на хорошем уровне. Удачную композицию, правильную постановку фигур может создать лишь хороший рисовальщик. Мастера, работающие в традициях того времени, ориентировались на определенную манеру изображения, развивали ее. Наши современники, которые подражают этой иконографии, безусловно, должны руководствоваться манерами того времени… 
Киноварь. Ничем вы ее не замените, никакими искусственными красками, потому что киноварь обладает кроющим свойством. С первого раза по золоту иконописец киноварью покрывает. Далее используется глауконит – это замечательная прозрачная краска. Можно также говорить и о лазурите, азурите. Опытный иконописец, конечно, может и акрилом написать так, что вы никогда не узнаете, чем написано. В русской иконографии, где все пишется плавями, нанесенными на роскрышь (первоначальный красочный слой иконы – примечание редакции), именно заливом, используется только яичная темпера. Надо знать, сколько яйца добавить, чтоб краска была жирная, сколько воды, сколько чего. Вот такие классические старинные приемы, которые вы не сможете заменить новыми и современными.

«Меня никто никогда вообще не учил»

– А как вы всему этому научились?
– Методом тыканья. Смотрите и делаете. Один раз, второй, третий, четвертый, пятый. Целые годы. Меня никто никогда вообще не учил. За исключением моего товарища. Мы познакомились, когда я еще был школьником. Он мне показывал, как это делать. В храме святителя Димитрия Ростовского я увидел Георгия, думал, что он пишет именно так. Посмотрел на всю, конечно, современную иконографию, с выдумкой. Кое-что он знал о традиции, еще от Зинона (архимандрит Зинон, ведущий современный иконописец - примечание редакции), так как они учились в одно и то же время в училище. Поэтому что-то я слышал. Но важно было сделать. В это время иконописцы работали и в Москве, и в Питере, и в Киеве. Но меня никто ничему не учил. Я просто смотрел, представлял, ходил в наш Одесский художественный музей.
– То есть Вы учились больше по книгам. А вживую Вы мало икон видели, были ли в Хоре, например?
– Был в Хоре, конечно. Туда я специально ездил смотреть фактуру. Хору я первый раз увидел в 1986 году в альбоме и тогда понял, что это такое. Вживую ее увидел в 90-е гг. По книгам изучал в 80-е и 90-е, когда уже из армии пришел.
– А были встречи до слез? Когда увиденное в книге вы созерцали вживую и стояли, словно парализованный, плакали? 
– Нет, таких женских эмоций у меня не было. Я никогда не плакал и не был охвачен остолбенением. Мне просто хотелось сделать. Вы знаете, как говорили древние греки: работа есть само благо, когда человек что-то создает, он получает удовольствие от этого. Эту сентенцию я слышал от профессора Осипова, прослушивая его лекции. Даже прибыв в Хору, я не испытывал особых эмоций. Ведь приехал исключительно как практик: посмотреть на фактуру краски.
– То есть ваше восприятие, несмотря на внешнюю романтичность, всегда было логичным и даже практичным. Это правильно, на мой взгляд, потому что многие творческие люди не могут порой справиться с эмоциями. И, видимо, поэтому техника страдает?
– Нет. Научить можно любого, нужно показывать, объяснять.

«Видеть свои ошибки – это рост»

Мозаичные росписи монастыря Хора

– Любой ли может стать иконописцем? Хорошим?
– Хорошим иконописцем? Это дар Божий, конечно. Призвание. Человек должен отплатить своим трудом.
– Это за счет навыка? За счет того, что у вас техника доведена до автоматизма?
– Если делаете какие-то лишние шаги, теряете время. Если не знаете – топчетесь на месте. А знающий человек, у которого есть практика, прекрасно понимает, какой будет результат. Вот я всегда говорю: «Нужен конечный результат». Меня спрашивают: «Брал такую краску или не брал?» Да какая разница, что я брал?! Ну, скажу, что брал, и что с того?! Или не брал. Главное – результат. Если состоялось, то состоялось. Если сделано так себе, скромненько, немощно, не имеет традиции, пахнет каким-то таким новоделом, рука дрожала, то какая разница, какие вы брали краски?!
– Но ведь есть стереотип, что рецептура важнее умения. Порой человек даже не видит, что получается плохо. Вот почему такая слепота? Откуда она?
– Я объясню. Это, конечно же, авторская слепота, ведь иконописец, наверное, не видит своих ошибок, не понимает, о чем речь. Ему надо почаще смотреть на настоящие образцы или желательно хотя бы хорошую репродукцию рядом поставить. Видеть свои ошибки – это рост.
– Развитие художественных техник  помогает, улучшает качество?
– Все помогает. Количество перерастает в качество, это правда. Человек открывает для себя все лучшее, более новое. Далее ему будет легче. А новичку рядом с опытным мастером, конечно, повезет. Не нужно будет делать лишних движений, как приходилось мне…
– Вы говорите об опытных мастерах. А, предположим, встретили бы Вы Андрея Рублева, Феофана Грека?
– Когда еще все были молодыми, фильм Тарковского о Рублеве смотрели. Феофан Грек – получился он у Тарковского или нет? Там такой дедушка был смешной, он лежал на скамейке и говорил: «Сейчас олифить будем». Вот так Тарковский себе представлял его.

Фрагмент иконы Феофана Грека

Мы иногда фантазируем, как романтики. Допустим, встретил я Феофана Грека, такого дедушку. Какие бы у меня были к нему вопросы? Я бы, конечно, не интересовался у Феофана Грека, как он постится, сколько мяса съел. Это интимные вещи, очень глубокие. Да и вообще никакого значения не имеют: человек может вкушать, в сердце никогда не заглянешь, потому что это сакральные вещи. Естественно, что я как практик, человек, горящий в этом отношении, конечно, спросил бы его: «Вот вы делали санкирь (первоначальный красочный слой лика в иконописи – присечание редакции), и он какой-то особенный, красивый, вдруг выходят такие цвета, плавки первого телесного колера. Вот найдено красивое отношение между тенью и светом, есть соразмерность, человек не залазит абсолютно всем светом. Он дает  этот момент таинственности этого санкиря, этой меры».

Вчера засыпал и вдруг вспомнил: когда-то брали интервью в Одессе. Меня посадили, микрофон прицепили и сказали, что мы в прямом эфире. Начали люди звонить, спрашивать, как я пощусь, ем ли мясо, полный  бред, и не один не интересовался  живописью. И такое бывает. Грустно.
– Иконопись это призвание?
– Вспоминал выставку в Москве, посвященную преп. Сергию Радонежскому, на Крымском валу. Туда свезли много икон из многих музеев. Я запомнил это событие как мираж. Однажды я собирал виноград на школьной практике и когда лег спать, то гроздья стояли перед глазами. Так же и иконы на этой выставке. Я своим товарищам о них рассказывал с утра до ночи. Огненная ревность была. Мне отец Авраам (он сейчас уже схиигумен), когда я жил в Екатеринбурге в монастыре, говорил: «Чтобы быть монахом, нужна огненная ревность». Жажду надо ощущать постоянно, желание работать. Надо этим жить.  И вот я подумал: может, это какой-то призыв. Я зашел тогда в храм, в котором была обыкновеннейшая живопись: масляная, на стенах, на холстах, вставлена в рамки, под стекло. Не помню, какого года эта живопись. И меня поманило, так поманило, до такого состояния, что не передать. Это был призыв! Но призывает же не живопись, не краски и не холст. Господь же призывает через это все. Через наши разговоры, через наше общение, через все что угодно. Через каждую замочную скважину и щель. Через все, что может просочиться в наше сердце. Ну а мы уже сами стараемся или отгородиться, или принять.

Беседовали Наталья Горошкова и Дмитрий Марченко