О силе добродетели, соделывающей нас богоподобными и позволяющей, по слову Иоанна Златоуста, не погибнуть жизни на земле.

В каком мире мы живем? Повсюду из современных медиапогремушек бьют в набат, призывая «бороться со злом». Зло и врага, безусловно, «властители дум» указывают, назначают да в изощренных формах учат, как его одолеть и возненавидеть. И вот уже видны плоды ретивой деятельности бунтующего племени, которое, по слову Ф. Достоевского, ищет «многосторонности ощущений» и обольстилось «радостями жестокими»: «Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью…». Гордоумные борцы, обольщенные свободой греха, расчеловечиваются, превращаясь в орудие зла, и кипучей пеной ненависти заражают всё вокруг. Они ведомы отнюдь не доброй силой, а дьявольской, которая уже давно без маски щеголяет в дебрях общества, как крыловская плутовка в ожидании лакомой наживы.

Новые образцы мертвящей жизни-дрязга, ориентированной на комфорт, статусность и стремительный успех, легко и уверенно подавляют духовность, на что еще в 1977 году сетовал прот. А. Шмеман: «Из мира уходит, “выветриваетсяˮ великое, трагическое в главном и основном смысле этого слова. Так, de facto, бесшумно, при полном равнодушии исчез, растворился “адˮ, возможность гибели, а вместе с ним и спасение. Вошедшее в мир как “благовестиеˮ, как неслыханная весть о Царстве Божием, христианство постепенно превратилось в “духовное обслуживаниеˮ, в – надо признаться – малоудачную терапевтику». Вновь и вновь устами и делами устроителей миропорядка земного вопит упрек Христу Великого инквизитора: «Это Ты? Ты?.. Зачем же Ты пришел нам мешать?»

Что есть сердце милующее?

И не раз вздохнешь и загрустишь, истязая себя мыслью о том, что даже в том добре, которое остается, так мало добра и милосердия, их светозарности, а вокруг окаменелые души, которые, что отрадно, всё же способны зазеленеть. Как? Подвигом изменения себя и своего заскорузлого окуляра на действительность: не возвышаясь над другими, но осознавая свое предназначение, смиряя свою гордыню и отвергая ад завистливой борьбы, неся бремя другого, обращаясь в «маленького» гоголевского или чеховского человечка и становясь воистину человеком – образом и подобием Божиим.

Истинная любовь милосердствует, говорит Писание. Сам Бог «человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый», читаем в Исходе (34:6). А в чем же суть милосердия? Думается, с метафизических проекций прав Николай Бердяев, проведший жизнь в борениях духа и отождествлявший с милосердием само христианство, приравнивая его в первую очередь к состраданию, прощению, человечности. Согласно Иоанну Кронштадтскому, «милосердие есть любить врагов, благословлять проклинающих, добро творить ненавидящим, творящим нам напасть, изгоняющим нас, защищать гонимых и проч.» Исаак Сирин, отвечая на вопрос «Что есть сердце милующее?», предельно лаконичен и всеобъемлющ: «Это возгорение сердца у человека о всем творении: о человеках, о птицах и о всякой твари».

Фёдор Достоевский, имевший в своей библиотеке «Слова подвижнические» Исаака Сирина и отражавший учение преподобного в своих произведениях, словно наследует его аскезу безгранично всецелой любви. Не потому ли поучения старца Зосимы в «Братьях Карамазовых» исполнены духоносной святоотеческой мудрости: «Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите всё создание Божие, и целое и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах».

«Господи! почто сих приемлеши?»

Исаак Сирин, величайший учитель внутреннего возрождения человека, говорил, что милосердие приближает творящих его к Владыке Небесному. Оно должно быть зерцалом, чтобы видеть в себе истинный образ сущности Божией. Святой полагал, что Бог милосерд, благ и благостен, между тем не склонен опираться на критерии человеческой справедливости, ибо милосердие противоположно правосудию: «…Милосердие есть печаль, возбуждаемая благодатью, и ко всем сострадательно преклоняется: кто достоин зла, тому не воздает (злом), и кто достоин добра, того преисполняет (с избытком)».

Символично, как гениальный Достоевский устами Мармеладова, искавшего в постоянном пьянстве скорби, «сострадания и чувства», живописно рисует оригинальную сцену Страшного суда, где акцентировано оправдание тех, кто, пребывая в смраде греха, смиренно познавал и признавал немощь свою: «Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть! <…> А пожалеет нас Тот, Кто всех пожалел и Кто всех и вся понимал, Он единый, Он и судия <…> И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных… И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: “Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!ˮ И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: “Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!ˮ И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: “Господи! почто сих приемлеши?ˮ И скажет: “Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего…ˮ И прострет к нам руце свои, и мы припадем… и заплачем… и все поймем! Тогда все поймем!.. и все поймут…».

Данный эпизод, зияющий семантико-стилистическим библейским многоголосием и построением, также восходит к рассуждениям сирийского святого о спасительной необходимости смирения и исповедания пред всемилостивым Отцом Небесным: «Нередко иные… отходят из мира сего виновными в своих грехах, но отрицающимися от них и обвиняющими; милосердный же Бог ожидал, не смирятся ли они как-нибудь, чтобы простить их и сотворить им избавление; и не только сотворил бы избавление их от искушений, но простил бы им и прегрешения, умилостивившись и малым сердечным исповеданием».

«…Как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»

«Неистощима только синева Небесная и милосердье Бога» – откликаются гулким эхом строки Анны Ахматовой. А как же обстоят дела у нас, земных странников? Дано ли окрылить и осветлить человеку человека? Обратимся к опыту великих, тех, кто, отворив бездны ада страстей, смогли познать всеспасительную благодать и мудрость Христову. К примеру, полным великодушия и милосердия предстает Федор Достоевский в истории, рассказанной его женой, Анной Григорьевной. Писателя, однажды совершавшего предобеденную прогулку, нагнал пьяный человек и ударил по затылку с такой силой, что он упал и расшиб в кровь лицо. В один миг стеклось много народу, пришел городовой – и хулигана повели в участок, где писатель заявил о прощении виновника и просил отпустить его. Однако, прелюбопытнейшую весть о нападении раструбили газеты – и дело было передано на рассмотрение судьи участка. На суде ответчик заверял, что был «зело выпимши и только слегка дотронулся до “барина”, который от этого и с ног свалился». Федор Михайлович настоятельно просил не наказывать его. Впрочем, судья «за произведение шума» и беспорядка оштрафовал буяна на 16 рублей. «Муж мой подождал своего обидчика у подъезда и дал ему шестнадцать рублей для уплаты наложенного штрафа», – закругляет свое повествование супруга писателя.

Вот такой незаурядный поступок человека. Человека Христова, сердце которого, пробившее мерзлоту липкого подполья, христополотняно, не имеет злобы и жажды справедливого воздаяния, оно вспахано добром и светом и обогащено благодушием и любовью к ближнему: «…Как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40).

Наталья Сквира