Рассуждает протоиерей Владимир Пучков.

Недавно мне довелось стать свидетелем дискуссии. Участвовать в ней я, конечно, не участвовал, – не верю, что в спорах рождается истина. В спорах вообще ничего хорошего не рождается, а в последние годы, когда с культурой дискуссии стало совсем туго, споры стали поводом к развитию неприязни и возникновению вражды. Во всяком случае, не видеть в оппоненте врага умеют нынче не многие.

Дискуссия касалась соборности. Той соборности, о которой идёт речь в Символе веры, где Церковь, наряду с единством, святостью и апостоличностью, названа соборной. По крайней мере, оппоненты были в этом убеждены, да и термин этот мелькал в речи регулярно. Только вот, убив добрый час времени, мои спорщики, как оказалось, так и не поняли предмета собственной дискуссии.

А дискутировали они о том, как хорошо бы изжить в Церкви «византийщину». То есть сделать Церковь менее иерархичной и более демократичной. Собственно, в том, что подобное необходимо, не сомневался ни один, просто они никак не могли сойтись на том, до какой степени нужно демократизировать Церковь.

Итак, более чем за час я узнал, что «неограниченная» власть епископата – это зло, что организационные решения в епархиях должны приниматься коллективно, что переводить клириков с прихода на приход архиерей должен только после согласования с приходскими общинами, на приход священник должен не назначаться указом архиерея, а избираться общиной. И, разумеется, никакого права распоряжаться церковной кассой у настоятеля быть не должно, поскольку «прихожане в храм деньги несут, прихожанам и решать, куда их тратить». Это вот всё и ещё с десяток подобных сомнительных инициатив и представляла собой соборность, по мнению спорщиков.

Так уж вышло, что деться мне было некуда, время нужно было как-то убить, а вступать в спор я не желал категорически, и вот, чтобы отвлечься, стал я рисовать в воображении модель такой вот «соборной» церкви, где епископ – свадебный генерал, не имеющий права на принятия самостоятельных решений, а священник – служитель по найму, в обязанности которого входит махать кадилом и делать «что люди просят».  

Представьте и вы: назрела, к примеру, необходимость сделать ремонт в епархиальном управлении – и вот собирает архиерей епархиальный совет, съезжается два десятка священников, мирян ещё десяток (у нас же без византийщины, какие решения без мирян?) и начинается обсуждение. «Точно ли необходим ремонт? Может, ещё годок-другой постоит?», «Зачем нанимать специалистов? У меня год назад шабашники работали, так я им вдвое меньше заплатил», «А что люди скажут? На дворе кризис и обнищание, а попы ремонты устраивают», «Утеплять не минватой, а пенопластом», «Почему такая смета огромная?», «Зачем вся эта фактурная штукатурка и фасадная краска? Моя бабка в селе известью белит, и нормально», «Будем ремонтировать епархию, когда на лечение детей в интернете собирают»... Как думаете, честное собрание придёт к единому решению раньше, чем стены управления рухнут от ветхости, или коллективное обсуждение плавно перейдёт от темы ремонта старого здания к строительству нового, которая, впрочем, так же, как и ремонт, никогда не начнётся?

Или вот тема приходских финансов. Не знаю, как кто, а я воочию видел, как выглядит и к чему приводит общинное распоряжение приходской кассой. Служил я в начале нулевых в сельском храме XVIII века постройки. Прекрасном, надо сказать, храме. Вот только находился этот храм в ужасном состоянии. До сих пор помню, как я учился безопасно закрывать церковные двери. Они были большие, тяжёлые, из толстых досок, обитых листовым железом, и запирались массивным металлическим замком, механизм которого предусматривал сначала защёлкивание, а уж потом запирание при помощи громадного ключа, длиной сантиметров в двадцать. Несмотря на более чем столетний возраст, работал замок безотказно и двери нужно было сначала захлопнуть и лишь потом орудовать ключами. И вот это самое захлопывание требовало не только физической силы и чёткости движений, но и немалой ловкости, поскольку, захлопнув тяжёлую дверь, нужно было успеть отскочить назад, чтобы не получить по голове падающей штукатуркой, которая кусками отваливалась от стен всякий раз, когда захлопывались двери. Как несложно догадаться, кассой в храме распоряжалась «двадцатка». Интересно так распоряжалась: к примеру, поглядывая с философским видом на обваливающуюся штукатурку, община решила прикупить пару десятков метров половиков и дорожек, чтобы полностью застелить пол в храме. Подчёркиваю, не в алтаре, а в храме. Не спрашивайте меня, зачем застилать храм половиками, когда при входе в него никто не разувается. Я не знаю, как не знаю и того, зачем тратить на это деньги, когда со стен обваливается штукатурка. В общем, пришлось мне вмешаться и добавить в общинную жизнь немного византийщины. В результате половики из храма перекочевали в алтарь (где, кстати, нормальных половиков странным образом не наблюдалось), а собранные за минувший год средства были направлены на штукатурку стен. Как следствие, процесс закрытия старинных дверей потерял всякую экстремальность и превратился в рутинное, механически повторяемое действие, не сопряжённое ни с каким риском. Уже семнадцать лет прошло со дня, когда меня с того прихода перевели, но кассой там по-прежнему распоряжается настоятель и на жизни прихода это сказывается самым положительным образом.

Про выборность же духовенства я и вовсе не стал бы говорить, если бы раз по разу не стали раздаваться голоса мечтателей, грезящих возвращением практики поза-позапрошлого века в современную церковную жизнь. Вообразите на минуту, что архиереи перестали назначать на приходы священников и кандидатов для рукоположения общины должны выбирать самостоятельно, из собственной среды. Вот крупный многопричтовый приход. Среди прихожан сразу несколько выпускников семинарий и ещё учащихся семинаристов. Из всех нужно выбрать одного. Думаете, соберётся приходская община вместе с духовенством, обсудят, проголосуют и выберут? Конечно, так всё и будет, но только при условии, что это будет происходить в тридевятом царстве, в тридесятой епархии, на триодиннадцатом приходе. А в действительности мы получим разыгранную в лицах басню «Лебедь, рак и щука», только действующих лиц будет не три, а триста тридцать три. Среди выпускников семинарии непременно окажется сын кого-либо из священников, тогда как настоятельский отпрыск ещё семинарию не окончил. Большинство проголосует за какого-нибудь Ивана, окончившего провинциальную семинарию. При этом наиболее активное меньшинство, горой стоящее за условного Петра (за те же четыре года, что и Иван, окончившего местный богословский институт и получившего учёную степень без единой научной публикации), с итогом выборов не согласится и, не дожидаясь окончания собрания, заявит, что его представители тоже поедут со своим кандидатом к архиерею. Марфа затаит смертельную обиду на Веру за то, что та проголосовала не за её сына, а подруги Маша и Надя рассорятся вдрызг из-за того, что избранный собранием кандидат в разное время обещал жениться на каждой из них. И всё это будет происходить публично, под сводами храма, в полный голос. И долго ещё обиженные отцы будут косо глядеть прихожан, отдавших голоса не их детям. Настоятель изведётся, пытаясь понять, кто же из клириков строил козни против его сына. А новоизбранному и свежерукоположённому иерею старшая братия устроит такую школу смирения, что он через год готов будет проситься в деревню, только бы не оставаться в этом осином гнезде. Но его не переведут даже в деревню. Ведь там тоже своя община и свои выборы. И проблемы свои. Село-то ведь не город, там и один кандидат – роскошь. Но этот один может вовсе и не гореть желанием служить в данном приходе. Что ему выборы? Это архиерею нужно прислушиваться к общине и уважать её выбор, а ему, мирянину, что? А может быть и по-другому: вот хочет чуть не всё село видеть своим священником условного Василия, а этот Василий если в чём и разбирается, так только в народных обрядах. И ни тебе объяснить, что такое Троица, ни тебе рассказать, что происходит с человеком в крещении. Вот всякие там рушники, кутя и дидухи – это по его части, а о чём написано в Библии, он и понятия не имеет. Но людям подавай исключительно его. Помните, как у Лескова: «негодный, но народу угодный». Знай себе твердят: «Василия хотим, другого не примем». И как тут быть? Повесить на церковь амбарный замок или рукоположить маловерующего неуча? Скажете, в небольших городских приходах, живущих общинной жизнью, так не будет. Вы правы, так не будет. Будет по-другому. Изберёт себе община кандидата, и сам он не будет против, и архиерей для рукоположения препятствий не обнаружит. Но пройдёт какое-то время – и то ли приход начнёт постепенно в такую себе секту имени батюшки N превращаться, или сам батюшка от скуки пойдёт вразнос. И как тут порядок навести, когда без согласия общины архиерей шагу не ступи?

Нет смысла спорить с тем, что проблем у нас в Церкви хоть отбавляй. Однако можно ли решить существующие проблемы, создавая новые? Преодоление «византийщины» и отход от иерархического порядка способны изменить Церковь к лучшему только в теории или на бумаге. В реальности любое, даже минимальное увеличение количества людей, влияющих на принятие решений, чревато тем, что решения перестанут приниматься вовсе. Хотите, чтобы церковные администрации превратились в говорильни? Привлекайте к управлению епархиями широкие слои духовенства и мирян. Хотите, чтобы склоки превратились в норму жизни приходов, а в интернете и прессе регулярно публиковались церковные сплетни, сопровождаемые гадкими пасквилями и полными напускного драматизма кляузами (то есть обращениями и открытыми письмами) в адрес архиереев, священников и членов общин? Обяжите архиереев советоваться по кадровым вопросам с приходскими общинами. Хотите, чтобы исторические храмы ремонтировались шабашниками и расписывались богомазами, чтобы старинные иконостасы раскрашивались во все цвета радуги, древние иконы заматывались в ежегодно обновляемый тюль, а расползающиеся по стенам трещины маскировались искусственными цветами и рушниками? Отдайте церковные кассы в руки мирян. Хотите, чтобы ряды духовенства регулярно пополнялись малограмотными людьми сомнительной нравственности? Дайте приходам право выбирать себе священников.

В общем, если желаете, чтобы Церковь превратилась в анархическую общественную организацию, где никто никому не указ и каждый сам себе звезда, – изживайте «византийщину», ослабляйте иерархичность и развивайте коллективное начало. Только не называйте то, что может получиться в итоге, соборностью. Соборность – это совершенно о другом. И не в последнюю очередь благодаря тому, что церковное сознание это знает, Церковь остаётся такой, какова она есть: иерархичной, организованной, держащейся строго порядка и, главное, неподвластной времени и стихиям мира. Ну а о том, что же такое настоящая соборность, – в следующем материале.