Рассказ.

Ваня, по прозвищу Фёдор, лежал на деревянном лежаке так называемой КПЗ – камере предварительного заключения – в районном отделении полиции и думал о жизни. Он знал, что утром придет начальник райотдела Волков и его выпустит, ведь задержала его полиция, собственно, ни за что: когда он шёл, слегка пошатываясь, домой, его остановил полицейский наряд и попросил предъявить документы.

Дело в том, что Ваня Фёдоров (от фамилии и прозвище) прожил на родной городской окраине, у самого леса, всю свою горемычную 60-летнюю жизнь, и не было двора и переулочка, не было деревца и заборчика, которых бы он не знал. Да и жители их околотка практически все без исключения знали и уважали Ваню Фёдора не как какого-нибудь уркаганного авторитета, а как нормального мужика, местного аборигена-голубятника, много лет содержавшего голубятню на пригорке у трех огромных сосен, за которыми ещё в 1941-м, когда немцы подступали к Киеву, были вырыты окопы.

Большей частью их сровняли с землей, но за тремя соснами, где и стояла Ванина голубятня, несмотря на прошедшие десятилетия, они остались в виде продолговатой земельной  впадины, засыпанные многолетней хвоей и поросшие дикой травой. Ваня считал своим долгом окоп беречь как военную память. Мало того, он периодически подчищал сползающий грунт и стены окопа укреплял небольшими хвойными жёрдочками. Мальчишки, дружившие с дядей Ваней, вечно крутились у голубятни. И их не так интересовали породистые пернатые, как содержание Ваниной подсобки.

А в подсобке покоился настоящий военный перископ, а также самодельный, вырезанный из дерева, точь-в-точь как настоящий, автомат ППШ и четыре противотанковых (также муляжных) гранаты РПГ-40. Всё это «вооружение» иногда выдавалось ребятам для военных игр, особенно в часы «хорошего настроения» дяди Вани, по обычаю коротавшего с друзьями время с непременной бутылочкой спиртного.

Ваня жил бобылём. Один, со старенькой матушкой, которую любил больше всего на свете. Отец Ивана давно умер, а жениться все как-то не получалось. Были девчата на ремонтном заводе, где он работал с 16 лет, и многие заглядывались на голубоглазого паренька в неизменной тельняшечке под рубахой, небольшого росточка, но крепко скроенного и стройного, и всегда улыбчивого.

Но после армии Ваня стал запивать. Не так уж сильно, без эксцессов и драк, но, как правило, в кругу все той же местной братвы, у любимой, выкрашенной в голубой цвет голубятни. Часами болтали о том о сём, рассуждали о «майдане и революции гидности», о потере Крыма, о Сталине и Ленине, о декоммунизации, о футболе, а иногда и песни затягивали. Ваня любил военные песни, а когда хватал лишнего, то уже не пел, а горланил во всю глотку гимн Великой Отечественной войны: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой… С фашистской силой тёмною, с проклятою ордой…»

Тут уже являлся участковый и спокойно предлагал Ване идти домой спать. Прерванный в патриотическом порыве защитника отчизны Иван замолкал и долгим мутным взором изучал участкового, а затем, махнув рукой, со словами: «Ничего-то ты, лейтенант, не понимаешь…» отправлялся восвояси.

В этот раз его задержали какие-то новоприбывшие полицейские, которых народ нарёк «копами» – в черных формах с бляхами, типа шерифской, на груди, в черных перчатках, обвешанные дубинками, пистолетами, наручниками и еще неизвестно чем…

– Ну, все как за океаном! – сплевывал тихонько Ваня, глядя на новоявленных полицейских. – Все под америкосов косят! Только меня от этих новшеств откровенно тошнит... Не нравится им наше советское прошлое, гимнастёрочки с погонами победителей фашизма да сапожки яловые… – ругался Иван тихо про себя.

И когда эта молодая парочка (одна из полицейского наряда была девчонкой) потребовала у него документы, Иван, недолго думая, скрутил фигу. И через пять секунд уже лежал на асфальте лицом вниз в наручниках за спиной. Вот такая глупая история…

И она, история эта, обошлась Ивану бессонной ночью.

Вспоминал почему-то своё детство в деревне. Рядом с их двором и хатой под соломенной крышей, в которой не то что радиоточки, и электричества не было, располагался обширный сельповский двор, поросший высокой травой, которую никто не косил. Во дворе этом по ночам паслись стреноженные кони, и когда они передвигались, издавали копытами глухой мягкий звук, и засыпающему под звон цикад и лошадиное фырканье Ивану мерещились какие-то сказочные богатыри на сильных конях, как на бумажной репродукции картины Виктора Васнецова «Три богатыря», висевшей в застекленной раме в их деревенской избе.

А еще у деревянного склада их сельповского двора на цепи сидел пёс Полкан. Вечно голодный, с рыжим подпалом на брюхе, пес смахивал на породистую овчарку. Хотя, скорее всего, это была обыкновенная деревенская дворняга, с умными карими глазами, терпеливо переносившая житье-битье на цепной привязи. Ваня, пролазив через отдвижную доску в заборе, подкармливал Полкана хлебом, иногда и куриными косточками, когда бабушка по воскресеньям варила куриный бульон. Перепадали Полкану и куриные яйца, которые Ваня тайком таскал из казанка, куда бабушка их складывала еще теплыми, вынося из курятника, где обитало с десяток кур с петухом во главе.

Наивысшим счастьем для Вани было отвязывать Полкана с цепи и, привязав к ошейнику верёвку, пуститься с ним в лесную чащу, примыкавшую к сельским огородам. Там они забирались на земляничные поляны, Полкан носился меж деревьев как угорелый, а Ваня ел от души землянику, душистую, нежную, будто тающую во рту… А потом они с псом лежали на поляне и смотрели на небо. Точнее, Полкан просто сладко дремал, а Ваня лежал на мшистой ароматной земле, закинув руки за голову, и глядел ввысь. Небо было таким прекрасным, таким чистым, бездонным, умытым июньскими грозами, что хотелось подняться туда и увидеть Бога. Потому что Бог и небо – это одно и то же, говорила бабушка, доказывая ему, где Он обитает и Царица Небесная. А если Ване так хорошо в эти минуты, и Полкану, и этому царственному лесу, и пахучей траве с ароматным вереском и земляникой, значит все вместе это и есть Бог… Так думал мальчик в том далёком своём и счастливом детстве… Однако долго находиться в лесу было небезопасно. Пропажу Полкана могли заметить, и Ване за такие проделки могло здорово влететь.

Вот этот эпизод в лесу на поляне и вспоминал постаревший Иван, лежа на деревянном лежаке, пока утром не загремели ключи его камеры и добродушный участковый Волков не освободил безо всякого протокола уставшего от бессонной ночи и воспоминаний Ивана, предупредив при этом, что за подобные выходки «с фигами под нос должностному лицу при исполнении служебных обязанностей», согласно соответствующей статье, ему могут впаять штраф до 50 тысяч гривен, которые отрабатывать Ивану придется не меньше года на своем ремонтном заводе, и, угостив ароматной сигаретой, отпустил восвояси.

А дома ждала беда. Маму в эту ночь забрала скорая с обширным инфарктом. Ваня с трясущимися руками сидел у дверей реанимации и все ждал кого-нибудь из медперсонала, кто скажет ему что-то утешительное. Но утешительного никто не сказал. Мама умерла.

Уже после похорон и отпевания в церкви, куда мама ходила регулярно, где-то на девятый день, похудевший и совершенно трезвый, но небритый, принёс Иван панихиду в храм. Старенький отец Василий, знавший Ивана с молодости, после панихиды ласково погладил его по голове:

– Что, голубь, плачешь за мамочкой?
– Плачу, батюшка, – и слёзы потекли по небритым щекам Ивана.
– Не плачь, сынок. Мама твоя живее нас с тобой, поверь… Уж я-то знаю…
Помолчали.
– Я, вот, отец Василий, все как-то детство своё вспоминаю, – брякнул вдруг Иван.
– И что же? – ласково поглядел на него священник.
– Хорошо мне было в детстве. Собака у меня была, Полкан. Мы с ним в лес бегали. Я там землянику ел, а Полкан от радости носился вокруг. Ведь он всю жизнь на цепи сидел. А теперь я будто на цепи сижу… Так вот, лежали мы с Полканом на травушке, глядели в небо – и так там сладко и хорошо было… Такого счастья я больше никогда не испытывал. Даже когда голубей завел. Почему так, батюшка?..
– Вопрос серьёзный, брат Иоанн, – ответил старец после паузы. – Как-то потолкуем об этом, о потерянном рае…
– Это вы все о духовном и богословском… Читал я мамины книжки божественные и ничего в них не понял. Скукота одна. Уж лучше кино про войну посмотреть, ну, например, «А зори здесь тихие». Видели этот фильм?
– Как же, как же, замечательное произведение! Настоящий христианский фильм. Ведь нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя… – учил Господь.
– Вот и я так думаю, отче… А еще интересно про голубей читать. У меня одна книга есть про то, как голуби помогали бить фашистов. Ведь наша армия использовала почтовых голубей. И за четыре года войны почтовые голуби доставили что-то около двадцати тысяч телеграмм, и назывались они «голубеграммы». Я буквально изучил эту книжку на память. Голуби представляли собой такую угрозу для врага, что нацисты специально отдавали приказы снайперам отстреливать голубей и даже натаскивали ястребов, которые исполняли роль истребителей. На оккупированных территориях издавались указы Рейха об изъятии всех голубей у населения. Большая часть изъятых птиц просто уничтожалась, наиболее породистых отправляли в Германию. За укрывательство потенциальных «пернатых партизан» их хозяину было только одно наказание – смерть. Вот какими героями были голуби, а им у нас ни одного памятника даже нет…
– Почему же нет, – тихо возразил отец Василий. – В Париже есть, в Англии тоже, и у нас в Костроме, и в Москве… Голубей чтит народ. Ведь голубь – птица мира, можно сказать, святая. Не случайно и на Господа нашего Иисуса Христа, крестящегося в водах иорданских, Святый Дух сошел в виде голубя…
– Известный факт, – поддакнул Иван и примолк.
– Слушай, брат Иоанн, а давай мы с тобой еще одну голубятню поставим, вот прямо здесь, за колокольней? И купим голубей лучших пород, а?! И почтовых в том числе? И ты будешь у нас главным голубятником, а заодно и звонарному делу обучишься. Как тебе такое предложение?
– Да как, батюшка, вы шо, я токо «за»! – и поднял обе руки вверх. – Шикарное предложение!

Слёзы на его лице обсохли, их обдувал весенний ветерок. И с веток цветущих абрикос сыпались, как снег, белые лепестки.

Иван шёл домой. Смотрел на цветущие деревья, и они напоминали ему сказочных невест, о которых он мечтал когда-то в молодости.

Смотрел он и вверх, куда ушла его мама, смотрел на небо. Оно было синим-синим, бездонным, нежным и прекрасным. Как тогда в лесу на земляничной поляне.

Диакон Сергий Герук