ФОМА

Я хорошо помню тот день. Врачи внимательно изучили мой снимок и огласили приговор: «Рак легкого, нужна операция». Мне было пятьдесят, полжизни прошло. И второй половины не будет: с таким диагнозом больше пяти, ну семи лет, не живут — я пока лежала в госпитале, перечитала сотни медицинских книг и журналов, поэтому иллюзий не питала.

Тогда я первый раз осознанно обратилась к Богу. Я говорила, что благодарна Ему, что готова к смерти. Но у Него были свои планы…

Два года я ездила по больницам: рентген упрямо показывал пятно в легком. У меня брали анализы, проводили исследования, назначали лекарства. Врачи никак не могли решиться на операцию. А я разбирала свои фотографии, раздавала одежду, что-то выбрасывала, готовила место на кладбище. И так полгода, год, два...

И все это время продолжался мой разговор с Богом. Мой младший сын учился тогда в институте. Я говорила Господу: «Можно я еще поживу? Пока младшенький доучится». И вот сын выпускник. Я металась, думала: чего еще у Бога попросить? Ну хотя бы первую внучку замуж выдать. И всё ставила цели на будущее, всё время просила Бога, а Он мне отвечал.

«Кажется, стало легче»

Как-то жду очередного результата анализов, и вдруг выясняется: раковых клеток нет! И пятно в легком исчезло! Чудо! Вот он — результат моего разговора с Богом.

Тогда я начала изучать психологию и читать Библию: мне было важно понять, как взаимосвязаны законы Божии и законы человеческой природы. И главное, как я выздоровела? Я понимала, что все промыслительно и есть какая-то причинно-следственная связь.

В 52 года я пошла на курсы по психологии в Российский православный университет святого Иоанна Богослова. Позже поступила в Академию последипломного образования на факультет Психолого-педагогического сопровождения семьи. Ходила на занятия, а по выходным начала бывать в храме. Ставила свечки и уходила, потом меня заинтересовали службы.

Как-то мне захотелось со всеми подойти к Чаше. Священник спрашивает: «Исповедовались?» «Нет», — говорю. А он: «Тогда идите, готовьтесь и возвращайтесь». Так началось мое воцерковление. Но в семье было все по-другому. Муж называл себя атеистом, удивлялся моим походам в храм, появлению в доме православной литературы и Библии, а мою веру в Бога считал очередным увлечением. К вере он так и не пришел — скоропостижно скончался.

Сыновья были уже взрослыми: старший с семьей жил в Минске, средний успешно работал в Москве, младший собирался жениться. Но у него случилась личная трагедия, свадьба не состоялась. Сын очень страдал. Как-то пошел со мной в храм. Когда уходили, я спросила: «Ну как ты?». А он: «Кажется, стало легче». Через несколько лет он стал священником, сейчас — клирик Скорбященского храма в Сан-Франциско.

Так после чудесного исцеления началась моя новая жизнь. Учебу в университете я совмещала с новой работой во Дворце детского творчества и вот уже больше 20 лет я психолог.

«Жизнь поместилась в два пакета»

Моя давняя подруга занималась организацией Штаба помощи беженцам при Синодальном отделе по церковной благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви. Предложила мне поучаствовать. Так с февраля 2022 я стала волонтером-психологом.

Почти сразу к нам начали приезжать люди из зоны военных действий. Иногда больше ста человек в день. Работа с беженцами была для меня новым опытом. Люди попали в экстремальную ситуацию, и в каждом отдельном случае приходилось находить нужные слова поддержки. Выводить человека из прошлого в настоящее — и ориентировать в будущее. При этом, помогая ему сохранить в сердце все дорогое из минувших дней.

Совмещать волонтерство с основной работой было довольно сложно. Я не распространялась об этом ни в семье, ни среди сослуживцев. Считала неэтичным, своим личным делом. А когда сыновья узнали, конечно, переживали, но не отговаривали. Тем более силы у меня, несмотря на мои 74, еще есть, особенно когда понимаю, что помогаю.

К нам приезжали люди из-под бомбежек и обстрелов, зачастую в грязных рваных пуховиках, в которых прятались в подвалах. Поначалу я чуть ли не с каждым плакала. Потом адаптировалась, но всё равно очень глубоко переживала.

Некоторые больше всего хотят вернуться в свой город — там их место, родная атмосфера, привычный климат. Вот показывает мне женщина фотографии в телефоне: вид из окна — заход солнца, весна, зима. Улыбается, глаза теплые. И мне хочется задержать ее на этом воспоминании. А она говорит: «Нет больше моего дома. Все, что осталось, — вот эти фотографии из окна». И глаза сразу потухли, губы задрожали. А я ей: «Нельзя так говорить, он навсегда у вас в сердце остался, вы всегда его будете помнить. Вы должны с этим жить».

Другая женщина рассказывает: сидела с мужем в подвале, потом им срочно предложили уехать. Она поднялась за вещами в свою разрушенную квартиру, взяла два пакета — один с лекарствами, другой с документами. Стоит, смотрит на пустые окна, разрушенные стены, на ковры, мебель, занавески и думает: «Вот так — вся моя жизнь поместилась в два пакета. И больше ничего оказалось в моей жизни не нужно».

Для таких людей важно соучастие, сочувствие, сострадание, сопереживание. Даже внимательно выслушать их — уже большая помощь. Слушаешь и сливаешься с человеком, начинаешь чувствовать и мыслить, как он. Психологу так нельзя, но в данном случае невозможно отстраниться. Находишь какие-то слова… А может, это не я, это Господь мне их дает. Во всяком случае, люди уходят с улыбкой и с благодарностью.

Задача со звездочкой

Как-то пришла ко мне девочка семи лет. У нее на глазах отец погиб — подорвался на мине. Когда она об этом вспоминала, у нее подбородок дрожал... Я ей говорю: «Тебе в твоей жизни дана задача со звездочкой — очень сложная. Но раз Бог тебе ее послал, значит, Он знает, что ты сможешь ее решить. Папы нет — теперь ты за него. Ты теперь должна маму поддерживать, помогать братьев младших растить. И учиться. И стать хорошим человеком, чтобы папа гордился тобой». Это ее вдохновило, смотрю, она заулыбалась…

И таких историй сотни. И каждая дает повод задуматься о какой-то грани человеческой жизни. Иногда я даю людям Евангелие, иконы, молитвослов, предлагаю сходить в храм, даже просто там посидеть, получить утешение. И когда понимаю, что это помогает, у меня появляются силы.

Вот одна женщина стояла у нас в штабе, ждала «гуманитарку» и горько плакала. Подхожу к ней, говорю: «Что вы так сокрушаетесь?» А она: «Я была предпринимателем, достаточно успешным. Я привыкла сама помощь людям оказывать. А теперь стою за пачкой гречки, за мукой и солью. Во что я превратилась! И как я оказалась в таком положении?..»

Мы с ней тогда хорошо поговорили: о том, что «давать» и «получать» — это разные жизненные обстоятельства, и что давать нам — с высоты — приятно, а получать… Конечно, быть сверху лучше: мы тогда великодушны и нравимся себе такими. И не нравимся немощными и слабыми, когда приходится у кого-то что-то просить. Но Господь для чего-то ставит нас в разные жизненные позиции.

Я вижу много страданий. Но вижу и то, как люди через страдания приходят к Богу, начинают по-другому смотреть на жизнь. А когда я выхожу из штаба и сажусь в автобус, попадаю в иной, параллельный мир. Там другие люди, другие разговоры, интересы... Так бывает всегда, пока беда нас не коснется. Или мы думаем, что она нас не касается — ведь так удобнее закрываться от вопросов. Но от них уже не закрыться, когда останешься с двумя пакетами в руках — один с лекарствами, другой с документами...

Татьяна Третьякова
Историю записала Ева Калашник