Жизнь как служение. Николай Ге

«Плыть нужно непрестанно и всякую минуту брать с бою усилием в этом плаванье, в этом и жизнь. Хандра глупость, ее нужно гнать, ведь вы здесь временно, вы здесь посланы, чтобы сделать дело. Мямлить некогда, нужно спешить, чтобы побольше сделать на Того, кто нас послал на работу. Ну, милый человек поднимите голову… Бодро, смело, с достоинством идите вперед, а что будет, это не наше дело. Это разберут без нас, как говорит Сеня в ‟Чем люди живы”», – так писал своему ученику и другу выдающийся художник-передвижник, реформатор религиозного искусства Николай Николаевич Ге (1831–1894). Именно как инструмент служения Богу, как возможность свидетельства о фундаментальных этических ценностях человечества воспринимал свою живопись художник.

***

Детство художника – первый урок служения. На примере ближайшего окружения урок того, к каким последствиям расчеловечивания могут привести идеи служения абстракциям и ориентации на них (государство, сложившиеся социальные устои и пр.), лишённые духовного, этического, гуманистического основания.

Николай Ге родился в Воронеже в семье военного. Дед будущего живописца был французом, бежавшим из родной страны, спасаясь от революции в конце XVIII в. Отсюда и французская фамилия Gay. Почти сразу после эмиграции семья получила в Российской империи звание потомственных дворян.

Николай Ге появился на свет в период пандемии холеры, завезенной в Российскую империю из Персии и охватившей всю Евразию. Это был волнительный период безуспешной борьбы российского правительства с «индийским недугом» путем введения широкой сети жёстких карантинов, не остановившей распространение болезни, но парализовавшей экономическую жизнь страны и вызвавшей ряд восстаний. Холера унесла жизнь матери Николая через 3 месяца после родов, а с ней и ещё одной шестой числа всех жителей города. Жизнь самого ребёнка спасли крепостные, которые вывезли малыша и его братьев из города в село. Именно няня-крепостная и бабушка до самого поступления мальчика в гимназию (10 лет) занимались его воспитанием в маленьком украинском селе.

Отец по долгу службы постоянно отсутствовал, но когда появлялся, в имении воцарялась зловещая атмосфера. Добросовестный служака, вольтерианец и вольнодумец, тем не менее отец был человеком жестоким и деспотичным, чётко разделявшим для себя людей по социальному статусу на достойных более-менее уважительного отношения и нет. Для своих крепостных он являлся настоящим тираном. Например, лично устраивал «субботники» с «профилактической» поркой всех без разбора крестьян. Художнику запомнился случай из детства, как его отец привёз однажды среди горы провизии на телеге запрятанный в мешок «гостинец», купленный за 25 рублей – перепуганного ребёнка. «Это Платошка. Будет тебе подарок», – небрежно пояснил он растерянному сыну. Естественно, такое отношение к людям, такое мировоззрение вызывало отторжение у маленького Николая.

Добрым нравственным контрастом на фоне тирана-отца выступали для мальчика няня и бабушка. Бабушка – женщина набожная и сердобольная, которая гостеприимно давала приют путешественникам и паломникам и долгие годы, даже после его переезда в Киев, нежно заботившаяся о мальчике.

В 1840 году Николая с двумя старшими братьями отвезли в Киев учиться в гимназию. Мальчик провалил экзамен по математике, поэтому полгода дополнительно проучился в киевском подготовительном пансионе. В Киевской гимназии Николаю учиться было интересно, ему нравились преподаватели (например, историк Н. И. Костомаров), царивший там передовой дух уважения к человеческой личности: «Уже тогда сознавал всю несправедливость угнетения личности и считал себя обязанным никогда не угнетать».

***

Живопись – урок второй: призвание как служение.

Николай Ге не сразу определился с выбором жизненного пути, хотя задатки живописца проявились ещё в гимназии. Дабы не огорчать отца, Николай выбрал более «серьёзную» специальность – поступил на физико-математический факультет Киевского университета. Потом перевёлся на тот же факультет, но уже Петербургского университета, чтобы быть поближе к брату. Однако голос призвания трудно заглушить в себе: пребывание в артистической столице Российской империи и возможность регулярно посещать музеи уровня Эрмитажа помогли окончательно определиться с выбором профессии, и через 2 года Ге бросил университет и поступил в Императорскую академию художеств. Здесь Николай учился по традиционной академической системе обучения живописи путём бесконечного копирования манеры разных авторитетных художников-академистов. В 1857 году молодой художник-студент получил Большую золотую медаль в ежегодном конкурсе Академии за полотно «Саул у Аэндорской волшебницы» и в качестве приза шестилетнее пенсионерство в Европе. На деньги Академии Ге смог побывать в Германии, Швейцарии, Франции, Италии, где знакомился с работами великих живописцев разных эпох.

В годы обучения художника Академия переживала не лучшие свои времена, находилась в глубоком кризисе: молодые талантливые студенты-живописцы были крайне недовольны ситуацией сложившейся «монополии» на стиль, тематику живописи, принятых как жесткий канон в академической системе обучения. В конечном итоге это недовольство в 1863 году оформилось в знаменитый «Бунт 14-ти», когда четырнадцать выпускников-медалистов (И. Крамской, Б. Вениг, А. Григорьев, Н. Дмитриев, Ф. Журавлёв, П. Заболотский, А. Корзухин, Н. Петров, К. Лемох, А. Литовченко, К. Маковский, А. Морозов, М. Песков, Н. Шустов) академии отказались участвовать в ежегодном конкурсе. Они не желали создавать полотна на уже «набившую оскому» мифологическую тему, казавшуюся молодым людям неактуальной и не отвечающей вызовам времени. Исключённые из Академии молодые живописцы создали первое независимое творческое объединение в истории Российской империи – Артель художников, которая в 1870 году преобразовалась в «Товарищество передвижных художественных выставок». Художники-передвижники на заре существования Товарищества отвергли академический догматизм и перенятую из Франции идею «чистого искусства», «искусства ради искусства», свободного от воспитательности, политизированности, тематики социальной злободневности и пр. Живописцы, напротив, выступили за идею искусства как служения: искусство призвано реагировать и откликаться на окружающую боль и актуальные проблемы современности, обличать их. Фактически они развивали ещё романтическую идею художника как преобразователя жизни. Искусство не может быть элитарным, доступным узкому кругу членов академии и состоятельных коллекционеров, запирающих картины и скульптуры в своих домашних галереях, считали «передвижники». Именно ради доступности искусства широким массам населения они организовали практику «передвижных» выставок, представленных по всей Российской империи, даже в провинциальных городах. Дисциплинированность, прекрасная организованность и регламентированность финансовой жизни товарищества превратили его членов в невероятно успешных живописцев, многие из которых стали академиками, учителями царских детей и пр. (например, К. Лемох). Но эта успешность сыграла «злую шутку» с «передвижниками» и в конечном итоге способствовала идейному вырождению объединения, отрицанию собственных ценностей. Старшее поколение «передвижников» демонстрировало такую же дискриминацию по отношению к молодым членам сообщества, как когда-то к ним самим неуважительно относились академисты; появилась такая же жесткая регламентация тем, даже техники в виде специальных списков, руководствоваться которыми должны были живописцы, и пр.

Но всё это было позже, в 1890-е гг. А в 1870-е идеи «передвижников» действительно были чрезвычайно гуманистичными, передовыми и очень вдохновили Николая Ге, вернувшегося из Италии. Молодой художник активно стал сотрудничать с Товариществом, разделял его ценности и стал одним из ведущих его организаторов. «Наше призвание – творить дела милосердия и любви», – писал он своему коллеге по Товариществу Г. Мясоедову. Однако программа «передвижников» в творчестве художника приобрела религиозный характер.

Еще в 1860 г. во время своего европейского «вояжа», переехав из Рима во Флоренцию, живописец обратился к Богу, к вере. Однажды художник решил перечитать Евангелие, и то, что ему открылось, оказало большое влияние на его последующую деятельность: «И вдруг я увидел там, на горе Спасителя, теряющего навсегда ученика-человека. Близ него лежал Иоанн: он всё понял, но не верит возможности такого разрыва; я увидал Петра, вскочившего, потому что он тоже понял всё и пришёл в негодование – он горячий человек; увидел я, наконец, и Иуду: он непременно уйдёт. Вот, понял я, что мне дороже моей жизни, вот Тот, в слове Которого не я, а все народы потонут». Уже позже Татьяна Толстая, близко знавшая живописца, вспоминала: «К личности Христа он относился со страстной и нежной любовью, точно к близко знакомому человеку, любимому им всеми силами души. Часто, при горячих спорах, Николай Николаевич вынимал из кармана Евангелие, которое всегда носил при себе, и читал из него подходящие к разговору места. ‟В этой книге все есть, что нужно человеку”, – говаривал он при этом. Читая Евангелие, он часто поднимал глаза на слушателя и говорил, не глядя в книгу. Лицо его при этом светилось такой внутренней радостью, что видно было, как дороги и близки сердцу были ему читаемые слова. Он почти наизусть знал Евангелие, но, по его словам, всякий раз, как он читал его, он вновь испытывал истинное духовное наслаждение. Он говорил, что в Евангелии ему не только все понятно, но что, читая его, он как будто читает в своей душе и чувствует себя способным еще и еще подниматься к Богу и сливаться с ним».

«Тайная вечеря»

Живопись художник стал воспринимать как форму миссионерского служения. «Ему непременно хотелось проповеди и проповеди реальной», – вспоминал своего старшего друга и учителя Л. Ковальский. Ге всегда фокусировал своё творческое внимание на содержании картин, – форма (техника и пр.) для него была вторичной. Хотя вроде бы трудно обвинить мастера в технической безалаберности. Мало кто из живописцев перед написанием полотна так тщательно лепил из глины каждого своего персонажа, чтобы потом с помощью скульптурных фигур найти правильное композиционное, световое решение картины. И всё-таки форма подчинена была содержанию. Ге мыслил себя прежде всего моралистом, а потом уже художником. Сначала в разных героях античности и исторических персонажах живописец искал нравственный образец – затем нашёл его во Христе. Отсюда такой тематический разброс. Именно поэтому стиль и качество его живописи столь неоднородны: трудно поверить, что автор реалистичной «Тайной вечери» и экспрессионистского «Распятия» – один и тот же человек. У Ге могли быть откровенно слабые с технической точки зрения полотна, но имелись и по-настоящему гениальные, новаторские, на десятилетия опережающие ход мировой живописи. Многие коллеги и современники из-за этой творческой «неровности» живописца критиковали его. Оценки творчества художника были диаметрально противоположными. Например, знаменитый критик и историк искусства А. В. Прахов о прославившей Ге работе «Тайная вечеря» и принесшей ему звание профессора (минуя звание академика!), написанной как раз во время флорентийского «обращения», говорил: «Появление ‟Тайной вечери” Н. Н. Ге было эпохою: это был один из сильных ударов, которые навсегда расшатали рутину академического искусства». Но «передвижник» Иван Крамской отмечал, что устал защищать коллегу от часто справедливых нападок критики; другой «передвижник» Илья Репин и вовсе называл его творческим «неудачником». Даже Ф. М. Достоевский в 1870-е гг. критиковал творчество живописца. Работы Ге часто из-за своего революционного реалистичного, даже натуралистичного взгляда на евангельские сюжеты запрещались цензурой, их снимали с выставок. Ге тяжело переживал неприятие своего творчества, но со свойственной себе природной бодростью и оптимизмом не сдавался, продолжал неистово работать. Например, мог бесконечно много раз переписывать «Распятие», находя в своей работе «фальшь».

«Распятие»

***

Урок третий: семья как служение. Парадоксально, несмотря на поистине «ангельский» характер живописца, это было, пожалуй, самое сложное служение для Николая Ге.

«Мудрый должен иметь вид безумных», – говорил китайский мыслитель Лао-Цзы. В своём артистическом окружении, на этой ярмарке тщеславия, он, не терпящий неискренности, интриганства и церемонности, казался юродивым со своей манерой обнимать и целовать при встрече, очень просто и открыто общаться даже с незнакомым человеком. Многие не могли поверить, что это искренне, и пытались усмотреть в этом какие-то скрытые корыстные мотивы. Да и не только в артистическом мире  выделялся художник. Его самого всегда очень радовало воспоминание, как он приехал в Киев, где его не узнали и кто-то сказал о нём: «Какой-то совершенно блаженный дед». Он искренне любил людей, в каждом человеке старался найти доброе, всегда старался прийти на помощь нуждающимся. И. Репин, несмотря на свою критику творческого метода живописца, оставил такие теплые воспоминания: «Всюду вносил с собой этот бодрый человек свое особое настроение; настроение это можно назвать высоконравственным весельем».

Эти человечность и чуткость привлекли когда-то самого Николая Ге в его жене, Анне Забелле, в которую он влюбился… по письмам. В студенческие годы он арендовал квартиру вместе со своим другом, Парменом Забеллой. Они были близки как братья, потому не имели секретов друг от друга. Как-то Николай прочитал письмо его сестры, Анны. Оно удивительно откликнулось в его душе и подарило ощущение тепла. Он стал читать и другие письма этой девушки, которая так пленила в текстах его сердце, что он… дал себе слово жениться на ней. Когда молодые люди наконец познакомились, чувство родилось между ними уже в реальной жизни – и они поженились, стали родителями двух сыновей.

К сожалению, жизнь оказалось сложнее: даже любящие друг друга люди могут мировоззренчески не совпадать. Ге гораздо проще было найти общий язык с крестьянами и бедняками, которым он, дворянин (!), самоотверженно, под смешки окружающих клал печи и помогал по хозяйству, чем с собственной супругой и сыном Петром, у которых прогрессирующее  его «опрощение» вызывало подчас недоумение. В то время как его коллеги-передвижники становились весьма успешными финансово и респектабельными живописцами, Ге со своим даром принципиально равнодушно относился к деньгам, носил одинаковую, почти нищенскую одежду что в богемных петербургских собраниях, что у себя на хуторе Ивановском Черниговской губернии, куда он переехал с семьёй в 1875 году подальше от столичного шума и лоска. Художник жил очень аскетично: например, не просто бросил курить и стал вегетарианцем, отказавшись даже от любимой говядины,  но намеренно ел невкусную пресную еду. Ге раздал часть земли крестьянам и отказался от наёмного труда: сам разводил скот, засевал поля, возился на пасеке и пр. Всё это казалось чудачеством его близким и давалось непросто, иногда приводило к ссорам. Тем не менее Анна («мой прокурор», как со свойственным себе юмором называл бескомпромиссную, но добрую супругу живописец) и Николай любили друг друга. Художник часто писал свою жену, очень дорожил её мнением, всегда просил оценить его новые работы. Он пережил Анну всего на 3 года.

Портрет А.Н. Забеллы 

***

Толстовство – урок четвёртый: ошибочность редукции служения до лишь его этической составляющей при игнорировании его онтологического, сакраментального основания.

Многие справедливо упрекали Николая Ге за его сведение религии к этике. Для художника Христос действительно был величайшим учителем нравственности. Это сближало Ге со Львом Толстым, с которым он после прочтения в 1882 году поразившей его статьи «О переписи в Москве» очень подружился. Ге не просто стал другом писателя, но и принял многие основные принципы и ценности популярного тогда толстовства, приобщил к этим идеям одного из сыновей, Николая. Хотя художника, как и И. Репина, Н. Лескова, также симпатизирующих идеям Толстого, толстовцем в строгом смысле слова назвать нельзя. Да и сам Толстой с опаской относился к этому движению. «Я Толстой, но не толстовец», – говорил он о себе. 

Идеи Толстого формировалось под большим влиянием восточной философии, наследия Сократа, Шопенгауэра, а также протестантизма. Одна из главных его посылок – идея «избыточности мира», культуры. Даже церковность воспринималась избыточной с её обрядностью, догматикой и пр. Отсюда интерес к христианству был исключительно лишь как к одному из наиболее совершенных нравственных учений.

Это было вполне в духе времени: в интеллектуальной среде Европы всё большую популярность набирала идея «демифологизации» Евангелия. Эта идея уходила корнями в философию Канта и Гегеля, была развита Д. Штраусом и Э. Ренаном и оформилась в конечном итоге в либеральную теологию А. Гарнака, отказавшуюся от идеи Богочеловечества и прочей догматики, ограничившую религию лишь сферой внутреннего опыта и этики.

Толстовцы проповедовали опрощение и нестяжательство, вегетарианство, трезвение и пацифизм, нравственное самосовершенствование, и в конечном итоге эти представители самых разных социальных классов были утопистами, верящими в возможность переустройства мира по новым этическим принципам и проповедовавшими своеобразный хилиазм. «Утопизм есть верная сигнатура  эпохи», – как определял этот период о. Георгий Флоровский.

Они селились коммунами, работали на земле. Встречались среди них и такие радикалы, которые селились в дуплах деревьев или среди индийских обезьян в дикой природе, отказывались давать имена собственным детям (чтобы никак не участвовать в механизме государственной машины) и пр.

Николай Ге до такого радикализма не доходил. Но он разделял толстовскую идею демифологизации Евангелия: «В историческом смысле Евангелие легендарно. Но, в смысле истинной жизни духа, оно есть сама истина», – писал живописец.  Близка ему была и толстовская идея активизма как способа переустройства мира, очень напоминающая по своей тональности принципы протестантской этики. В конечном итоге сама идея жизни как служения у выдающегося живописца была представлена вне религиозного опыта, слишком рассудочно, напоминала скорее, как бы выразился Флоровский, «моральный позитивизм».

Тем не менее мы не вправе давать оценку жизненному служению художника. Отметим лишь его честность, самоотверженность и последовательность. «Мы были искренни в своих заблуждениях!» – говорил один из героев кинофильма «Тот самый Мюнхгаузен».

Как часто запутавшиеся люди демонстрируют больший пример любви, чем те, чьи убеждения ясны и  правильны, но вера, как бесплодная смаковница, бездеятельна и безлюбовна. 

Анна Голубицкая

Опубликовано: ср, 20/11/2019 - 15:59

Статистика

Всего просмотров 3,091

Автор(ы) материала

Социальные комментарии Cackle