Фамилия

Потребительство как стиль жизни охватило самые разные ее грани: от сферы быта до отношений.

Фабрика желаний

Этим летом мы то и дело видели детей с пёстрыми игрушками-антистрессами Pop It. Поддались всеобщему ажиотажу и купили нашему малышу. Интерес к ней у ребенка быстро прошёл и просыпался только тогда, когда он видел аналогичную забаву в руках другого карапуза. Игрушка кажется достаточно нелепой, хотя её и пытаются подать как супермегаразвивающий продукт. Таким же непредсказуемым мне кажется бум на куколок LOL с огромными бессмысленными глазами зомби. Пару лет назад дети и взрослые массово скупали развлекательные вращающиеся игрушки спиннеры, а в моём детстве — крутилки на ниточках йо-йо, виртуального питомца тамагочи. Возможно, если бы не было такой маркетинговой раскрутки этой продукции, и если бы не сработал эффект толпы и принцип «миметического желания» (желания того же, что и у Другого), на эти игрушки мало бы кто обращал внимание.

Вот и мы, словно живём в эпоху Pop-it — эпоху навязанных желаний, которые непонятно зачем, но очень важно нам реализовать, чтобы быть в мейнстриме. Потому что с трендовым товаром приобретается не вещь, не её функции, а бренд, социальный статус, символом которого выступает этот продукт.

В своей научной работе на тему культуры потребления современный ученый А. Н. Ильин отмечает: «Сообщение о своём статусе становится более важной потребностью, чем удовлетворение подлинных потребностей». Например, не было никакой логики в моде на укороченные штаны и кроссовки на голые ноги среди зимы — напротив, этот тренд нёс угрозу здоровью молодых ребят. Но желание «быть в тренде» перекрывало всякие доводы здравого рассудка — и вот зябнувшие среди зимней стужи и скукожившиеся пареньки и барышни заполнили улицы мегаполисов.

Безусловно, мода как феномен родилась намного раньше, в период поздней готики, и она имеет давнюю историю. Можно вспомнить, например, женскую моду периода ампира, когда популярны среди зимы были полупрозрачные легкие платья на голое тело и образ чахоточной, роковой красавицы, ради чего модницы даже специально принимали чернильные ванны, чтобы казаться более болезненными внешне.

Однако никогда прежде культура не превращалась в фабрику желаний, в которой производится не продукция, а спрос на неё. Важным оказывается, чтобы желания не были никогда удовлетворены полностью, дабы всегда сохранялся «потребительский голод». Так, потребитель уподобляется белке в колесе, обреченной на вечное движение — движение от одной покупки к другой. Товары специально делают со всё меньшим сроком эксплуатации. Автомобили и гаджеты, несмотря на развитие технологий, с каждым годом становятся всё менее выносливыми.

Качество жизни сегодня определяется количеством и качеством покупок. Наблюдается царящий вокруг «товарный фетишизм». Выражаясь словами А. Н. Ильина — «потребкульт со своими нормами и ценностями конституирует невротика».

Кто из нас не видел популярные в сети саркастические ролики с камер наблюдения из больших торговых центров в день распродажи «чёрной пятницы», когда покупатели в борьбе за последние единицы желанного товара по выгодной цене буквально дерутся? Сегодня отношения между людьми складываются часто, как отношения между потребителями: дети при встрече первым делом хвастаются игрушками, взрослые обсуждают автомобили друг друга, одежду, гаджеты. Потребители оценивают друг друга по вовлечённости в потребительский тренд, а не по личностным качествам. Значимыми оказывается не только уже приобретённые товары, но и лишь желаемые — ими определяется соответствие жизненных целей ожидаемой жизненной модели поведения успешного, «продвинутого» человека, стремящегося всегда «держать руку на пульсе». Вот почему интернет заполонили посты с публикуемыми WishLists (дословно, «списками желаний).

Дивиденды от отношений

Есть замечательная притча о бродячем поэте-философе Ходже Насреддине. Как-то раз мудрец увидел, что тонущий ростовщик не реагирует на протягивающих к нему с берега руки людей, кричавших: «Давай, давай, хватайся!». Тогда Ходжа Насреддин решил вмешаться и помочь. Он протянул руку бедняге со словами: «На! Держи!». И неожиданно утопающий ухватился и спасся. Растерянной толпе скиталец объяснил: «Это же ростовщик. Он привык лишь брать, но не давать. Поэтому проигнорировал ваши крики: «Давай!». Нужно предложить ему что-то взять…

Потребность в общении — одна из фундаментальных нужд человека. Не случайно одно из первых, что сообщает Писание о человеке: «Нехорошо человеку быть одному» (Быт.2.18). Но реализуется она нередко в духе царящего культа успеха и потребительства. Как часто мы превращаемся в подобных этому ростовщику, в котором условным рефлексом выработалось лишь «потреблять Другого»: как «донора» ресурсов, мотиватора, зрителя или статиста в нашем спектакле-монологе жизни.

Даже язык очень показательно отражает такой подход. Когда мы ценим отношения, обычно говорим: «Эти отношения мне много дали». На различных тренингах «личностного роста, эффективности и самореализации» то и дело звучат призывы окружать себя лишь успешными, сильными, позитивно настроенными людьми, счастливыми, состоявшимися, на которых можно было бы ориентироваться и вдохновляться, двигаться к успеху. «Чтоб летать с орлами, не паситесь с индюками!»[1] Но кто из нас в определённые периоды жизни не чувствовал себя на перепутье, как герой стихотворения Веры Полозковой: «Я усталый робот, дырявый бак, нужно быть сильным, а я слабак»? И выкарабкаться из этой «ямы» порой помогает только присутствие рядом Другого.

Уныние, действительно, заразно. В Библии есть также слова о важности внимания к собственному окружению: «Не общайтесь с неблагочестивыми» (1 Кор.5:9), но они не о «балласте» на пути к успешности. Равно также как есть слова: «Носите тяготы друг друга» (Гал.6:2) Хотя на практике мы и этими словами спекулируем и превращаем Другого в «плакательную подушку».

Врезалась история из моего детства, один из летних визитов в деревню на каникулах. В селе была курочка Зося, слепнущая птица, натыкающаяся на предметы и при дневном свете (обычно куры плохо ориентируются лишь ночью в пространстве) и без посторонней помощи неспособная найти себе пропитание. Птичка была какая-то непривычно нежная для курицы, ручная, тихая, всё время копошилась возле людей и ела лишь с рук. Люди к ней привязалась и часто вечером, во время неспешных бесед на свежем воздухе, после насыщенного полевой работой дня, гладили и чесали ей загривок. А потом зарезали. Не потому, что были жестокими людьми, а потому что таков неумолимый порядок деревенской жизни, не знающий сантиментов. Помню, как меня, ребёнка, поразил этот эпизод.

И вот сегодня уже во взрослой жизни я часто мысленно вспоминаю эту историю как метафору человеческих отношений вообще. Нам легко желать отношений, где каждый будет «чесать друг друга по загривку» и это ни к чему не будет обязывать, а при первой же потребности использовать человека в своей потребности. В век виртуальной реальности это особенно просто. В сети можно часами обмениваться комплиментами и «лайками», болтать о «высоком», вести непринуждённые интеллектуальные беседы, но при первой же необходимости, когда от нас требуется реальная вовлеченность в жизнь Другого, более глубокое общение, и может быть даже помощь, поступать как герои мультфильма «Мадагаскар»: «Улыбаемся и машем». Восприятие отношений в таком случае уподобляется использованию продукции fast fashion, дешевой модной одежды, которую не жаль выбросить в новом сезоне при нормальном достатке и заменить на другую, более актуальную.

Замечательно о жажде таких отношений, приносящих лишь «дивиденды», говорил в своё время митрополит Антоний Сурожский: «Очень часто мы умеем только лакомится человеческими отношениями». Владыка говорил, что нам комфортно быть вблизи тигра, находясь по другую сторону клетки: мы можем восхищаться величественной красотой этого животного. Но стоит встретиться с этим хищником в иных условиях, в саванне или на улице города, и наше отношение к этому полосатому зверю резко изменится.

Также и в общении: нам легко общаться, только когда Другой вписывается в строгие рамки наших ожиданий и наших целей. Пожалуй, одна из самых сложных наук — научиться осознавать, что реальность всегда больше нашего взгляда на неё, потому что мы всегда смотрим на неё через свои проекции, свои «очки». В медицине есть такой диагноз «туннельное зрение» — зрительный дефект, при котором человек видит лишь то, что попадает на центральную часть сетчатки глаза. Наше отношение к бытию, к Другому подобно такому болезненному состоянию «зрения».

Порой те желания, реализация которых нас как личность, раскрывает в полной мере нашу «самость» и привносит в нашу жизнь смысл, никак не связаны с нашей личной успешностью, социальным статусом и признанием, нашей выгодой и даже счастьем в обывательском смысле. Это достаточно банальное утверждение, которое можно иллюстрировать бесконечным числом примеров. Например, вспомнить историю известного психолога Виктора Франкла, который в годы Второй мировой войны, осознавая риски для себя, ставил ложные диагнозы, тем самым спасая несчастных от неминуемой смерти. Когда угроза ареста нависла над Франклом совсем очевидно, он получил американскую визу и мог беспрепятственно бежать с женой, но неожиданно отказался от такой возможности, так как решил не оставлять родителей одних в ситуации возможных репрессий. Или другой пример выдающегося клоуна, актера Ю. В. Никулина, который в свободное от работы время просто приходил на кладбище и скромно сидел где-нибудь на лавочке при входе на кладбище: люди узнавали юмориста и улыбались, и их печаль, скорбь становилась хотя бы немножечко светлее…

Хотя было бы упрощением связывать современный кризис общения лишь с культом потребления, превращающим Другого в вещь, наделённую своей функцией. Злую роль здесь сыграли и социальные сети, и иллюзия близости людей друг к другу, которую они создают. Социолог Ричард Сеннетт назвал это «парадоксом прозрачной стены».

Сегодня — век «новой откровенности»: люди буквально в прямом эфире говорят самые интимные, ценные слова и признаются в любви, женятся, рожают, провожают в последний путь близких. В stories выставляют самые ценные, яркие моменты каждого прожитого дня. Кажется, что человек живёт абсолютно «прозрачно»: не остаётся ничего сокровенного, о чём можно было бы спросить с глазу на глаз. Происходит перенасыщение друг другом, как в офисе с прозрачными стенами, где люди годами наблюдают за суетящимися вокруг коллегами: «Когда каждый наблюдаем каждым, желания общаться больше нет». В такой ситуации тирании интимного, когда любой пользователь, просто «скролящий» ленту новостей, оказывается помимо своей воли втянут в мельчайшие подробности жизни другого, интересоваться Другим уже кажется излишним, да и просто нет сил. К тому же интернет-коммуникация имеет свою специфику: разрыв общения здесь оказывается гораздо более упрощённым — достаточно «кликнуть» клавишей мышки и контакт окончен.

Антидот

Чем больше пытаюсь всматриваться в культуру, тем больше поражаюсь, насколько это сложный мир, чуждый одному вектору движения. Зачастую, когда замечаешь какую-то тенденцию-мейнстрим, непременно отыщется тенденция-антидот: культ скорости и противоположное ей движение slow life, например. Вот и как альтернатива царящим ценностям гиперпотребительства сегодня представлены сразу множество феноменов.

Сама мысль, что мы желаем лишнего, наши желания гораздо мельче заложенного в нас потенциала, конечно, не нова. Достаточно вспомнить множество примеров подобных контркультурных движений, начиная с самой древности. Например, древнегреческих философов-киников, выступавших за максимально жесткое «опрощение» и «фильтрацию» желаний. Семья, социальный статус, культурный багаж и образованность, благоустроенный быт — всё это казалось второстепенным и излишним по мнению этих мудрецов. Кто из нас в подростковые годы не зачитывался историческими анекдотами об одном из самых ярких представителей этой философской школе, Диогене Синопском?! В памяти всплывает история, как загоравший на улице нищий чудак-мудрец на вопрос фактически властелина мира тех времён, Александра Македонского: «Чего желаешь? Проси, чего хочешь — всё исполню», — дерзко отвечал: «Просто отойди. Ты заслоняешь мне солнце». Или байка о том, как Диоген, максимально упростивший свой образ жизни, как-то увидел, что мальчик-беспризорник пил воду из лужи прямо из ладоней. Увидел и опечалился, так как не догадался, что можно достичь ещё большей простоты желаний и отказаться даже от кружки, которую носил с собой.

Идея максимального «очищения» желаний была популярна и в различных древних аскетических практиках. В индийских религиозно-философских направлениях расцвела идея полной «ампутации» желаний: в базовых для буддистов «четырёх благородных истинах» желание называлось причиной существующих страданий, потому путь избавления от страданий — путь освобождения от желаний.

Нынче никто не тешит себя иллюзией, что человек в принципе способен отказаться от желаний, потому как способность желать — признак жизни. Зато на «культурной арене» оказалась идея осознанности желаний и «новой простоты», то есть осмысления человеком, что нужно именно ему, что его наполнит, а что является желаниями, навязанными извне. В США и других западных развитых странах, в которых потребительство приобрело форму невроза, зародилось движение антиконсьюмеризма (антипотребительства, шеринга), основными посылами которого оказались отказ от товарного фетишизма в пользу использования не трендовой продукции, но необходимой; попытка замены идеи владения на более экономную идею пользования (например, отказ от владения транспортом в пользу проката, использования услуг такси); большая коммуникативная открытость и воздержание от взаимного использования потребительской оценки в общении; формирования глобальных сообществ, открытых друг другу и воспринимающих своих членов и членов других как соседей по земле, сохранение гармоничного состояния которой является общим стремлением для всех. В рамках этого движения формируется концепция «zero waste» («ноль отходов») — идея возобновляемости ресурсов и продлённого цикла всей продукции, которая может использоваться повторно и не загрязнять окружающую среду. Сегодня мусороперерабатывающим заводом мало кого удивишь — популярны оказываются одежда из переработанного сырья, электроэнергия из солнечного света, ветра или переработанного мусора, канализационных стоков; в домах в слив раковины устанавливают диспоузеры (измельчители органического мусора) и пр. Мировые бренды популярной одежды типа H&M предлагают услугу утилизации своей продукции. Крупнейшие мировые организации вводят санкции на целые государства, превышающие допустимый «порог» загрязнений. Знаковым оказывается появление идеи экологичности отношений. Это замечательно, что к нам приходит осознание, что удовлетворение наших желаний и потребностей на самых разных уровнях не должно калечить ни окружающую среду, ни контактирующих с нами людей.

Но здесь появляется риск, что идея осознанности желаний и противостояния давлению потребительских трендов… сама превращается в тренд, за которым нет осмысления, нет ничего, кроме как желания соответствия определёнными, наиболее «продвинутым» социальным стандартам. Так было с различными культурными диверсантами: например, с хиппи, выступавшими за утопическую стратегию полного отказа от потребительских ценностей, но на практике создавших новые потребительские тренды (моду на этностиль в одежде с афранскими дублёнками, фенечками, моду на «нонконформистский» автомобиль Фольсфаген Жук). Подобное произошло и с хипстерами, которые, стремясь противостоять мейнстриму, сами превратились в мейнстрим.

И эта осознанность желаний сегодня может не осмысляться как масштабная, экзистенциальная проблема, проблема отношения с подлинным и его симулякрами. Она может быть прожита лишь как дань моде, сугубо на уровне бытовой культуры повседневности (приобретение модной молодёжной экосумки и авоськи для продуктов; разговоров об использовании только отечественных брендов одежды ради снижения «углеродного следа» и модных теперь постов в социальных сетях с оповещениями и фотоподтверждениями общественности о своей сортировке мусора).

Когда-то впечатлили слова М. Е. Салтыкова-Щедрина о том, что каждое достоинство в гипертрофированной форме может превратиться в порок: бережливость — в жадность, рассудительность —– в занудство, осторожность — в боязливость. Вот и идея «фильтрации» желаний, как мы уже видели из примеров из истории культуры, оборачивалась порой в идею их полной «ампутации».

Это характерно не только для восточных культов, но и для различных фундаменталистских направлений разных конфессий, в том числе для искажения христианства. А ведь христианство никогда не предлагало отсечение желаний, но их преображение, расширение их горизонта в Боге. Порой же за христианство выдаются какие-то неоплатонические, гностические и прочие его подмены. При таких настроениях само желание предстаёт чем-то постыдным и единственной возможной, абсолютизированной духовной практикой оказывается страдание, пассивное переживание боли. «Страданием спасётся» — популярная фраза. Она опирается на то, что в пограничной ситуации человеку открывается возможность самопознания. Однако замечательная православная мыслительница Т. М. Горичева замечает: «Совсем не обязательно, что человек познает себя или Бога, столкнувшись с границей. К пограничной ситуации можно привыкнуть, её можно превратить в болото инерции».

Само по себе страдание как осознанный экзистенциальный выбор не спасает, не приближает к Богу — это двойной вызов человеку на пути к Творцу при честных отношениях, так как человек ищет ответы на вопросы «за что?», «почему именно он?».

Способность устоять в страдании, сохранить не атрофированной способность желать, а, значит, видеть дары Божьи, саму их возможность и быть благодарным — вот это может спасать. Не страдание спасает, а любовь, способность пребывать в состоянии «свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Равно также, как нет ничего постыдного в желании себе и близким блага без страдания, если это благо с Богом.

Анна Голубицкая