ФОМА

Какими, спрошу я себя, путями происходят счастливые встречи с неизвестными нам доселе талантами — из прошлых и настоящих времён? Чаще всего через чтение, и эти встречи оказываются для нас открытиями. А бывает, что и через нашего ближнего.

О Николае Тютяеве (1946—1996) я впервые услышал от подмосковного поэта и книгочея Валерия Лобанова, чьи стихи выходили однажды в «Строфах». Услышал недавно. А ему, в свою очередь, это имя открылось ещё в конце  1990-х годов, в родовых для обоих местах — в Ивановской области. Рассказали знакомые. Тогда Лобанов и раздобыл единственную прижизненную книгу Тютяева, изданную за полгода до его кончины. И чтение поразило.

Из этой книжки я, главным образом, и выбирал стихи. Из тютяевской «Благой вести».

Она, это важно, не появилась бы без патриота ивановского края, писа­теля и редактора Виталия Сердюка (1934–2009), когда-то пере­правив­шего сочинения своего одарённого единоземца в антологию «Час Рос­сии», которую составлял писатель Виктор Астафьев.             

У неведомого ему поэта Астафьев выбрал стихотворение «Отпели хромки и тальянки…», включенное и в нашу подборку. Так Николай напечатался в первый раз.

Мало сказать, что его судьба сложилась трудно. Тут нужны какие-то другие слова. В молодые годы он взял на себя вину старшего брата, который, защищая мать от истязаний пьяного отца (ко всему, председателя колхоза), не рассчитал свои силы и убил родителя. Юный Коля Тютяев получил десять лет. Незадолго до смерти Николай рассказал, что о страшном подвиге его попросила мама: «Ты малолетка, тебя не расстреляют…»

…Он жил одиноко в маленьком поселке Нерль, работал клееваром и вахтёром. Знавал безработицу, недоедание. Чтобы покрыть расходы за издание книги, продал холодильник.

Умер этот влюблённый в поэзию, высокоталантливый человек в Рождественские дни: истощённый туберкулёзом и другими хворями, потерял сознание недалеко от больницы.

Память по себе Николай Сергеевич оставил светлую.

Ныне о нем рассказывают в местных музеях и школах.

Павел Крючков, заместитель главного редактора журнала «Новый мир»

* * *

Не дари мне, позёмка, горностаевых шуб.
Спой ты мне отходную, прощальную песнь
О прошедшем огни, громы медных труб,
И изведавшем всё, что творится здесь.

Перезревшей душе докучает гам.
Этих жил и костей досаждает груз.
Впору ей испытать, что таится Там,
В лабиринтах снов, в кабинетах муз.

Как ласкает слух запредельный зов!
Не пойму — то ли он? — то ли песня твоя?..
Как созвучны они! Это гул веков.
Это родственный голос услышал я.

* * *

Отпели хромки и тальянки.
Пройдут селом по вечерам
Девчонки, словно иностранки,
Ещё сопливые вчера…

Ошпарит гром магнитофона,
Хлестнёт духов густой букет…
И бабка деда Агафона
Перекрестится им вослед.

Земле положено вращаться,
Катушкам  — более того.
Осталось только достучаться
До тайны сердца своего.

Русь-Россия

Я дождусь твоего возвращения.
Лишь однажды растают снега —
Глянут в воды второго крещения
Травяные твои берега.

Знаю, сколько б тебе ни исполнилось
В небесах и по книге земной,
Но вторая — и вечная молодость
— За тобой! За тобой! За тобой!

Это только твоя привилегия:
Мчаться, падать — и снова вставать, —
Чтобы крепче держался в телеге я,
Чтобы помнил родимую мать.

Но не только для красного словушка
Родилась ты однажды на свет.
Разневестишься — грянет соловушка! —
Жениха голосистее нет.

Не о той ли малиновой свадебке,
Иссечённый вчерашним смерчём,
В возрождённой из пепла усадебке
Свиристит уцелевший сверчок?..

И душе перетруженной тужится
Не о тех ли, сиявших в ночах, —
Не сегодняшних, ставших как лужицы, —
О бездонных, как небо, очах…

Как ни призрачен день отпущения
Превеликих и малых грехов, —
Я дождусь твоего возвращения
К серенадам твоих женихов.

* * *

(Из цикла «Запретная зона»)

Не хвалюсь, что был и я там,
Что постиг земное дно.
Просто клеток каждый атом
И вселенная — одно.

Всё, что было, всё, что будет,
Всё, к чему причастен ты,
Пред тобою — как на блюде,
В резком блеске наготы.

И не спрятаться, не скрыться,
Все любя или круша,
От себя. Успей побриться —
И сказать: «Суди, душа».

* * *

Мне не терпится, выев глазами
Мох в пазу и сучок на бревне,
И невольно сравнив с образами,
Встретить Бога на мокром гумне.

Я хочу, если только не струшу,
Глубочайше его попросить
И мою оприходовать душу,
Ибо больше не в силах жить.

* * *

Я пытал свою судьбу
Завалящую —
Через горе и беду
Настоящую.

Глубока моя вина.
Широка моя страна.

Приняла и обняла,
И поверила
Всё впитала, всё взяла,
Всё измерила.

Видно, втайне о душе
Помолилася.
В море слёз моя слеза
Растворилася.

Я пытал свою судьбу,
Зажигал свою звезду.

Ты, звезда моя, звезда
Восходящая! —
Ты и радость, ты и боль —
Настоящая!

ФОМА