Как преодолеть состояние «зачумленности» в галере военного времени, сохранив образ христианина: опыт классики.

Перед первым весенним днем выпал снег. Зима, покидая пенаты, своим белым покровом, «благословением святым» (Б. Чичибабин), прощала нас, не предвещая ничего необычного. Ночь, та самая, «украинская», которую, по Гоголю, мы не знаем (и узнавать, очевидно, не время), прошла спокойно, несмотря на сотрясающий землю гул канонады и обескураживающе разрывающие объятия Морфия оповещения «Повітряна тривога. Негайно прямуйте до найближчого укриття – Відбій тривоги».

Очередное утро, приближенное молитвой-упованием на милость Божию, начинается с обзвона родных, близких, друзей, а в голове крутятся строки Альбера Камю из экзистенциального романа-притчи о европейском фашизме, написанного в 1944 г.: «…В мире всегда была чума, всегда была война. И однако ж, и чума и война, как правило, заставали людей врасплох... Когда разражается война, люди обычно говорят: “Ну, это не может продлиться долго, слишком это глупоˮ. И действительно, война – это и впрямь слишком глупо, что, впрочем, не мешает ей длиться долго. Вообще-то глупость – вещь чрезвычайно стойкая, это нетрудно заметить, если не думать все время только о себе. В этом отношении наши сограждане вели себя, как и все люди, – они думали о себе, то есть были в этом смысле гуманистами: они не верили в бич Божий. Стихийное бедствие не по мерке человеку, потому-то и считается, что бедствие – это нечто ирреальное, что оно-де дурной сон, который скоро пройдет. Но не сон кончается, а от одного дурного сна к другому кончаются люди, и в первую очередь гуманисты, потому что они пренебрегают мерами предосторожности. В этом отношении наши сограждане были повинны не больше других людей, просто они забыли о скромности и полагали, что для них еще всё возможно, тем самым предполагая, что стихийные бедствия невозможны. Они по-прежнему делали дела, готовились к путешествиям и имели свои собственные мнения. Как же могли они поверить в чуму, которая разом отменяет будущее, все поездки и споры? Они считали себя свободными, но никто никогда не будет свободен, пока существуют бедствия» («Чума»).

Арнольд Бёклин. Чума

Альбер Камю, прозванный еще при жизни «совестью Запада», порицал любую несправедливость, впрочем, желал стать святым без Бога и не считал истину Христа «прозрачной», не принимал «высшего закона» по соображениям «гордыни» (не случайно экзистенциальную парадигму писателя наиболее верно определяет Иустин Попович как «философию по человеку»), но в то же время признавал христианство самой человечной религией, способной дать каждому веру в силу его собственного выбора. Мыслитель считал, что «Евангелие реалистично, хотя обычно его считают нереальным. Оно исходит из того, что человек не может быть безгрешным. Но оно может постараться признать его греховность, то есть простить». Любая война, по мысли Камю, имеет социальный и метафизический смысл, ведет к уничтожению всех духовных и материальных ценностей, уродует людей: «Говоря о чуме, я хочу показать ту удушливую и грозную атмосферу изгнания, в которой мы жили и от которой страдали. Одновременно я хочу распространить эту картину на все существование в целом».

Отец Панлю, судорожно переводя дыхание, в храме, по крыше которого бьет нудный стук капель дождя, словно плетью ударял словами собравшихся: «Братья мои, вас постигла беда, и вы ее заслужили, братья». Пламенная проповедь заставила всю изможденную паству преклонить колена: «Ежели чума ныне коснулась вас, значит, пришло время задуматься. Праведным нечего бояться, но нечестивые справедливо трепещут от страха. В необозримой житнице вселенной неумолимый бич будет до той поры молотить зерно человеческое, пока не отделит его от плевел. И мы увидим больше плевел, чем зерна, больше званых, чем избранных, и не Бог возжелал этого зла. Долго, слишком долго мы мирились со злом, долго, слишком долго уповали на милосердие Божье. Достаточно было покаяться во грехах своих, и всё становилось нам дозволенным. И каждый смело каялся в прегрешениях своих. Но настанет час – и спросится с него. А пока легче всего жить как живется, с помощью милосердия Божьего, мол, все уладится. Так вот, дальше так продолжаться не могло. Господь Бог, так долго склонявший над жителями города свой милосердный лик, отвратил ныне от него взгляд свой, обманутый в извечных своих чаяниях, устав от бесплодных ожиданий. И, лишившись света Господня, мы очутились, и надолго, во мраке чумы!»

Иезуит Панлю, указывая на греховность людей как корень зла (зло и есть неповиновением Богу (И. Златоуст)), ведя отчаявшихся слушающих к истине, впечатляюще рисовал ужасающую картину бича Божьего, призывая всех делать добро, опираясь на Божественную подмогу и извечную надежду христианина, а в остальном покориться воле Творца. В окончательной редакции романа католический священник надломлен, но до конца жизни не теряет веру в Бога (умирает, не выпуская из рук Распятие), ведь это его избранный верный путь сокрушения «чумы», так как вера единственно ценное в глазах Всевышнего, а любовь к Нему «предполагает полное забвение самого себя, пренебрежение к своей личности»: Господь единственный, кто «может смыть ужас страдания и гибели детей, во всяком случае лишь один Он может превратить его в необходимость, ибо человек не способен это понять, он может лишь желать этого».

Известно, что сам Камю называл себя и свое поколение детьми, которые «не ведали Бога и были не ведомые Ему, не способные представить себе потустороннюю жизнь, настолько неисчерпаемой казалась им жизнь земная, подчиненная равнодушным божествам солнца, моря и нищеты». Зачитываясь Достоевским, писатель именовал «Бесы» пророческой книгой и полагал, что ее герои-нигилисты, представляющие разорванные, исковерканные души без веры и любви, «наводнили собой наше общество, наш духовный мир».

Питер Брейгель Старший. Триумф смерти

В охваченном паникой и утратившем моральный лик алжирском городе Оране, где многие ведут опошленный образ жизни: «шесть дней недели стараются заработать побольше денег», где околевает несметное полчище крыс, распространяющих чуму, нет места Богу. Доктор Риэ, не веря в Господа и справедливость миропорядка, не одобряет методы отца Панлю, считая чуму нескончаемым поражением и единственным способом объединить общество, и рассуждает так: «Раз порядок вещей определяется смертью, может быть, для Господа Бога вообще лучше, чтобы в Него не верили и всеми силами боролись против смерти, не обращая взоры к небесам, где царит молчание», в то же время формирует свой смысл жизни – отчаянно служить людям, сострадая вместе с ними: «Да, вот что дает уверенность – повседневный труд. Всё прочее держится на ниточке… Главное – это хорошо делать своё дело». Страдание и смерть ребенка, который, по словам Риэ, «грехов не имел», как кульминационная точка диалога героя со священником, обнажает теологическое мировоззрение героя: «даже на смертном одре я не приму этот мир Божий, где истязают детей», которое во многом сопряжено с философским диспутом Ивана Карамазова о «слезинке замученного ребенка», противопоставленной мировой гармонии. Альбер Камю словами Панлю: «Но, может, нам нужно любить то, чего не можем охватить разумом» – и репликой из «Бунтующего человека», адресованной Ивану Карамазову, о вере, которая предполагает принятие тайны зла и смирении перед несправедливостью: «Тот, кому страдания детей мешают открыть сердце для веры, не примет жизни вечной» – опровергает саму идею бунта против Бога и ситуации, которая ставит людей перед испытанием их веры. Бунт же разума Ивана, помним, сопровождался раздвоением сознания.

Роман Камю «Чума» как метафора абсурда зла в целом и его конкретного проявления – фашизма называют «евангелием XX века», поучающим, как бороться и остаться человеком в самых неприемлемых условиях, не уклонившись в «трагическую мудрость» сизифова труда. Зло, согласно автору произведения, является почти всегда «результатом невежества, и любая добрая воля может причинить столько же ущерба, что и злая, если только эта добрая воля недостаточно просвещена». Надвигающиеся угрозы предстоящего ужаса чумы игнорируются, дабы не посеять панику среди довольного суетливого общества, – Камю буквально детализирует стадии стихийного бедствия, выписывает, как зарождается и действует чувство страха во время неистовой предсмертной жажды жизни, трагизм которой придает ей все признаки чумы, а желание «быть счастливым в одиночку» тесно сопрягается со стыдом.

Как важно даже в тяжелое несносное время оставаться людьми, облачившись в доспехи любви к ближнему, заповеданной Самим Господом. Камю в «Записных книжках» напишет: «Первой должна прийти любовь, а за ней – мораль. Обратное мучительно». Писатель, преклоняясь пред матерью, которая на склоне лет отличалась религиозностью, считал ее ближайшей ко Христу: «Мама: как неученый Мышкин. Она ничего не знает о жизни Христа, кроме Распятия. Но кто из людей ближе к нему, чем она?»

В эти гнусные тяжелые дни сурового испытания, по слову Камю, во время «царствия зверей», которое выражается в «страшном одиночестве того, кто сражается, и того, кто остается в тылу, в позорном отчаянии, охватившем всех, и в нравственном падении, которое со временем проступает на лицах», главное не стать жертвой информационного капкана, удушающего и выбивающего из рациональной колеи, не поддаться искусительному соблазну чрезмерно поглощать новостную информацию, пытаясь предусмотреть сценарии развития войны, прояснить ход истории и т. д. Попущенное Богом непременно совершится. И гроздья гнева обрушатся и на добрых, и на злых, ибо всяк за всякого повинен. Православный христианин должен уповать лишь на Господа, а не искать правых и виноватых. «Виноваты всегда судьи… – писал Камю. – Выносить абсолютный приговор могут только те, кто абсолютно безгрешен… Вот почему Бог должен быть абсолютно безгрешным». Важно, не предаваясь духу осуждения и празднословия, не забывать веление правосудного Творца «Мне отмщение, и аз воздам» и непрестанно использовать мощнейшее орудие против зла – слово молитвы, привлекающее Святую благодать, ведь «Господь любит постоянного молитвенника и являет ему щедроты Свои» (Ефрем Сирин). Не случайно и сам Альбер Камю отмечал, что люди обращаются к Богу лишь для того, чтобы получить невозможное.

Самое главное нынче для православного христианина – преодолеть состояние «зачумленности», выработать стойкий иммунитет против любого злонравия, отравляющего наше естество, не совершать насилия и бороться против гневливых и злоумышленников лишь молитвой, утвердиться в добросовестном «дежурстве» на своем поприще и «хорошо делать своё дело» (Риэ), выполнять свой долг и обязанности, которые, согласно Николаю Гоголю, являются эффективным средством для достижения не только земных целей, но и целей высшего порядка, связанных с Божьим Промыслом: «На корабле своей должности и службы должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на кормщика небесного. Кто даже и не в службе, тот должен теперь же вступить на службу и ухватиться за свою должность, как утопающий хватается за доску, без чего не спастись никому». Необходимо послужить в первую очередь ближним своим: добрым утешительным словом, делом, словно мы в «другом небесном государстве, главой которого уже сам Христос…» (Н. Гоголь). Пред лицом жестокой участи все мы равны, ведь «микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает», человечность же раскрывается именно в самые трагичные моменты. Страшный суд происходит, по словам Камю, ежедневно, а война-чума не способна уничтожить дух человечности, пока мы остаемся людьми. Людьми, избавляющимися от гнусных предпочтений к страстям, отчаянию, ведущему к бездеятельности, и дерзновенно исполняющимися силой духа, благоразумия и смиренномудрия.

Символичным является фрагмент романа о судьбе восьмидесяти одного монаха обители Мерси: только четверых пощадила злая лихорадка. Из этих четверых трое бежали. Остался один. Отец Панлю восклицает: «Братья мои, надо быть тем, который остается!» Идея стояния и верности пути смиренного избранника, кающаяся душа которого возгорается лишь небесным огнем, подчеркнуто выражена и в последних словах пастыря: «…у священнослужителей не бывает друзей. Все свои чувства они вкладывают в веру».

Свет и во тьме светит, заслоняя собой липкое бытие любых страданий и неся умиротворение вопреки страху смерти, подвигающему к страстному желанию жить. Он, этот свет, уверен отец Панлю, «озаряет сумеречные дороги, ведущие к освобождению... Он, этот свет, есть проявление Божественной воли, которая без устали претворяет зло в добро. Даже ныне он, этот свет, ведет нас путем смерти, страха и кликов ужаса к последнему безмолвию и к высшему принципу всей нашей жизни», когда воссияет боговидная красота нашего образа, «…воссияет истина из видимой несправедливости».

Наталия Сквира