Православие и современность

Прощение — это проблема не только духовная, но и психологическая: нам будет трудно разрешить эту проблему, если мы не посмотрим на нее глазами практикующего психолога, к тому же верующего, православного человека, писателя и журналиста. Наш собеседник — Александр Ткаченко.

— Александр Борисович, как бы Вы, будучи психологом, определили: что значит простить? Простить — это что сделать?

— Не претендуя на академичность этого определения, я сказал бы, что простить — значит, высвободить ту энергию, те внутренние ресурсы, которые раньше расходовались на непрощение. Непрощение — это обида, на то, чтобы сдерживать напор обиды, у человека уходит масса энергии, причем перманентно: ведь непрощающий человек всегда должен быть готов отвергнуть попытку примирения с той стороны. А что происходит, когда мы простили? Имеющийся у каждого из нас обыденный опыт свидетельствует: человеку становится легче. Ощущение этой легкости хорошо выражено в расхожих выражениях: будто гора с плеч свалилась, словно камень с души и т. п. Это и есть переживание возвращения той энергии, которая раньше тратилась на непрощение. И теперь эту энергию можно использовать в благих, в достойных человека целях.

— А почему человек подчас так упорен в своем нежелании, отказе прощать? Например, одна моя знакомая — верующая, постоянная прихожанка — наотрез отказывается простить родной сестре, которая действительно плохо с ней поступила: продав квартиру, бросила их со старенькой мамой, инвалидом, без денег и нормального жилья, а сама вышла замуж за иностранца и уехала за границу. Говорить этой моей знакомой: «Если ты христианка, ты должна… » — бесполезно, она только жестче от этого становится в своем отказе: «Кому угодно другому, только не ей! Никакая она мне не сестра!». О позиции сестры мне судить трудно, но знаю, что она неоднократно пыталась наладить отношения.

— Человек держится этой позиции и не хочет прощать, потому что боится, простив, перестать быть самим собой, потерять свою идентичность. То есть: «Я — человек, который подобных вещей не прощает. Если я прощу, я перестану быть таким человеком. А каким я стану — непонятно». Это неосознаваемый мотив, но он присутствует и определяет поведение. Сестра, поступившая с вашей знакомой и с ее мамой вот таким образом, причинила им очень много боли. И получается, что, простив сестру, ваша знакомая собственную боль и боль своей матери обесценит. Если они это простят, значит, их боль ничего не стоит, с ними можно вот так поступать и ничего особенного в поступке сестры не было. Ну, поболело и перестало, живем дальше, до следующего эксцесса.

Конечно, здесь трудно какую-то общую формулу для всех вывести: обстоятельства бывают очень разные. Но, мне кажется, если человек говорит: «Не могу простить», значит, надо смотреть, почему он не может простить, что является причиной, за что он так крепко держится, что он хочет сохранить, не прощая. Там обязательно обнаружится какая-то ценность, нечто не менее важное для этого человека, чем освобождение от того напряжения, о котором мы с Вами говорим. Человек, может быть, и понимает, что ему стало бы легче, если бы он простил, но он не может поступиться этой ценностью, вернее, тем, что он субъективно воспринимает как ценность. И, чтобы человеку помочь, надо искать эту ценность, надо смотреть, что она такое. Иногда это идентичность: «Я — вот такой, и я не хочу быть кем-то другим». Иногда это боль. Иногда — позиция жертвы, которая в ряде случаев позволяет человеку снимать с себя ответственность. То есть: он меня обидел, и я его не прощу, потому что я, как обиженный, имею право на какие-то преференции с его стороны.

— Он передо мной виноват, значит, он у меня в долгу?

— Да, он у меня в долгу, и я буду иметь с него дивиденды пожизненно. То есть это может быть инструментом манипуляции, хотя и неосознанной. Такие вещи, как правило, не осознаются. Но какая-то ценность за непрощением всегда стоит.

— Можно ли в данном случае говорить о неумении, или нежелании, или о нерешимости, или, наконец, об объективной невозможности человека жить иными, высшими ценностями?

— Говорить о нежелании или нерешимости можно лишь в том случае, если человек понимает: вот одна ценность, а вот — другая ценность, и мне нужно решить, какая из них станет для меня приоритетной. А в случае с непрощением, как я уже говорил, процесс протекает неосознанно. Человек вообще не понимает, за что именно он так держится. Вот хорошая метафора: знаете, как в Индии охотники обезьянок ловят? Берут кувшин, закапывают его в землю и кладут внутрь апельсин, который по размеру только-только может пролезть в горлышко кувшина. Обезьянка засовывает руку в кувшин, хватает лакомство… а вытащить лапку из ловушки не может, потому что кулачок у нее сжат. Чтобы вытащить, надо разжать ладонь, выпустить добычу, а это для обезьянки неприемлемо: добыча — ценность. И в результате обезьянка попадает в плен. То же самое, на мой взгляд, происходит с людьми, которые не могут простить обиду. Они схватили какую-то из тех возможных ценностей, о которых мы с вами уже рассуждали, и потому не могут освободиться. Об осознанном выборе ценности здесь уже не приходится говорить: просто рефлекторное хватание за одну из них, и оно делает невозможным выбор иной, может быть, более важной и высшей ценности. Человек, будучи верующим, сам не понимает, почему ценности его веры не стали для него приоритетными в ситуации, когда он никак не может простить обиду. А причина проста: он вцепился в другую ценность, не понимая при этом мотива своего поведения. И вот здесь именно психологи очень хорошо могут помочь человеку в осознании сути проблемы; а это осознание, достигнутое с помощью психолога, может существенно облегчить духовный выбор человека или, точнее говоря, вообще сделать этот выбор возможным.

— Значит, первый шаг к духовному освобождению — это осознание?

— Конечно. Есть заповедь — уклонись от зла и сотвори благо. Пока человек не осознает, в чем для него заключается благо, а в чем — зло, духовный выбор остается для него невозможным.

— И если рядом с нами нет психолога — потому что психологи, по-настоящему профессиональные, у нас пока в дефиците — нам самим надо постараться осознать свою ситуацию? А это требует честности с самим собой, правильно я понимаю?

— Понимаете Вы правильно, но это очень трудный и болезненный процесс, потому что человеку невероятно тяжело признать себя слабым, ущербным, ошибающимся. Гордость не дает признать себя уязвимым. А ведь увидеть себя обезьянкой, которая что-то схватила и не может кулачок разжать, — это очень уязвимая позиция. И психика будет накрывать ее множеством защит, всяческих отрицаний, рационализаций, интеллектуализаций, объяснений… Человек, с одной стороны, не может разжать свой кулак и выпустить свою ценность, с другой — не может признаться себе в том, что оказался в ценностной ловушке.

— Сталкиваетесь ли Вы с такими ситуациями, когда, например, не ладятся отношения в семье — между супругами, между родителями и взрослыми детьми, а причина именно в непрощении каких-то давних обид? Причем они вообще никак не проговариваются, эти обиды: они закопаны где-то глубоко у повзрослевших детей, может быть, в детстве. И отношения со стареющими родителями, при внешней пристойности, остаются напряженными, отчужденными — именно потому, что человек там, в детстве, что-то не простил.

— Сталкиваемся, конечно. В подобных случаях прежде, чем говорить о прощении, необходимо разобраться с предметом прощения, то есть с обидой. Обиду в психологии называют детской эмоцией. Не потому, конечно, что взрослым это не пристало. Еще одно название обиды — упакованная злость. То есть злость, которая не получила выхода, разрешения, отработки. Злость, которая осталась «законсервированной» в памяти и в теле. У человека на когнитивном уровне сохраняется память о полученной травме; время от времени память воспроизводит эту ситуацию, и опять включается комплекс неотработанных чувств. Он раз за разом испытывает ту злость, которая не получила выхода, и снова вынужден ее подавлять. Человек наиболее уязвим для этой опасности в детстве, ведь ему нельзя выразить свой гнев обидевшему его взрослому. Ребенку приходится «упаковывать» этот невыраженный гнев в обиду. Впоследствии этот механизм подавления детских эмоциональных реакций формирует поведение уже взрослого. Человек не будет выражать свое раздражение, негодование, не будет защищать свои права, но при этом у него очень много этой упакованной злости, очень много накопившихся обид. И когда такой человек чего-то не прощает кому-то, то это уже не просто обида, это жизненная позиция — не прощать. А от жизненной позиции, как мы уже говорили, очень трудно отказаться, потому что ты отказываешься как бы от самого себя, сам себя предаешь.

— Боюсь, что среди нас немало таких вот хроников. Как все же выздороветь, как понемногу начать прощать?

— Прежде чем простить человека, который нанес какую-то обиду, нужно сначала признать тот факт, что тебе причинили боль. Почему признать это нелегко? Потому что, как уже говорилось, таким образом мы признаем и нашу уязвимость, а это очень болезненный процесс, и не каждый готов пережить боль от признания себя уязвимым, слабым, потерпевшим ущерб. Затем нужно признать, что ты на этого человека зол. Это тоже нелегко, но уже по причинам социального неодобрения. В православной среде, как известно, обижаться и злиться — грех. И бывает так, что человек остается в обиде просто потому, что боится признать себя разгневанным на обидчика. Ну а чувства-то не обманешь — боль есть. И злость есть, пускай и подавленная. И все эти подавленные, скрытые даже от самого себя чувства сжигают очень много энергии, необходимой человеку для жизни, для выстраивания новых отношений, для духовного, интеллектуального и профессионального развития.

— Жизнь гораздо чаще преподносит нам ситуации сложные, чем простые, то есть очевидные. В большинстве наших конфликтов есть и наша вина, и вина другого человека. Разобраться в этом трудно именно потому, что мы внутри конфликта находимся. И вот именно в таких случаях лично мне тяжело простить — я не могу отделить чужую вину от своей, не могу определить, что именно прощать.

— С точки зрения психолога, есть два формата решения подобных проблем. Первый — когда психолог выступает в качестве медиатора, посредника, переводчика между конфликтующими сторонами. Он помогает каждой из сторон приглушить эмоции, более четко сформулировать проблему, сделать более понятными свои претензии. В результате у людей получается договориться. И тогда оказывается, что проблема в общем-то была не такой уж и страшной, что договориться, услышать друг друга и друг другу простить вполне реально. Второй формат — это когда одна из конфликтующих сторон по тем или иным причинам не может или не хочет присутствовать при таком «разборе полетов». И тогда психологу приходится разбираться уже только с одной из сторон. Это труднее, но есть методы, позволяющие прийти к положительному результату и в этом случае. Например, можно предложить клиенту побыть в роли другого участника конфликта и попросить его высказать, что он обо всем этом думает уже из этой роли. Иногда при таком обмене ролями происходят удивительные вещи. Дело в том, что в чужой роли защиты собственной уязвимости у человека снимаются, и он свободно озвучивает позицию другой стороны, так как он ее прекрасно знает. Иногда у человека при этом даже меняются осанка и выражение лица. Он проговаривает то, что сам себе проговорить, в чем сам себе признаться боялся. Проговаривать претензии другой стороны к себе самому — это опыт, от которого потом отказаться невозможно, ведь ты же сам все это высказал вслух, да еще и при свидетеле-психологе. В принципе, это можно попробовать сделать и самостоятельно, без психолога. Но сразу предупреждаю, будет трудно, поскольку так исключается элемент игры, внешняя мотивация со стороны психолога, предлагающего все это проделать. А самому себя мотивировать всегда непросто, особенно в таких болезненных вопросах.

Когда мы говорим о прощении или непрощении, включаются две важные темы: вина и ответственность. Эти понятия у людей часто бывают спутаны. Вина — это чувство: острое, токсичное, как сейчас говорят, если человек застревает в нем надолго, оно может отравить всю его жизнь, включая психосоматику, то есть заболеть может человек. Но в норме чувство вины — это индикатор, как лампочка на панели автомобиля: раз загорелась, значит, горючее к нулю близко. Так же и чувство вины — оно показывает нам, что мы что-то не то сделали. Для этого оно и нужно.

А ответственность — это уже следующий этап. Когда ты нашел, определил для себя, что ты сделал не так, ты начинаешь думать: каким образом ущерб, нанесенный ближнему, возместить или хотя бы минимизировать по возможности. И здесь вина уже не нужна, вина уже свою функцию выполнила. Дальше наступает черед осознанной ответственности. В ситуации непроясненного конфликта, о которой Вы спрашиваете, в ситуации, когда непонятно, кто кому и сколько должен, важно именно свою ответственность определить и отделить ее от ответственности другого человека. Ведь у другого участника есть своя зона ответственности, и на нее залезать не надо. Иногда человек считает своим долгом взять всю ответственность за конфликт на себя и даже мотивирует это христианскими убеждениями: так, дескать, святые отцы учили, вини во всем себя. Но это под силу монаху, у которого есть опытные наставники, есть собственный духовный опыт, он укоренен в вере, в аскетической практике. Вот ему это сослужит, возможно, духовную пользу — все взять на себя. Но это не наша ситуация. Не зря же святитель Игнатий говорил: монах — растение оранжерейное. В миру он не вырастет, как ананас не вырастет на огороде в наших широтах. В повседневности брать всю ответственность за любую ситуацию на себя невозможно, потому что это означает — брать на себя ответственность за действия других людей. А это непосильная ноша. Это нарушение наших границ, если уж на то пошло. Поэтому мне кажется, здесь очень осторожно нужно к подобным советам относиться, ну а тем более вырванным из контекста. Обязательно нужно разграничивать зоны ответственности сторон: вот что в данном случае необходимо сделать мне, а вот что может сделать только тот, другой человек. Я сделал ошибку — я должен за нее извиниться, но если человек винит меня несправедливо, если он моих извинений не принимает — это уже его ответственность.

Дело в том, что не всякий конфликт можно урегулировать. Бывают ситуации, когда ты простил другого человека, а он тебя нет. Но это, к сожалению, неизбежность нашей жизни. И тут тоже очень важно понимать разницу между виной и ответственностью. Видеть свою ответственность — значит, сделать все, что от тебя зависит, для того чтобы возместить нанесенный тобой ущерб. Ну вот как мытарь Закхей в Евангелии, если кого чем обидел, воздам вчетверо (Лк. 19, 8). Он не думает о том, простят ли его эти люди, которым он вчетверо воздаст, и как они вообще это используют — это просто не его дело. Он не проваливается в вину, но он несет свою ответственность.

А у нас бывает так, что человек признал свою вину, возместил ущерб, искренне, от сердца, попросил прощения, а его не простили, и он ходит весь в вине, живет в позиции «виноват», в позиции изгоя, Каина. И кому от этого лучше? Тот человек, как обезьянка, о которой мы с Вами говорили, зажал что-то в своем кулачке и не хочет отдавать. Но из этого не следует, что другой человек должен всю оставшуюся жизнь виной себя убивать только из-за того, что кто-то со своим процессом не может разобраться.

— Скажите, а как быть, если человек, который тебе небезразличен, дорог, несправедливо тебя винит и отказывается тебя выслушать? Я не знаю, имеет ли это какое-то отношение к «простить — не простить», но вот отпустить это, сказать себе: «Ну что ж, не хочет меня слушать, и не надо, его проблемы, я знаю, что не виновата» — очень трудно. Это хроническая боль, и она тем больше, чем дороже человек. Как ее отпустить?

— Я думаю, что это проблема созависимости; случай, когда человек не самостоятелен в своем поведении, когда он опирается не на собственные чувства и решения, а на мнение другого человека. Поэтому ему жизненно необходимо, чтобы тот человек относился к нему хорошо. Эту болезненную потребность — непременно получить чье-либо благорасположение — люди иногда принимают за действие любви. Однако мы, как христиане, знаем, что любовь не приносит мучений, она не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла (1 Кор. 13, 5). Мучительным бывает страстное отношение к кому-либо. А пристрастное отношение может примешиваться к любви как раз вследствие такой вот эмоциональной зависимости.

— Вы сейчас говорите о болезненной зависимости одного человека от отношения к нему другого, правильно?

— Да. Это эмоциональная незрелость, когда человек, подобно ребенку, может оценить свое поведение только по реакции значимого взрослого. Это происходит, если в детстве не были созданы условия для постепенного взросления, когда в ребенке не формировалась его собственная внутренняя опора. Формирование такой опоры — это ведь и есть взросление. Если взросления не произошло, то человек потом всю жизнь будет искать себе какого-то значимого «взрослого», мнение которого о нем будет для этого человека жизненно важно. И это будет проявляться в любых отношениях: в любви, в дружбе, в профессиональной деятельности, в чем угодно. Обязательно будет какой-то человек, мнение которого для тебя архиважно. И если этот человек вдруг несправедливо тебя отверг, это вообще катастрофа. У него включается детская реакция: «Мама меня больше не любит, значит, я погибну».

— Но можно ли быть безразличным к отношению другого человека, если ты этого человека любишь? Любовь — это уже зависимость.

— Действительно, любой человек, поссорившись с кем-то из близких, дорогих ему людей, испытывает боль и очень хочет как-то это дело урегулировать. Но в норме он эту боль способен переносить, и она не толкает его на какие-то иррациональные поступки. Вы же знаете, как это бывает, любому человеку такой опыт знаком…

— Опыт безумных поступков в драме с дорогим человеком? Очень даже знаком.

— Бег за этим человеком по лестнице, по улице, хватание его за рукав — подожди, ты меня не так понял, двадцать звонков на неотвечающий телефон, дежурства у подъезда… А зачем все это, если ты видишь, что человек просто не хочет с тобой общаться. Все это — поведение ребенка, который надеется тронуть взрослого, вызвать его жалость и заслужить прощение, вернуть утраченную любовь. Поведение взрослого отличается тем, что он, испытывая боль от несправедливости или от какой-то такой нелепой ситуации, которая нарушила близкие отношения, все-таки способен действовать разумно. Критерий этой разумности в том, что человек осознает: он не ответственен за состояние другого человека, который несправедливо обвиняет его в чем-то и отказывается выслушать, разобраться в ситуации. Это тяжело, это тоже больно, да, это тоже отнимает здоровье, но ты способен эту боль пережить, если ты взрослый человек.

— Существует проблема навязчивых состояний или психотравм, когда боль обиды преследует человека, постоянно возвращая в давний уже, может быть, эпизод. Он хочет освободиться от этой хронической боли, но не может даже заставить себя просто об этом не думать: он бесконечное число раз прокручивает в своей голове произошедшее, непрерывно судясь, разбираясь со своим обидчиком. При этом он понимает, что ничего хорошего в такой вот хронической болезни нет, и чувствует себя виноватым в том, что не может или не хочет с нею справиться. И оказывается меж двух огней: болью обиды и болью вины за эту обиду. Какая это проблема — психиатрическая, психологическая, духовная?

— Психологическая, на мой взгляд. Человек испытывает вину, боль, тревогу и обвиняет себя в том, что испытывает эти чувства. Он пытается преодолеть их каким-то волевым усилием. Но это ведь борьба нанайских мальчиков. Понимаете, в ней не может быть победителя. Чем больше энергии ты вкладываешь в эту борьбу, тем лучше подпитываешь все эти чувства.

— Замкнутый круг?

— Это не просто круг, это спираль, которая закручивается с увеличением амплитуды, когда человек может себя действительно довести до нервного расстройства.

— И что же делать? Как остановить эту спираль?

— Вы уже сказали, что есть конкретный момент получения травмы, точка, в которую человек постоянно возвращается. Психика просто толкает его туда. Вопрос не разрешен, открыт, его нужно закрыть. А человек, вместо того чтобы разбираться, что же у него там произошло, какой ущерб он там потерпел, какие чувства у него остались невыраженными, пытается это забыть и раз за разом подавляет свои чувства. Так возникает незаживающая язва. А психологи с этим работают — помогают определить момент получения травмы, после чего начинается выяснение: что же там произошло, какие чувства человек при этом испытал и не прожил, утащил с собой в будущее; каким образом эти чувства влияют на его жизнь теперь, как это все отразилось на его судьбе. А потом, когда со всем этим разобрались, человеку предлагается просто переиграть эту ситуацию. Может быть, сказать что-то тому, кто был причиной этой травмы, выразить ему какие-то свои чувства. Или от лица этого человека что-то ответить себе. Как ни странно это звучит, но нашей психике все равно, происходит эта ситуация в реальности или проигрывается по ролям в кабинете у психолога: чувства, которые человек не смог выразить в реальности, могут быть со всей силой выражены в такой игровой форме. И когда слова сказаны, чувства выражены, какое-то эмоциональное состояние достигнуто, человек за один час избавляется от груза, который носил в себе десятилетиями. Помните, митрополит Сурожский Антоний в одной из своих бесед рассказывал о человеке, который всю жизнь жил со страшным чувством вины — он во время войны нечаянно застрелил девушку, свою невесту. Он исповедовался, каялся в этом, но чувство вины не проходило, до тех пор пока владыка Антоний не дал ему чисто психологический совет — «Вы просили прощения у Бога, а теперь попросите прощения именно у той, перед кем вы виноваты, у той девушки». Тот так и сделал. И боль человека отпустила, он перестал, наконец, мучиться чувством вины.

Я не беру сейчас в расчет мистические составляющие этого эпизода. Я рассматриваю его с точки зрения психологии и понимаю: да, действительно, это очень эффективный способ. Там, где ты не можешь попросить прощения или объяснить что-то человеку в реальности, ты можешь это сделать вот таким образом. И это тоже будет действовать.

— Чтобы выбраться из ситуации «не могу простить, не могу пережить», нам всегда нужен человек со стороны, тот, кто как бы протянет руку с берега?

— Надо знать, что не всякий человек со стороны может нам помочь. Потому что человек со стороны, сталкиваясь с чужой болью, с чужой травмой, с чужими сильными чувствами, как правило, проваливается в свои чувства и любым путем пытается прервать вас…

— …и сказать о себе.

— Да. Обычное поведение в таких случаях: «А вот я, а вот у меня тоже, но я же не…». Вы наверняка такое слышали не раз. Человек пытается сказать о себе не только для того, чтобы самовыразиться, но еще и для того, чтобы прервать ваш рассказ. Потому что человеку стало больно. Он спроецировал ситуацию на себя, у него резонируют его собственные травматические ситуации, и он неосознанно вас прерывает рассказом о себе. Либо начинает обесценивать ваши чувства: «Да ладно тебе, не принимай так близко к сердцу, ерунда это все, пройдет». Или: «Нашел, из-за чего расстраиваться, ты, наверное, не знаешь, что такое настоящая беда и горе, а вот я знаю». Несколько типичных форм реагирования есть, цель которых всегда одна — прервать ваш рассказ или перевести его на другие рельсы для того, чтобы не испытывать боль и дискомфорт от того своего, что всколыхнулось в ответ на ваше. А профессиональные психологи, как правило, в такие ямы не проваливаются, они это способны выдерживать. Ну и опытный священник, наверное, тоже способен.

— Мне кажется, это не обо всяком человеке все же: что он провалится в собственные эмоции и начнет ставить себя в пример. По моему опыту — среди наших друзей всегда найдется человек, который нам поможет.

— Это великое благо, если такой человек есть. Но здесь существует еще одна опасность. Ваш друг может вас не прерывать, не обесценивать вашу боль, он может быть просто от природы очень сострадательным. Но при этом он будет переживать вашу боль в полном объеме. Вы, по сути, эту боль будете в него вываливать. Вам будет становиться легче, а ему — тяжелее.

— Мне не раз и не два приходилось выслушивать страдающих людей, иногда по несколько часов; кое-кого я периодически выслушиваю годами. Вы знаете, тяжело становится не всегда. Иногда даже наоборот: реальная возможность помочь ближнему (хотя бы просто молча выслушав — иногда больше ничего и не нужно) окрыляет. Тяжело и помочь, кстати, невозможно, когда человек не берет ответственности за свою ситуацию на себя, когда он на тебе повисает: «Скажи, как мне жить!..» Да еще и обвиняет тебя, если ты не выдаешь ему какого-то рецепта, не взмахиваешь волшебной палочкой, уничтожающей его страдания.

— Слава Богу, если у Вас хватало на это ресурса, и вообще, универсального правила тут быть не может. Почему психологи не дают советов? Потому что, давая советы или предлагая правила к исполнению, ты автоматически берешь на себя ответственность за результат. А ведь это твой опыт, это твои правила, как они будут реализованы другим человеком — неизвестно, и это уже его зона ответственности. Но мы с Вами несколько уклонились от темы прощения, и я бы хотел сейчас вернуться к главному: прощение невозможно без признания своих чувств — той боли, которую тебе нанес человек, своей злости на него за причиненную боль и своей уязвимости — того факта, что ты уязвим, как и всякий человек. Неуязвим один только Бог.

Пока не будет такого внутреннего признания, ни о каком прощении речи быть не может в принципе. Потому что прощать оказывается-то и нечего. Ущерба ведь не было. Боли не было, злости не было. Получается просто система каких-то формальных отношений: «По некоторым признакам то, что он сделал по отношению ко мне, нехорошо, но я, конечно же, никак этого не переживаю. А поскольку я должен прощать, как добрый христианин, то я его и прощаю». Казалось бы, все правильно, а на самом деле все это мимо сердца и даже мимо ума, если по-честному оценивать такое отношение. Пустой обряд получается вместо реального прощения. По-настоящему простить обидчика может лишь тот, кто уже осознал свой ущерб, оплакал свою боль, отгоревал свое горе, пережил свой гнев. Лишь тогда прощение тоже станет осознанным актом милосердия как к обидчику, так и к себе самому.

Беседовала Марина Бирюкова