О земном пути А. П. Чехова как Возрождении и актуальных смыслах рассказа «Крыжовник», вышедшего из-под гениального пера писателя более 120 лет назад.

Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти... Но человека с молоточком нет...
А. П. Чехов

…1887 год. В 6 часов утра 25 марта у Чехова началось обильное кровотечение. В тот же день он был доставлен в клинику Остроумова, где пробыл 15 дней. Всё это время писатель, согласно воспоминаниям, шутил, отхаркивая кровь в большой стакан, и был занят разнообразными хлопотами, связанными с началом строительства школы в Новоселках, добивался согласия скульптора М. Антокольского соорудить в Таганроге памятник Петру I. Известно, что Чехов организовал его отливку и бесплатную доставку, основал в родном городе общественную библиотеку, пожертвовав туда более 2 000 собственных книг, и 14 лет непрерывно пополнял ее.

Когда в 1891–1892 гг. вследствие засухи в Нижегородской и Воронежской губерниях бушевал голод, писатель собирал пожертвования для населения, в Мелихове ежедневно с 5 до 9 часов утра принимал болящих, подчас за десятки верст ему доводилось посещать недугующих на дому: «Работа, требующая постоянных разъездов, разговоров и мелочных хлопот, утомительна для меня. Писать некогда. Литература давно уже заброшена, и я нищ и убог, так как нашел удобным для себя и своей самостоятельности отказаться от вознаграждения, какое получают участковые врачи» (письмо от 1 августа 1892 г.). Показательной также является деятельность Чехова, предложившего себя в качестве «холерного врача» во время эпидемии 1892 года и безвозмездно обслуживавшего 26 соседских деревень и монастырь Давидова пустынь, несмотря на развивающийся туберкулез. В его записной книжке читаем: «Мусульманин для спасения души копает колодезь. Хорошо, если бы каждый из нас оставлял после себя школу, колодезь или что-нибудь вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно». Жизнь писателя – искуснейший образец проживания по библейскому Закону: «Ибо мы – Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять» (Еф. 2:10), весь его земной путь является своеобразным Возрождением – через страдания, веру, воспитание нравственности, доброты, любви к людям.

Мастерски и психологически тонко автор описывает всплески предсмертного страха вследствие «скуки жизни» в одноименном рассказе: «Старик вообразил, что в нем происходит реакция, переворот. На другой день его опять потянуло в церковь, на третий тоже... Из церкви возвращался он свежий, сияющий, с улыбкой во всё лицо. За обедом темою для его неумолкаемой болтовни служила уже религия и богословские вопросы. Анна Михайловна, входя к нему в комнату, несколько раз заставала его за перелистыванием Евангелия. Но, к сожалению, это религиозное увлечение продолжалось недолго. После одного особенно сильного припадка ревматизма, который продолжался целую неделю, он уже не пошел в церковь: как-то не вспомнил, что ему нужно идти к обедне... Ему вдруг захотелось общества. – Не понимаю, как это можно жить без общества! – стал он брюзжать. – Я должен сделать соседям визиты! Пусть это глупо, пусто, но, пока я жив, я должен подчиняться условиям света!»

Подчинение обществу, глупым и пустым условиям света, превращающее жизнь в постоянную суету, по зоркому слову Чехова, стояние надо рвом и ожидание, когда он зарастет сам или его затянет илом, в то время как можно перескочить через него или построить мост, следование светскому образцу «счастья» заведомо ведет человека к закупориванию себя в «футляр», где воссозданы все условия застоя и кромешного исковерканного бытия, когда «жизнь расходится с философией: счастья нет без праздности, доставляет удовольствие только то, что не нужно», и нет возможности из-за бойкой погони за фальшивой мечтой, зоной комфорта насытиться цельностью и полнотой внутренней свободы. Именно правда жизни, глубокая задушевность рассказов привлекали многие поколения читателей. «Вот писатель! Он силой искренности своей Достоевского напоминает…» – справедливо рассуждал Лев Толстой о творениях Чехова.

Актуальным по нынешний день является рассказ «Крыжовник» (входит в «Маленькую трилогию» наряду с «Человеком в футляре» и «О любви»), сюжет которого Чехов услышал ото Льва Толстого, а тому историю поведал юрист А. Кони: некий петербургский чиновник долгое время отчаянно копил деньги на дорогой парадный мундир, вышитый золотом. Увы, но, когда это долгожданное одеяние было сшито, случая надеть его не представилось. В течение всей зимы вещица ютилась в шкафу, и золотые вышивки на ней изрядно потускнели из-за нафталина, а спустя полгода и сам владелец утратившей парадность формы ушел в мир иной. И, конечно же, чиновника провожали в последний путь, в «земляной футляр», откуда уже не выбраться грешному телу, в том самом желанном мундире.

В записной книжке Чехов намечает будущую фабулу рассказа: «Крыжовник. X. служит в департаменте, страшно скуп, копит деньги. Мечта: женится, купит имение, будет спать на солнышке, пить на зеленой травке, есть свои щи. Прошло 25, 40, 45 лет. Уж он отказался от женитьбы, мечтает об имении. Наконец 60. Читает многообещающие соблазнительные объявления о сотнях десятинах, рощах, реках, прудах, мельницах. Отставка. Покупает через комиссионера именьишко на пруде… Обходит свой сад и чувствует, что чего-то недостает. Останавливается на мысли, что недостает крыжовника, посылает в питомник. Через 2-3 года, когда у него рак желудка и подходит смерть, ему подают на тарелке его крыжовник. Он поглядел равнодушно… А в соседней комнате уже хозяйничала грудастая племянница, крикливая особа. (Посадил крыж<овник> осенью, зимою слег и уж не вставал. Глядя на тарелку с крыж<овником>: вот все, что дала мне в конце концов жизнь!) Он – сын разорившихся помещиков, часто вспоминает детство, проведенное в деревне».

В окончательной редакции рассказа, канва сюжета которого отличалась от первоначального замысла большей глубиной и драматичностью (хоть героя и не настигла болезнь, и он доволен «счастьем», всё же духовно мертв), описано одно из проявлений «футлярной жизни», посредством которого человек замыкается на своем узком мирке и сводит цель своего заплесневелого бытия к реализации идиллической мечты о покупке усадьбы, «о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес».

Мечта о «поэтическом уголке» с обязательным наличием крыжовника, подобно шинели для гоголевского Акакия Акакиевича, настолько обуяла героем – Николаем Ивановичем, что тот буквально расчеловечивается: живет скупо, недоедает, ходит нищим, женится без чувств на старой вдове, которую держит впроголодь, а ее деньги кладет в банк на свое имя и всё копит «земные богатства». Тезис «Деньги, как водка, делают человека чудаком» Чехов подкрепляет рядом жизненных случаев, универсализуя порочную страсть тех, кто забыл библейскую истину «Не собирайте себе сокровищ на земле… но собирайте себе сокровища на небе… ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6:19–21): «У нас в городе умирал купец. Перед смертью приказал подать себе тарелку меду и съел все свои деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Как-то на вокзале я осматривал гурты, и в это время один барышник попал под локомотив и ему отрезало ногу. Несем мы его в приемный покой, кровь льет – страшное дело, а он всё просит, чтобы ногу его отыскали, и всё беспокоится; в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали».

Результаты достижения мечты показаны глазами рассказчика, приехавшего навестить зажившего уже помещиком брата, который все-таки обзавелся 20 кустами крыжовника, дающими, что символично, кислые плоды: «Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, – того и гляди, хрюкнет в одеяло».

«Крыжовник». Иллюстрация В. Тарасенко

Довольная «свиная жизнь», роскошь «слепого счастья», сытость и праздность, ярко выписанные в «Крыжовнике», вызывают в человеке, по мысли рассказчика, «самомнение, самое наглое», когда тьма навязчивого обмана затмевает свет истины, зачастую становясь «общим гипнозом»: вокруг «наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье...» и «очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно». Вот отчего обобщающим аккордом, порицающим повсеместное равнодушие к чужому горю, звучат воззывающие строки: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других». Но, увы, читаем далее: «…человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, – и всё обстоит благополучно». Человек с молоточком опосредованно ассоциируется с образом Самого Христа, Который стоит у двери и пытается достучаться: «Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему…» (Откр. 3:20). Человек, соответственно, сам прогоняет или привлекает стучащего, наполняя естество злом или добром и прогнозируя свою дальнейшую участь.

Почему материальное главенствует над духовным и человек становится рабом земных благ «куцой бескрылой жизни» и ложного обмана, утрачивая образ Божий и закосневая; как разрушить прочные стенки «футляра», удушающие светлые порывы и осознание высшего стремления духа, – эти вечные важные вопросы ставит писатель не только в «Крыжовнике», но и во многих своих произведениях, отмечая, что «счастье и радость жизни не в деньгах и не в любви, а в правде». Речь идет в первую очередь о нравственном вечном Законе Правды, который и определял мировоззрение автора, «сознание собственной чистоты» человека ищущего, однако «не верующего»: «Нужно веровать в Бога, а если веры нет, то не занимать ее места шумихой, а искать, искать, искать одиноко, один на один со своей совестью». Отношение к жажде некой «справедливости» и игнорирование Творца как высшей нравственной силы просматривается также в письме писателя к А. Суворину от 27 декабря 1889 г.: «Общество, которое не верует в Бога, но боится примет и чёрта… не смеет и заикаться о том, что оно знакомо с справедливостью».

Чехов, постигая цели и смысл жизни, счастье, в котором, по слову писателя, «всегда почему-то примешивается что-то грустное», изображает опошленную бессодержательную действительность, обобщая силы, мешающие развитию, ведь «человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа», прибегая к формулировке смысла жизни ради добра Иваном Иванычем, своим альтер-эго: «Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!»

Между тем автор, которому, как замечал И. Бунин, Бог дал очень зоркие глаза и который боялся стать «модным писателем», не всегда дает прямые ответы, он, филигранный художник душевных движений, используя свое любимое многоточие для создания гармонического полотна текста, предлагает читателю беспристрастное сотворчество, во время которого жизнь словно замирает и проявляется правда искусства – главное требование мастерства, когда при прочтении произведений каждый формирует свой внутренний закон нравственности, когда улавливаются тончайшие отзвуки собственных потайных уголков души – от злобного корыстного эгоизма до благой всепрощающей кротости, покаяния, в чем и заключается суть исканий: «Между ‟есть Бог” и ‟нет Бога” лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его; и потому обыкновенно он не знает ничего или очень мало». Не оттого ли рассказ «Крыжовник» заканчивается фразой, звучащей под стук еще одного «молоточка», проливного непрекращающегося всю ночь дождя, и обращенной в дольний мир: «Господи, прости нас грешных»?

Наталья Сквира