ФОМА

Крещение Господне, как известно, описывается у трех евангелистов — Матфея, Марка и Луки. В тексте же Иоанна Богослова о самом Крещении ничего нет. И это при том, что апостол какое-то время был учеником Иоанна Предтечи и потому, по сути, являлся единственным непосредственным свидетелем этого события. С чем же связано это молчание апостола? Об этом в новом материале «Фомы».

Для начала дадим для сравнения отрывок из Евангелия от Марка, а затем — от Иоанна.

И было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане. И когда выходил из воды, тотчас увидел Иоанн разверзающиеся небеса и Духа, как голубя, сходящего на Него. И глас был с небес: Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение (Мк 1:9–11).

На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира. Сей есть, о Котором я сказал: за мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня. Я не знал Его; но для того пришел крестить в воде, чтобы Он явлен был Израилю. И свидетельствовал Иоанн, говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нем. Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот есть крестящий Духом Святым. И я видел и засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий (Ин 1:29–34).

Мы видим, что Иоанн Богослов, в отличие от апостола Марка (а также Матфея и Луки), лишь передает монолог последнего ветхозаветного пророка — его свидетельство о Христе как «Агнце Божием», — опуская при этом рассказ о самом Крещении Спасителя. Так что, если бы до нас дошло только четвертое Евангелие, то об этом событии мы бы так ничего и не узнали.

Почему же, по сути, единственный непосредственный свидетель погружения Христа в Иордан в своем Евангелии ничего об этом не говорит?

Дело в том, что само Евангелие от Иоанна, как замечали многие Отцы Церкви и замечают современные библеисты, и по своей стилистике, и структурно стоит особняком от остальных евангельских текстов. Конечно, речь при этом не идет о том, что оно им противоречит, — наоборот, текст Иоанна Богослова особенным образом их дополняет.

Известно, что апостол создал свое Евангелие позже всех. Евсевий Кесарийский, древний историк Церкви, оставил об этом следующую запись: «Когда первые три Евангелия разошлись повсюду и дошли до него, он (то есть апостол Иоанн — Прим. ред.), говорят, счел долгом засвидетельствовать их правдивость, но заметил, что в них недостает рассказа о первых деяниях Христовых, совершенных в самом начале Его проповеди. И это верно… Иоанна, говорят, стали поэтому упрашивать поведать в своем Евангелии о том времени, о котором молчат первые евангелисты, и о делах, совершенных Спасителем тогда, а именно — до заключения Крестителя». Этим объясняется то, что в четвертом Евангелии опущены многие события, уже описанные другими апостолами; в том числе и Крещение Господне.

Однако задача, стоявшая перед апостолом, конечно, была куда шире и значительнее. При помощи предельно простого языка — специалисты заметили, что количество уникальных слов в этом тексте значительно меньше, чем у всех остальных евангелистов, — он сумел создать удивительное по своей богословской глубине свидетельство о Христе. Как писал богослов и философ, отец Сергий (Булгаков), это — подлинное и единственное «евангельское богословствование».

Богоявление Господне. Владимирский собор Сретенского монастыря

Апостолу было важно восполнить созданный другими евангелистами образ Богочеловека; он предельно сосредоточен на словах Своего Учителя, так что каждый вдумчивый читатель его текста переживает то, что с особенной силой пережил однажды апостол Петр, когда воскликнул: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни (Ин 6:68).

Более того, в своем Евангелии апостол дал богословский отпор уже тогда разраставшимся на почве христианства ересям и лжеучениям. Так, например, он поставил «восклицательный знак» в библейском исповедании во Христе Богочеловеческой природы, уделив огромное внимание словам Учителя о Себе как о Боге. Сторонникам же одного из современных евангелисту заблуждений, утверждавшим, что истинным Мессией якобы был не Иисус, а Иоанн Предтеча, он, сам будучи когда-то учеником пророка, передает в своем Евангелии его же собственные слова о Христе: За мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня; и позднее апостол вновь приводит слова Крестителя, подчеркивая его положение по отношению ко Христу: Ему должно расти, а мне умаляться (Ин 3:30).

Вместе с тем Иоанн Богослов, как никто другой из евангелистов, подчеркивает и значимость Иоанна Предтечи в событии Крещения Господня; последний ветхозаветный пророк был не только тем, кто погрузил Богочеловека во Иордан, но и единственным человеком, кто в огромной толпе людей таинственно почувствовал и увидел Христа. Этот день, как писал святитель Николай (Сербский), был днем Иоанна Предтечи — человека, святость которого, по мысли Церкви, превышает только величие и праведность Пресвятой Богородицы:

«В толпе народа Он (то есть Христос. — Ред.) медленно шагает к Иордану. Он ничем не бросается людям в глаза, и никто не обращает на Него внимания. Его вид не так необычен, как вид Иоанна, и Его одежда не такая удивительная, и Его жизнь не такая суровая и постническая… Однако среди всех, собравшихся на Иордане, был один человек, один-единственный, который познал Его, и познал истинно. Это был сам Иоанн Креститель. И засияли очи строгого пустынника, и умолкли на мгновение громоподобные уста его, и забыл Иоанн о всей прочей массе народа, в воде и у воды, и, указуя перстом на Иисуса, умиленно изрек: вот Агнец Божий (Ин 1:29)».

Так работал Иоанн Богослов: опуская сущностные события евангельской истории, он меткими штрихами порой как бы дорисовывал полотно, созданное его предшественниками, придавая ему новую глубину.

«Четвертое Евангелие явно есть повествование “своими словами” и “по своему слуху”, — писал отец Сергий (Булгаков), — со всей личной окрашенностью, которая однако не препятствует глубокой и существенной правде боговдохновенного рассказа. Здесь (впрочем, опять-таки как у синоптиков в нагорной проповеди, притчах, речах) мы имеем не столько буквальную запись сказанного Христом, сколько художественно-богословское творчество, притом глубоко интимное и индивидуальное».