В идеале человек должен быть для другого человека раем. Сравните эту мысль с утверждением Сартра: «Ад – это другие». Так воспринимают люди друг друга потому, что в глубине понимают – они должны быть нужны друг другу по-настоящему, но в реальности друг другу абсолютно не нужны.

Встреча не на вечность, ненастоящая встреча делает присутствие другого адом. Как в песне Владимира Высоцкого: «Тут за день так накувыркаешься… Придёшь домой – там ты сидишь». И это герой песни говорит жене – то есть человеку, который должен был бы быть дорог. Но… мир практически не знает любви не по страсти. Святой Нектарий Эгинский говорит, что без Христа даже любовь сгниёт. Без Христа нет истинной любви, а есть только страсть в той или иной форме. Любовь праведного человека не такова. Прежде всего, для любви праведника характерно не делить отношение к людям по степеням. «Я тебя люблю, но сына или мужа всё-таки люблю больше». Такая любовь только мучает того, на кого она направлена, потому что мы понимаем, что должны быть любимы и нужны до последней глубины и во всём – и только это будет правильно. Одиночество – это когда мы окружены близкими людьми, у каждого из которых есть кто-то, кто им дороже, чем вы.

Христианин любит не так. Для него каждый человек – единственный. Каждый дорог без всяких степеней. Святые отцы говорят, что для Бога каждый один человек так же дорог, как и все люди вместе. Так же поступает и христианин. Митрополит Антоний Сурожский говорил, что, встречая человека, поступает по принципу шкафа – выдвигает тот ящик, в котором всё об этом человеке. Можно добавить, что, когда владыка Антоний встречал человека, он весь превращался в один единственный ящик для этого человека.

Митрополит Антоний видел одного человека всего несколько раз в жизни, но когда тот умирал, то назвал владыку своим лучшим другом. И причина тут в любви, которую имеет митрополит Антоний.

Ещё для встречи нужна благодарность. Благодарность другому человеку за то, что он есть. Тогда для нас с каждой встречей и с каждым годом всё больше будет открываться глубина человека.

Джон Толкин говорил о присвоении: «Некоторые вещи стали для нас бесцветными, потому что мы заграбастали их, заперли их под замок и перестали на них смотреть». Это относится и к людям. То есть мы должны не следовать желанию владеть человеком, а относиться к нему как к дару. Или, как говорил  философ Симеон Франк, «воспринимать другого как свет».

***
Есть разница между тем, как о высоте и красоте говорит умник или поэт. Когда мы слышим умника, то задыхаемся от уныния и лишаемся силы, а когда говорит поэт – люди обретают вдохновение и мудрость жить.

Митрополит Антоний говорил как поэт и пророк, как власть имеющий, а не как умники и формалисты.

Он говорит о духовном, которое сам переживает и испытывает, потому всегда говорит как свидетель реальности мира духовного и его слова живые. А это в нашем мире бывает так редко...

Видя и слыша владыку Антония, люди поражались тому, что видят перед собой христианина и настоящего человека, и это видение было для них, по свт. Иринею Лионскому, зрением славы Божией. А это всегда радует добрых и напоминает различным эгоистам и умникам, как далеко они стоят от добра.

Таковы уж умники – им всё нужна ссылка на авторитет, а красота, совершающаяся у них перед глазами, их возмущает. Скажешь такому, что владыка Антоний Сурожский считал фильмы Тарковского скучными, они задумаются, а попробуй сказать, что эти фильмы тебе лично скучны, и тебя запишут в ничтожества. Умник в обществе – то же, что фарисей в религии. Иногда эти две ипостаси объединяются в одном лице. Их основная заповедь такова: «Ни один наш современник не может жить и говорить от Духа».

***

Митрополит Антоний Сурожский будет одним из первых людей земли, вспомнившим, что западный мир когда-то был наполнен православно верующими святыми. Другим таким человеком был святитель Иоанн Шанхайский, который собирал древние жития, находил частицы мощей и возвращал память о славном прошлом или древние праведники через него приходили в мир, о котором молились всегда. Древние святые. Жития говорят о многом. О дивном сиянии, исходившем от их ликов, об их необыкновенной любви, способности прощать, милосердии и служении другим. Люди часто забывают прошлое, но те, кто любят (а святые таковы), помнят всё. Помнят ради того, чтобы каждого, кто им нужен и дорог, привести домой – в вечное царство грядущего воскресения.

Как известно из истории, все святые Европы до 1054 г. (отпадение поместной Римской Церкви от Церкви вселенской), святые Англии до 1066 г. (Битва при Гастингсе) и Ирландии до 1171 г. (Собор в Кашеле, передавший Ирландскую

Церковь под римскую юрисдикцию) существовали в единой христианской, апостольской, православной традиции. Конечно, Церковь в Средние Века (как и сейчас) действовала в разных культурах и, соответственно, создавала разные культуры. Кельты Ирландии были не похожи на саксов Англии, пиктов, германцев и даже галлов, не говоря уже о римлянах. Но эти различия были, по сути, неповторимостью святости каждого народа, неповторимостью его красоты.

***

Прп. Силуан Афонский говорил, что никто из святых не стал бы делиться своими духовными переживаниями и откровениями, если бы их не понуждала к этому любовь. Но и здесь мы видим, что одни святые говорят о себе крайне мало, стараясь более скрыть, чем явить, по крайней мере, когда разговаривают с неизвестными.

И есть другие святые, которые щедро делились своим сокровищем со всем миром. Подобно владыке Антонию, они говорили, что, если оставят благодатное событие только в себе, оно будет их греть, но никого больше не согреет. И они шли на риск непонимания, рассказывая о тайном и сокровенном – о своей любви и ответе Господа на неё. Нетрудно видеть, что нередко эти святые и подвижники были людьми поэтического настроя. Так, прп. Симеон Новый Богослов писал стихи, а старец Софроний Сахаров – картины.

***

Однажды к митрополиту Антонию Сурожскому обратился священник, который все силы души отдавал проповеди и храму и совсем не уделял внимания семье. Его жена страдала, и он хотел, чтобы знаменитый епископ её вразумил не мешать его постоянному пребыванию в храме. Но владыка Антоний, вопреки ожиданиям священника, посоветовал тому бо́льшую часть времени жизни уделять семье. 

– Но как же моё служение людям? – поразился священник.
– Если ваши домашние будут счастливы, люди сами станут к вам приходить, – отвечал митрополит Антоний.

Так и случилось. Священник много времени проводил с семьёй, и домашние стали счастливы, зная, что они дороги и любимы. Это видели прихожане храма и, если раньше священник сам бегал за ними, а они неохотно общались, то теперь люди сами стали приходить к нему домой, чтобы погреться в лучах тёплого и светлого счастья его семьи.

Когда священник рассказал об этом владыке Антонию, тот улыбнулся и промолчал. Ведь он знал, что христианство – это, прежде всего, дарить тепло тем, кто рядом. А тепло уже вызывает желание приблизиться к нему и согреться сердцем. И так, видя, что счастье и радость в мире возможны, человек воистину узнаёт христианство.

***

Думаю, что община (там, где она есть) – это не множество, не весь храм. Это немногие неординарные и стремящиеся к подлинности люди, которые вместе с мудрым священником-другом идут по пути ко Христу. А священник этот в чём-то похож на митрополита Антония – быть может, лёгкостью, глубиной и поэтичностью Духа Святого.

***

Когда владыка Антоний умер, священник моего храма сказал о нём с великим почтением: «Старец был»…

Я тогда удивился: «Почему старец?», так как думал, что праведность связана с чудесами. И лишь спустя годы я понял, почему святой Макарий Великий писал, что чудотворения подвижника – всего лишь внешнее выражение его сути, а то, кто он есть, раскрывается в христоподобной, подлинной любви, которая столь велика, что давала митрополиту Антонию по 15 часов принимать людей, когда глубже усталости было желание, чтобы счастье пришло к каждому и никто не ушел обиженным…

Как-то съёмочная группа записывала сюжет о владыке. В их числе был оператор пенсионного возраста, холодно относившийся ко всему церковному. Но услышав, как митрополит Антоний говорит, он подошел и спросил, можно ли ему, старику, принять крещение?

– Конечно, – отвечал тот, – ведь это как любовь, а влюбиться можно и в 80…

Все мы не старее Бога, и некоторые мои слушательницы лекций, которым уже за 50, говорили мне, что, открыв для себя Церковь, они впервые открыли, насколько жизнь интересна.

Артем Перлик