Когда я учился на филологическом факультете, то очень быстро понял, что не сто́ит придавать значение некоторым фрагментам лекций тех или иных преподавателей, настолько они не совпадали с моим внутренним ощущением истины.

А на четвёртом курсе экзаменатор по современной постмодернистской литературе спросил меня, почему я не прочитал ничего из предложенного списка, и я честно ответил, что в этом списке всё – «это чушь собачья».

– А не кошачья? – возмущённо и настороженно спросил он.
– Вряд ли одна от другой существенно отличается, – парировал я.
Поскольку никто никогда на его памяти не говорил так смело с человеком, принимавшим экзамен, то он крайне удивлённо спросил:
– Каких же авторов вы любите?
– Андерсена и Толкина, – ответил я.
В ответ на мои слова он скривился так презрительно, как умеют только умники, которые слышат о подлинной красоте.
– Мне всё с вами понятно, – просипел он, но решил, очевидно, не связываться с таким странным студентом и поставил мне тройку.
Что же до того, что и мне по его поводу было всё понятно, я мог и не говорить, ведь и я, и этот умник это очень хорошо понимали…

Я был тогда ещё студентом, но уже ясно знал, что никакой умник не похвалит то, в чём явно сияет свет, потому что свет обличает таких людей, выставляя как незначимость все те ранги и регалии, которыми они привыкли гордиться…

И я точно знал, будто прочёл об этом в ангельских книгах, что не могут быть правы те, кто всё время ругает жизнь и мир и тратит все свои силы на банальное утверждение своей значимости в своём болоте…

Борис Гребенщиков в одном из своих интервью точно так же определял уклонение людей от сути в их неспособности благодарить и радоваться. Не о том ли писал и А. Шмеман? А вот что сказал тогда Гребенщиков:
«Рок-н-ролл меня освободил от зануди. Я помню своих родителей и всю их компанию, которая по тем временам собиралась довольно часто, и у них всех были какие-то вопросы о смысле жизни, о том, как жить, куда жить, какие-то споры, бесконечный сигаретный дым, который висел слоями. И они все чего-то решали, и они на меня, маленького, не производили впечатления людей, которым хорошо живётся. Они всё время жаловались, и я всё время думал – неужели стоило рождаться и жить, чтобы всю жизнь прожить, жалуясь?»

Секрет тех авторов, через строки которых Небо становится ближе – как у Андерсена или Гребенщикова – в благодарности.
Умники же наоборот привлекают к своим унылым текстам других умников своим презрением и постоянными стонами на тему «Выхода нет...»

Андерсен писал для гадких утят, то есть тех удивительных людей, которых все вокруг считают дурачками за свойство таких утят быть «не от мира сего» (Ин. 15:19).

Умники, наоборот, пишут для гордецов с комплексом неполноценности.

У Андерсена есть об этом сказка «Чего только не придумают» – о неком человеке, который собирался сделаться поэтом к Пасхе, но переживал, что поздно родился и все сюжеты уже разобраны авторами прежних веков.
Чтоб решить свою трудность, он пришел к знахарке, и та дала ему особенные очки, глядя через которые на мир он с удивлением замечал, что каждая крупинка бытия, каждый встречный человек полны высокого смысла, – и всё это можно воспевать и хвалить. Весьма довольный, он уже собирался уйти, когда знахарка потребовала свои очки обратно. А без них он снова перестал видеть красоту и слышать суть.

«– Теперь я ровно ничего не вижу! – сказал молодой человек. – И ничего не слышу!
– Ну, видно, не сделаться тебе поэтом к Пасхе, – сказала знахарка.
– А когда же? – спросил он.
– Ни к Пасхе, ни к Троице! Тебе никогда ничего не придумать!
– Так за что же мне взяться, что делать, если я хочу жить творчеством?
– Ну, этого-то ты можешь добиться и к масленице! Засади поэтов в бочку да и колоти по ней! Колоти по их творениям  – это все одно что колотить их самих. Только не падай духом, колоти хорошенько и сколотишь себе деньжонки! Хватит на прокорм и тебе, и жене!
– Вот что можно придумать! – сказал молодой человек и принялся колотить поэтов одного за другим: самому-то ему не удалось сделаться поэтом…»

Нетрудно заметить, что методом этой знахарки пользуются все умники мира, заняты, по выражению Ренаты Литвиновой, тем, что «сублимируют на теле творческих людей».

Такая позиция умников, присваивающих себе дары Господни, была отвратительна Андерсену, ведь он знал, что Господь заключает Своё сияние в высоких книгах и вообще в красоте ещё и для того, чтобы люди становились настоящими и росли.
Между тем умники не меняются, даже читая такие книги.

Г. Померанц замечает об этом явлении так: «Интеллигент привык заглядывать на глубину (он читает Достоевского и слушает База), привык любоваться глубиной, но не жить на глубине».
Одно дело – читать книгу Софрония Сахарова или Уитмена и удивляться их мудрости и красоте, а другое дело – самому становиться красивым. Первое под силу любому умнику с дипломом, а второе – только тем, кто решился жертвовать ради счастья тех, кого любит, всюду следовать той настоящести, которой смогло восхититься сердце!

Гадкие утята читают иначе – они из тех, кто спешат умножить добро.
Приведём всего одну из многих подобных историй о тех, кто старается жить не ниже небесного о себе замысла.

В 756 году во время восстания Ань Лушаня, тонкого поэта Древнего Китая Ли Бо, вновь приглашают на государственную службу. Он принимает приглашение, но оказывается, что ко дворцу его звал младший брат императора принц Ли Линь, который предпринимает попытку захватить власть. После разгрома сил принца Ли Бо пускается в бега, но его ловят и сажают в тюрьму в Цзюцзянe. Там его осуждают как государственного преступника и приговаривают к смерти. Однако вмешивается генерал Го Цзы-и. Ли Бо спас его от суда и казни во время своего прошлого пребывания при дворце, когда тот был простым солдатом. Генерал заявляет императору, что меняет свой чин и положение на жизнь поэта. Император соглашается помиловать Ли Бо и ссылает его в далёкий Елан (на территории нынешней провинции Гуйчжоу). Путь в ссылку через всю страну оказывается долгим. Ли Бо успевает написать множество стихов за это путешествие. В Елан он так и не доезжает: в 759 году его догоняет известие об амнистии, и он отправляется обратно на восток.

Гадкий утенок соглашается терпеть боль ради того, чтобы быть в этом мире настоящим и умножить свет. А это всегда связано с тем страданием, которое мы терпим за данное намерение. Потому на такое решаются только самые высокие души. Данте писал: «Нежась на мягкой перине славы, себе никогда не добудешь».

Испытавшая в жизни большу́ю боль, поэтесса Марина Цветаева как-то написала такие строки:
«Ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми… ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, – без круга, без среды, без всякой защиты причастности, хуже, чем собака, а зато – А зато – всё».
«Всё» – имеется в виду дар духовного вникновения в мир, духовного постижения жизни, способность слышать горнее, а также способность поэтически выражать духовную сущность бытия, неповторимо расширять пространство красоты и смысла, совершать «умножение Бога», как говорил о настоящем людском творчестве святой Григорий Палама. Известно, что Цветаева всю жизнь страдала и всю жизнь искала быть понятой.
В 80-х XX века другая поэтесса, Белла Ахмадулина, жившая вполне хорошо, спокойно и богато, прочитав эти строки Цветаевой, обратилась к Небу с такой молитвой: «Я Тебя не знаю, кто Ты – Бог? Высшая сила? Вселенский разум? Но прошу Тебя – дай мне всё!».
И она потом говорила, что тотчас услышала в сердце своём ответ: «А за что тебе всё???».

По мысли сербского святого Иустина Сербского: «Благодать отмеряется человеку по мере труда».

Людям, желающим настоящести, важен личный пример обретения сути.  Некоторые из очень известных в мире мотивационных спикеров, таких как Ник Вуйчич, строят свои выступления как рассказ о своём пути, и такой путь всегда оказывается путём Золушки, путём большого труда, награжденного Небом славой.
Потому и пишутся сказки, что даже злые люди ощущают: зло всегда приведёт к боли, а добро – хотя через испытания и труд, но непременно – к счастью! «Отдай кровь, чтобы принять Дух», – говорили подвижники-монахи древней Палестины и Египта.

Чтобы верить в пути доброты, надо по нему идти. Чтобы знать, что любовь не может попустить зла любимому, нужно смотреть на мир не через сарказм, уныние или тщеславие.
И нет ничего удивительного в том, что ни тролли, ни драконы, ни гоблины не знают, что мир есть сказка со счастливым концом.
Чтобы знать о мире такое, спросите лучше Золушку или Того, Кто тайно от умников и эгоистов готовил для неё дворец и корону...

Разве Золушке было приятно, когда, чтоб унизить её, мачеха приказала ей отделить черную фасоль от белой?
Или разве молодому человеку, пришедшему в VI веке в обитель аввы Серида, было приятно, что какой-то тамошний монах из зависти справлял малую нужду на его матрац? Но в том-то и дело, что доверяющим пути доброты всё способствует благу. А потому и Золушка становится королевой, и неизвестный молодой человек всемирно знаменитым аввой Дорофеем, и вообще все идущие по пути доброты придут к счастью всех своих – и малых и  великих – историй жизни. И на этом правиле сказки устроен мир…

Мера боли – это одновременно и мера славы.

Андерсен приводит об этом свою сказку «Тётушка Зубная боль», когда к одному амбициозному человеку пришла муза, и она оказалась также зубной болью.

Этот популярный автор из сказки возомнил себя поэтом лишь оттого, что он научился складно играть словами. И тогда к нему приходит вдохновение в образе Зубной боли и напоминает, что всякий высокий евангельский дар обретается только теми, кто отдал ради него свою кровь.

«– А, так ты поэт! – продолжала она. – Ладно, я научу тебя всем размерам мук! Я примусь за тебя, прижгу тебя каленым железом, продерну веревки во все твои нервы!
В челюсть мне как будто вонзили раскаленное шило; я корчился от боли, начал извиваться, как червь.
– Чудесный материал! – продолжала она. – Настоящий орган для игры! И задам же я сейчас концерт! Загремят и барабаны, и трубы, и флейты, а в зубе мудрости – тромбон! Великому поэту – великая и музыка! И вот она начала играть!
Вид у неё был ужасный, нужды нет, что я видел одну её руку, эту туманную, холодную, как лёд, руку с длинными, тонкими, шилообразными пальцами. Каждый был орудием пытки: большой и указательный образовывали клещи, средний был острым шилом, безымянный – буравом, и мизинец – спринцовкой с комариным ядом.
– Я научу тебя всем размерам! – опять начала она. – Великому поэту – великая и зубная боль, а маленькому поэту – маленькая!
– Так пусть я буду маленьким! – взмолился я. – Пусть совсем не буду поэтом! Да я и не поэт! На меня только находят временами припадки стихотворного недуга, как находят и припадки зубного! Уйди же! Уйди!» (Х. К. Андерсен. Тётушка Зубная боль).

Артём Перлик