Гёте писал, что только для посредственного поэта нужны внешние впечатления для того, чтобы создавать свои произведения.

А поэт великий все истины мира содержит в себе, так как каждый раз заглядывая в ту или иную точку бытия, он прозревает её до тех глубин, где действует Бог и где явны те духовные законы, по которым сотворено бытие.

Но вместе с тем нельзя сказать, что путешествия ничего не дают поэту. Они дают, и дают очень много. А именно: каждый раз, оказываясь на новом месте, встречая новых людей и попадая в необычные обстоятельства, поэт получает возможность ещё и на этот аспект мироздания взглянуть небесным взглядом –  таким образом дать читателям возможность увидеть ту или иную ситуацию, явление, случай небесным зрением, во всей глубине и полноте, во всей предельной мудрости христианства.

Таким поэтом всю жизнь был и Пабло Неруда, человек, который объездил всю планету и всюду старался верно услышать суть.

Шведская академия, в 1971 году давшая поэту Нобелевскую премию, сформулировала своё мнение о нём так: «Тому, кто задался бы целью отыскать недостатки поэзии Неруды, не понадобилось бы много времени. Тому, кто захотел бы найти её сильные стороны, не пришлось бы тратить времени совсем».

Неруда ощущал себя всемирным человеком, чья поэзия прорастает сквозь бытие. Он говорил: «Из всех растений, скорби, детской жизни рождаются истинные, сокровенные, глубокие трактаты о поэзии, которые никому не прочесть, ибо их никто не писал. Поэзии учишься медленно, среди вещей и существ, не отделяя их от себя, а собирая вместе притяжением любви».

Святой Иустин Сербский замечал, что первозданный Адам ощущал всю Вселенную как своё расширенное тело. Подобным образом чувствует и великий поэт, зная, что высокое сердце способно охватить мироздание.

Неруда много путешествует и везде подмечает важнейшее. Ему легко заметить несоответствия между словом и делом у людей, непричастных к сути. И он всегда готов высмеять претензию таких умников, считающих, что истина у них в кармане только потому, что они могут правильно оформлять ссылки со сносками в своих скучных статьях. Так, живя некоторое время в Индии, Неруда познакомился с североамериканским проповедником оккультизма. Тот проповедовал в Индии буддизм, настаивал на вегетарианстве и каждую свою проповедь заканчивал словами: «Как говорил Рокфеллер, съедайте за день лишь один апельсин». Неруда весело замечает, что, окончив вегетарианскую проповедь, оратор неизменно спускался в ресторан отеля и заказывал себе большой кусок жареного с луком барашка. Поэт говорит, что обжорство было для него куда естественнее, чем проповеди. Впрочем, каждое утро этот человек влезал в смокинг и возвращался к своим темам о вегетарианстве и апельсинах...

Поэтому Неруда предпочитал людей других, далёких от умничанья и претензий на высшее знание. Поэт знал, что среди простого и часто необразованного народа гораздо легче можно встретить тех, кто отзывчив к поэзии. Он вспоминал, как однажды выступал перед десятитысячной аудиторией фермеров на каком-то стадионе, и те, узнав, что сейчас к ним обратится поэт, сняли шляпы, чтоб почтить великого человека. «Может ли тщеславный умник поступить подобным образом?» – задался риторическим вопросом Неруда, прекрасно, впрочем, зная ответ…

Латиноамериканцы просили поэта хотя бы прикоснуться к фото их девушек, чтоб порадовать своих невест тем, что их фото коснулся великий классик.

Однако, чтоб издать первую книгу, он продал свою одежду и вышел из типографии в тряпье и с ящиком своих книг.

Позднее поэт говорил, что ощущение, которое автор испытывает, глядя на свою первую изданную книгу, ни с чем нельзя сравнить, хотя все другие изданные им книги будут лучше оформлены, свёрстаны, отпечатаны.

Пабло Неруда пишет, что всевозможные формалисты и умники, сто́ит им увидеть подлинного поэта, «хватаются за всевозможные и уже бессмысленные доводы», чтобы только попытаться дискредитировать его значение и красоту. А истоки такого явления он объясняет так: «Зависть нередко становится профессией».

Жабе и сороконожке неспокойно, если в небе появится орёл или сокол. «Уж лучше пусть никто не летает, – рассуждают они, – ведь тогда мы так и останемся самыми важными персонами на своём болоте»…

Размышляя о завистниках подлинной поэзии, Неруда говорит так: «Они вымеряют строки моих стихов, доказывая, что я чрезмерно дроблю их или слишком растягиваю. Это не имеет ни малейшего значения. Кто определяет, какой должна быть строка – более длинной или более короткой, широкой или узкой, более желтой или красной? Это определяет поэт, который слагает эти строки, определяет своим дыханием, своей кровью, своей мудростью и своим невежеством. Ибо всё это входит в дрожжи, на которых замешивается поэзия».

И совершенно естественно, что великого человека всегда окружают завистники.
В этом, в общем-то, и всё дело: человек Духа противостоит не толпе, а посредственности. Его не могут перенести люди серости, люди формы и многочисленные умники всех мастей.

А причины такого явления нам открывает китайский мудрец Конфуций.

Однажды он с учениками ехал мимо некоего селения, и один из учеников сказал:
–  Я родился тут и вырос. В этом селении есть человек, о котором все другие люди говорят хорошо...
–  Это плохой человек, –  ответил Конфуций.
Ученики удивились и сказали:
–  Но в этом же селении есть ещё один человек, о котором все говорят плохо...
–  Это тоже плохой человек, – заметил Конфуций.
–  Кто же тогда хороший? – поразились ученики.
И Конфуций ответил:
–  А хороший тот, о ком все хорошие люди говорят, что он хороший, а плохие говорят, что он – плохой...

Неруда  родился в бедном селении в Чили, где, как он вспоминал впоследствии, «мужчины в церковь не ходили». Поэт говорил, что он, будучи двенадцатилетним мальчиком, был единственным прихожанином местного храма. Мама разрешала ему делать в храме все что угодно. И он стоял и слушал, но в Бога не верил, потому что никому из взрослых не пришло в голову познакомить с Ним ребенка. Никто из взрослых не обращал на мальчика никакого внимания в храме. Но тем не менее поэт говорил, что с тех пор с благоговением входил в любую церковь. Наверное, он все же имел какой-то особенный опыт Бога, но не мог адекватно выразить его в слове, а родственники не считали нужным помочь ему в этом.

«Народ  у нас был на редкость неверующий. Не я один –  и отец, и его братья, и бесчисленные зятья и свояки садились, не перекрестившись, за большой обеденный стол. Поговаривали, что один крестьянин по имени Риос... заарканил как-то статую святого Иосифа из церковной процессии. У нас стучали молотки, визжали рубанки, народ строгал доски и жал первый хлеб. По-видимому, на новых землях людям было не до Бога», – с сожалением вспоминает поэт и тут же замечает, что и в этих диких краях все женщины были верующими и чтили Христа... Мужчины же вспоминали о Боге только в минуты тяжелых испытаний.

Неруда приводит по этому поводу такой пример: «Как-то раз во время землетрясения на улицу выбежал старик и старуха. Старуха била себя в грудь и кричала: ‟Господи, помилуй!”. Старик спросил: ‟Как ты сказала?”. Она ответила: ‟Ну и невежда! По-ми-луй!”, но ему показалось это трудным, и он ударил себя в грудь, приговаривая: ‟Вот это самое! Это самое!”».

Но пока время было спокойным, мужчины в краях Неруды о Боге не думали и к женщинам не прислушивались. Но поэт, даже нецерковный, несет в себе некую стихийную религиозность. Святой Варсонофий Оптинский говорил, что чем ярче поэт, тем сильнее горит в нем огонь религиозного мистицизма. Так и Пабло, объездив Бирму, Сингапур, Индию, Китай, Японию, нигде не изменяет первоначальному чувству священного, посещавшему его в храме детства. А о народах Востока он пишет: «Это огромный, злосчастный человеческий род, но моя душа не приняла ни его обрядов, ни его богов».

Неруда  привозит с Востока другое знание: люди всей земли едины в страдании, а лучшие из них –  в жажде обрести подлинность.

И в этой подлинности, в её жажде, язычник может оказаться более близким к Богу, чем не исполняющий Его волю христианин. Это понимали древние святые отцы. Это инстинктивно понимал и Неруда. Даже лучшие из язычников приходили к подобному пониманию. Так, известный лидер индийского народа Махатма Ганди говорил своим соратникам, что никогда не читал и не видел в мире лучшей книги, чем Евангелие.
–  Отчего же ты тогда не становишься христианином? –  удивленно спрашивали его индусы.
–  Оттого, что я видел христиан, –  грустно отвечал Ганди.

Ведь не всем людям в мире, даже и великим, посчастливилось встретить в жизни великих праведников, православных старцев, таких как Паисий Афонский или Софроний Сахаров. Существование святых больше всего убеждает в реальности Бога христианства, но святых для этого нужно ещё найти. И потому не стоит спешить укорять тех язычников, которые честно искали истину, но не обратили внимания на христианство только лишь потому, что не увидели небесного света в глазах встречных им христиан.

То же самое можно сказать и о Пабло Неруде. Он, воспитанный в христианской стране, где христианам не было дела до собственной веры (какая частая история), не нашел в жизни тех, кто хотел бы и умел отвести его к Богу. И всё же, будучи поэтом, он чувствовал, что мир гораздо больше, чем кажется физикам. Как писал Оливье Клеман: «Я долго не знал, есть ли Бог, но не знал и как объяснить тот свет, который сиял в глазах некоторых встречных мною людей».

И этот свет, сиянье Духа Святого на лучших из нас – это постоянное свидетельство даже и для язычников, что бытие не оканчивается физическим миром и что реальнее всего в нас совесть, которая всегда учит человека поступать так, чтобы в земной жизни или за её пределами встретить и принять единственного, дающего нам жить настоящестью и высотой – Христа!

Артём Перлик