ФОМА

22 февраля 2021 года скончалась заслуженная советская актриса Екатерина Градова. Мы предлагаем перечитать сегодня одно из её интервью.

Тема войны и тема веры для актрисы Екатерины Градовой связаны неразрывно. «Двадцать восемь миллионов погибших — это высокая точка соединения людей в нашей стране, — говорит она. — Именно соединения в любви и благодарности, а не разъединения, которое мы видим повсеместно». Наш разговор — о христианском смысле роли радистки Кэт в «Семнадцати мгновениях весны», об отце-фронтовике, о маме-монахине и о вере Иннокентия Смоктуновского.

Кузница святых

— Екатерина Георгиевна, Ваш отец прошел войну. Как и в чем его рассказы повлияли на Ваше отношение к Великой Отечественной войне?

— Когда меня спрашивают о моем отце, я тороплюсь сообщить, что он был гвардии майор. На вопрос, был ли он военным, я всегда отвечаю, что он был больше, чем военным — он воевал!

Мой папа, доктор архитектуры, профессор, прошел всю войну. Командовал отделением 20-й штурмовой инженерно-саперной Свирской бригады Карельского фронта. Он принимал участие во многих разведывательных и боевых операциях, сохранив всех вверенных ему солдат. Папа — кавалер ордена Отечественной Войны II степени, ордена Красной Звезды, ордена Красного Знамени. Недавно в электронном банке документов «Подвиг народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» мы нашли подлинники папиных наградных листов. Теперь это семейная реликвия.

Он был очень сдержанным и сильным человеком. Свой путь на войне не считал чем-то особенным, только долгом. Наверное, так думают и говорят почти все воевавшие в те годы. У каждого была своя история, своя война, но все были тогда вместе, весь многонациональный народ. Папа рассказывал, что в атаку бросались и в окопе сидели казах, грузин, русский, чеченец, украинец, азербайджанец... И все они говорили: «Я — русский солдат». Так было в Отечественную войну 1812 года, в Первую и Вторую мировые войны. Горе и радость были общими, последний кусок хлеба и глоток воды делили на всех. И видящий летящую пулю закрывал от нее невидящего.

Война — это кузница святых. Двадцать восемь миллионов погибших — это высокая точка соединения людей в нашей стране. Именно соединения в любви и благодарности, а не разъединения, которое мы видим повсеместно. А все темные и спорные закоулки войны надо оставить за бортом, хотя бы в память об ушедших. В результате это дело личного покаяния. Не хочется говорить о павших, как о погибших, они не погибли. Претерпевший же до конца спасется (Мф 24:13).

— Как для Вас связаны тема войны и тема веры?

— Я думаю, что на войне человек восходит туда, где, как на Страшном суде, открываются все «помышления сердец». Одни предстоят Богу, а другие, низостью своей приобретшие продолжение своего существования после войны, до конца жизни не могут смотреть на небо.

Теперь мы уже знаем множество примеров чудес, совершившихся на войне по вере. Помню отрывок из последнего интервью Иннокентия Михайловича Смоктуновского, за год до его кончины. Его спросили, верующий ли он. И ответ был таким: «Верующий, да, верующий! На эту тему говорить очень сложно, я, может, и жив только потому, что верую в Господа. Я через все тяготы войны прошел, когда со мной — ну только смерти не было, она просто случайно мимо прошла. Я, совершенно бессильный, раздираемый хворями, был в плену у немцев, попал под Житомиром, когда город переходил из рук в руки... Я забрался под мост, а сверху проходила огромная колонна военнопленных, гнали тысяч тридцать моих товарищей, которые вместе стояли насмерть. Когда они шли сверху, шурша своими подметками, я молил Бога, может, уцелею, хотя, собственно говоря, подыхал. И вдруг справа я увидел: спускаются сапоги немецкие. Почему немецкие? Потому что у немецких офицеров высокий каблук. Зачем спускаться офицеру с парабеллумом в руке? Для чего ему идти на лед этой речушки, где под мостом стою я за столбом? Он шел с совершенно определенной целью — проверить, нет ли кого под мостом. И вдруг он на своих высоких каблуках поскользнулся и на четвереньках пополз задом от меня на противоположный берег. А когда он пересек эту речушку и сапоги снова вышли на снег, где не было скользко, я успел перебраться за другой столб. Я верую не потому, что тогда спасся, я веровал и раньше, когда еще никто не шел ко мне с парабеллумом в руке...»

— Вы сегодня занимаетесь преподаванием и работаете с детьми. Что Вы говорите им о войне? Что самое главное, с Вашей точки зрения, молодое поколение должно об этой войне знать и понимать?

— Наши беседы о войне вмещают на самом деле очень многое. Самым тяжелым испытанием (наверное, за всю историю человечества) была блокада Ленинграда. Время как будто остановилось над ленинградскими мучениками. Дети, замерев, слушают об этой трагедии. Я читаю им стихи блокадницы, поэтессы Ольги Берггольц:

«...Мы съели хлеб, что был отложен на день,
в один платок закутались вдвоем,
и тихо-тихо стало в Ленинграде,
Один, стуча, трудился метроном....
.....В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
где смерть, как тень, тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам».

Вот от этой точки начинается основной разговор. Что такое свобода и счастье?! Как в таких страшных обстоятельствах, когда ты в тисках без пищи, воды, тепла много месяцев, а кругом смерть, можно быть свободным и счастливым?! И вот здесь дети начинают как-то иначе осмысливать то, что человек состоит не только из тела, но и из души. И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф 10:28).

И вторая тема — душевные страдания намного сильнее физических. Можно ли жить, предав? На этот вопрос гениально отвечает Лариса Шепитько своим фильмом «Восхождение». Она разбирает поминутно возникновение предательства и подводит к тому, что вне любви и жертвы жизни нет. Предав, человек отрезает себя от Бога.

— Какое еще художественное произведение — фильм или книгу — Вы бы назвали по-настоящему христианским?

— В кинематографе много фильмов о войне, но не каждый можно назвать христианским. В русской кинематографии фильм Ларисы Шепитько «Восхождение» 1976 года стоит отдельно. В нем особый ракурс рассмотрения низости и высоты человеческого духа. Это евангельская тема. В мире фильм получил горячее признание. Сама Шепитько говорила, что люди не проживают самих себя, а этот фильм — напряженное проживание.

А фильм «Я — русский солдат» Андрея Малюкова, снятый в 1995 году, — это потрясение! Если на таких фильмах воспитывать детей, не услышишь вопросов, кто выиграл войну. Из западного кино я бы вспомнила фильм Роберто Бениньи «Жизнь прекрасна» — для меня тоже христианский фильм.

Шедевры военной литературы для меня — это книги Василя Быкова, Радия Погодина, Виктора Астафьева. Все эти произведения достигают очень высоко.

— Что изменилось в празднике Дня Победы к сегодняшнему дню?

— Раньше это был особый день в году. Им многое мерилось, к нему готовились. В этот день мама пекла особые пирожные и пироги, а мы с папой рано утром шли на парад. Радость и гордость переполняли, сердце стучало в ушах. Все было очень значимо. Военные — сильные, умные, уважаемые люди — ходили по улицам в полной парадной форме. Можно было любоваться их наградами. Папа подходил к любому, обнимались, вспоминали, некоторые плакали — я это хорошо помню! Не было между людьми непреодолимых перегородок…

В моей семье наши мальчики, мои внук и сын, тоже воспитывались в большом почтении к этому празднику. В этот день все дела разрешалось оставить. После парада, который транслировался по телевидению, они гуляли по праздничной Москве, а потом начинался просмотр лучших военных картин, отобранных нами для них по всем каналам ТВ. На этот день они заказывали и ели только самое вкусное и любимое. И вечером наступала для нас всех Минута Молчания. Кто-то молился, кто-то благодарил, а кто-то просил, чтобы это не повторилось.

Сегодня День Победы — пока еще народообразующий праздник, но многое уже формально. Об отношении к этому святому дню можно судить по двум факторам: первое — многие дети уже не знают, с кем мы воевали и кто победил. И второе — отношение к ветеранам. Осталась малая горстка тех, кто не позволил уничтожить нашу веру и наше Отечество. Некоторые из них, не раздумывая, шли навстречу смерти, а теперь даже не в состоянии передвигаться самостоятельно, у них масса проблем с жильем, лекарствами и т. д. А ведь это так просто — согреть их всех. Где мы? Зачем «ходим в след сердцу своему»?!

Что такое «умер»?

— Ваша мама ушла в монастырь, стала монахиней. Как и почему это произошло?

— С раннего детства в жизни моей мамы (она была сиротой) основой был труд. Мама не имела прав, а только обязанности. И вот это сочетание острого одиночества с чувством ответственности за людей, у которых она жила, не получая тепла, сформировало ее. Так протекла вся ее жизнь — не для себя. Когда пришла вера с многочасовым молитвенным трудом, через 13 лет, она приняла это решение, получив благословение схиархимандрита Кирилла (Павлова), человека высочайшего духа. Мама получила постриг в Даниловом монастыре в день святой великомученицы Екатерины с именем монахини Даниилы. Этот день был нашим с ней праздником.

— Быть дочерью монахини — что это для Вас значит?

— Монашеская молитва — это особый мир. Когда мама была с нами, я чувствовала, слышала сердцем, как горячо она молится за меня. Перед ее уходом в мир иной последними словами мамы были слова любви. И сейчас эта теплота и нежность ее любви через ее молитву опять со мной. Это очень глубокое переживание.

— В своих интервью Вы рассказывали, что в детстве мечтали «не допустить смерти родителей». В каком смысле?

— В детстве я не слышала о том, что смерти нет. Когда родители говорили о каких-то умерших людях, видели их по телевизору, я не могла осмыслить этого: что это такое «умер», где он теперь, зачем ушел, а главное, зачем был здесь, с нами?! С пяти лет эти вопросы глубоко засели в голове. По ночам я просыпалась и плакала, что Моцарт и Бетховен умерли. Это был мой мир, я все время слушала и дирижировала оркестровые произведения. Я рассказывала о том, что в Шестой симфонии Чайковского слышу борьбу жизни и смерти — и жизнь побеждала. Я решила продлить жизнь родителей, а может быть, спасти их от смерти. Как же детская душа восставала против этой лжи — «умер»! Со временем я поняла, что продлить жизнь моих родителей и спасти их от смерти может только Господь! А со мной всю жизнь мои молитвы о них.

Как умирает слово

— Вы разработали предмет для занятий с детьми — «Живое слово». В чем его суть?

— «Разработала» — это неправильно сказано. Я просто работала с детьми на основе Слова, дающего жизнь. Главным было, конечно, Евангельское Слово. В советские времена мы были начитаны, но разрешенная классика (поэзия и проза) была почти лишена духовного аспекта. Казалось, что все поэты и писатели были атеистами. Теперь нам открыта глубокая вера великих людей и исповедание ее в их трудах. Вот и наступило в преподавании литературы время «Живого Слова».

— Что, с Вашей точки зрения, происходит сегодня со словом? Есть мнение, что в эпоху Интернета слово — как высказывание, за которое нужно нести ответственность, — умирает…

— Почему только Интернет? А телевидение, радио, театр, кино? Ведь сейчас принято говорить в любом собрании о чем угодно — невзирая на то, что кто-то может быть убит этим словом, шокирован, развращен, унижен. На нас изливается поток подсознания, порой грязный поток. Люди делятся своими заблуждениями, ересями, извращениями. Многое из того, что требует незамедлительного обращения к психологам, психиатрам и духовникам, почему-то считается особым мышлением и даром слова. Что же касается Слова высокого, то оно не преподается, а реформа образования — по замыслу и реализации — направлена на то, чтобы свести к минимуму преподавание русского языка и великой русской литературы. Выход только один — духовное воспитание детей в семьях и школе.

— Верующие миряне вдохновляются примерами других верующих мирян. Кого Вы могли бы назвать для себя примером?

— Мы живем на земле и не вспоминаем, что рядом с нами, в другом измерении — Град Божий, где сонм святых мирян, мучеников, преподобных, проживших или отдавших жизнь за Христа. Вот вам живые примеры. Как страшно прожить жизнь у телевизора и так и не узнать о них! Я думаю, что жития святых — основная литература, если можно ее так назвать в нашей жизни. Ею нельзя пренебрегать. А из живущих людей — много рядом со мной подвигоположников. Они служат Богу и людям, отдаваясь целиком этому служению, переступая через свое «я», свои болезни и скорби, изливая любовь на всех, кто их окружает. Вот рядом с такими людьми начинаешь меняться, начинаешь понимать, ради чего вся наша жизнь.

Исполнитель, но не художник

— В апреле 2011 года ваша дочь, актриса Мария Миронова, дала интервью «Фоме». Что Вы почувствовали, прочитав ту статью?

— Я думаю, что открытие фонда «Артист» для его организаторов — Жени Миронова, Маши Мироновой и других — было «звездным часом». Ведь не их роли, а именно этот поступок перерастет в вечность, и все последующее время существования Фонда будет работать на духовное возрастание основателей этой обители милосердия.

— Однажды Вы приняли решение уйти из профессии. Как пишут в СМИ, одна из причин — несовместимость актерской профессии, «лицедейства» с верой? Так ли это на самом деле?

— Понимаете, когда актер — художник, то он выстраивает не только свою роль и спектакль, но и влияет на направление искусства в данную эпоху. Величайшим художником был Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Он говорил о своей работе: «Я попытался сделать глубже, выше...». Выше — вот цель его творчества. Высота — это всегда Господь, а нравственность без Бога истолковывается каждым по-своему.

А я никогда не была художником, я была только исполнителем и не имела высокой цели. Меня эта профессия разрушала. Вера пришла в середине жизни, времени для изменения оставалось мало, и я приняла решение оставить театр. Тем более, что Господь подарил мне внука и сына, которые заполнили мою жизнь до краев.

— Ваша дочь, Мария Миронова, много делает именно в актерской профессии. А внук учится в Щукинском училище. Какие наставления Вы им даете?

— Моя дочь уже обрела, как мне кажется, доброе имя в искусстве. Она — художник, что и определяет ее путь. В Евангелии сказано, что возложивший руку свою на плуг не должен озираться назад к грехам своим. Вот и детям своим желаю помнить эти слова. Не обольщаться собой и дурными предложениями. Еще я бы хотела, чтобы мой внук помнил, что его генеалогическое древо ко многому его обязывает, а еще продолжал бы любить Федерико Феллини, Иннокентия Михайловича Смоктуновского и Бориса Леонидовича Пастернака.

— В Театре Сатиры Вы играли Искру в пьесе Виктора Розова «Гнездо глухаря». О чем для Вас это произведение: только ли сатира на советскую действительность, или это все-таки шире — об отношении людей как таковых? Остались ли сегодня «гнезда глухаря»?

— Безусловно, пьеса «Гнездо глухаря», поставленная Валентином Плучеком в 1980 году, выходит в чем-то за рамки сатиры на советскую действительность. Я думаю, что сейчас люди политической и бизнес-элиты живут все по тем же законам стаи. Форма — более уродлива, и пропасть между нами и ними увеличивается, так как постепенно стираются понятия патриотизма и любви к ближнему. А что касается роли Искры в этом спектакле, то до меня ее играла Татьяна Васильева, и, в отличие от меня, играла блестяще.

— Для зрителей самая любимая ваша роль — радистка Кэт в «Семнадцати мгновениях весны». Какое значение сейчас для вас имеет эта работа — как для православной христианки?

— А ведь появление этого фильма в моей жизни, наверное, не случайно. У меня нет списка больших ролей, и практически фильм у меня один. Я очень высоко ценю «Семнадцать мгновений весны» по режиссуре и по работам больших артистов, запечатленных в нем. Например, Евгений Евстигнеев — уровень большого мирового кино.

Я счастлива, что в моем изменившемся духовном мировоззрении я не опозорилась, сыграв эту роль. Спасибо Господу, что он присмотрел за мной и не возникло что-то малосодержательное на всю страну. Ибо смысл этой роли — христианский: любовь, долг и жертва!

— В одном интервью Вы сказали: «Искусство есть творчество, которое возможно только в единении с Творцом и совершается людьми, растворенными в любви». Где для Вас «царский путь», по которому нужно пройти верующему актеру? Ведь сегодня молодые люди, верующие с детства, — не редкость. Что же получается: если кто-то из них чувствует в себе призвание актера, надо в себе это задушить и выбрать «нормальную» профессию?

— Отец Павел Флоренский полагал, что «задача культуры — борьба с законом падшего мира, всеобщим уравниванием, смертью, хаосом... И в борьбе Христа и антихриста культура должна быть на стороне Христа....» И вот вопрос только в том, чей зов слышат те, кто ощущает в себе призвание быть актерами? Если от Бога, то — вперед! Следить за каждой своей мыслью, каждым словом, исходящим из твоих уст. А главное, не допускать лжи, не принимать участия в тех проектах, где, к примеру, искажается история нашего Отечества или где втаптывается в грязь человек как творение Божие. Понимаю, что это тяжело, т. к. «профессия актера веселая, но зависимая», как говорил известный актер и режиссер Александр Анатольевич Ширвиндт. Одним словом — это борьба, а не самолюбование, не деньги и не слава.