Рассказ.

Не ищи великих дел для своей деятельной любви: самое ничтожное,
по-видимому, дело любви, совершенное участливо к людской нужде, есть дело достойное великих людей, столь великих, как Христос с его величайшим делом спасения человечества. Не говори: не нужно размениваться на мелочи: нужно искать крупных дел. Великое слагается из малых частей…
 Святитель Макарий (Невский)

Дареджан наклонилась над низеньким холодильником. Вчера на первой полке оставила тут четверть головки имеретинского сыра. «Что-то не видно». В пояснице заныло. Годы-то ее немалые – девятый десяток разменяла. Пересилила себя, заглянула вглубь. «Нет и нет той миски, как ветром сдуло. С памятью, слава Богу, еще проблем нет до такой степени, чтоб не помнить, куда сыр положила…

А-а, ясно, это наверняка Лизико ночью встала, поднажала на сыр, а тарелку себе под кровать пихнула. Там же и пепельницу, полную окурков, приспособила, как обычно делает».

Сколько раз Дареджан ругалась с квартиранткой:

– Имей совесть, хоть иногда в комнате убери, окна открывай, проветривай.

Нет, Лизико день на ночь поменяла. Днем дрыхнет, а ночью по холодильнику Дареджан инспекцию проводит и две пачки «Парламента» выкуривает. На все уговоры один ответ:

– У меня депрессия. Личная жизнь на нуле.

– Да ты похудей слегка и не кури столько. Кожа ж не резиновая, портится. И на воздухе часто бывай. А там, может, кто-нибудь и появится.

Лизико по обыкновению только вяло шевелила пухлыми пальцами с фамильными перстнями, дескать, жизнь-жестянка закатилась в тупик. И тянулась к новой сигарете.

Дареджан знала повадки своей квартирантки наизусть – уже фактически третий год вместе кукуют. Даже привыкла к этой беспутной девице и периодически пыталась изменить ее мировоззрение, но безрезультатно. Депрессия – дама липучая: как схватит, так не отпустит.

Лизико, по ее же рассказам, была единственной и поздней дочкой профессорской четы. Папа с мамой оставили ей четырехкомнатную квартиру в престижном районе и антиквара в изрядном количестве. Потом тихо и мирно друг за другом покинули этот мир. Лизико ухитрилась спустить антиквариат за первый год своей сиротской жизни, причем сама не могла внятно объяснить, куда именно улетели такие нехилые финансы. И под занавес всё же собрала в кулак волю и сдала квартиру иностранцам за тысячу лари. А сама стала снимать комнату у Дареджан. Вроде деньги неплохие для одного человека, но Лизико не вылезала из долгов и часто задерживала квартплату своей хозяйке. Дареджан поначалу беззлобно ругалась, потом стала воспринимать это философски:

– Как это небо голубое, так и Лизико не родилась финансистом.

На транжир Дареджан насмотрелась по самое не хочу. Ее сын Амиран был женат трижды и каждый раз приводил в дом одну жену хуже другой. Потом шумно разводился, запивал и на пьяную голову клялся, что больше никаких женщин в его жизни не будет. Но всё повторялось сначала.

Дареджан стоически принимала участие в матримониальных экспериментах сына и каждую невестку встречала с надеждой:

– Боже, сделай, чтоб хоть эта была раз и навсегда.

Первая была  невероятной неряхой, вторая изловчалась наставлять мужу рога с его же друзьями, третья имела такой острый язык, что Дареджан, вспоминая ее предшественниц, пришла к выводу, что от добра добра не ищут. И все трое об основах экономии семейного бюджета не имели ни малейшего понятия.

Амиран перегрызся со всеми официальными женами, а Дареджан ухитрилась сохранить со всеми невестками прочные дипломатические отношения и с радостью принимала у себя дома троих внучек. Сын вспоминал о матери редко, наконец-то найдя по своему вкусу какую-то берлогу на другом конце города, и вел там асоциальный образ жизни. И это его мать приняла без ропота на судьбу: свои мозги никому не вставишь, сыну тем более. Чего уж на невесток пенять. И утешалась общением с внучками. Именно ради них сдавала одну комнату, чтоб было чем порадовать девочек, приходящих к бабушке в гости. «На одну пенсию особо не разгонишься».

Лизико со своим пофигизмом к быту и невосприятием личностных границ для Дареджан была невольным дополнением к общему жизненному пейзажу.

Их общий будний день протекал примерно таким образом.

Стук в дверь.

– Лизико, куда ты дела мою записную книжку, которая у телефона лежала? Надо в поликлинику позвонить.

Из комнаты доносилось что-то нечленораздельное, переходное от мычания к нежному рычанию. Потом следовал точный адрес нецензурного содержания.

– Имей совесть, скажи толком, куда запихнула?

Из двери высовывалась всклоченная голова.

– Я что-то там записывала. Кажется, стихи. Не помню. Сама ищи, – бормотала Лизико и шла досыпать дальше.

Записная книжка в итоге после долгих поисков находилась в холодильнике.

К часу дня Дареджан снова стучалась к квартирантке.

– Лизико, вставай уже, день на дворе. Достирай свою юбку, мне тазик нужен. Третий день она киснет.

Из-за двери следовало вполне логичное:

– Куда спешить? В воде лежит. Не горит. Пожара нет.

Дареджан вздыхала и плелась в ванную – достирывать чужую юбку. Тазик был нужен позарез.

К четырем часа дня дверь наконец-то открывалась и на кухню выползала Лизико, позевывая и потягиваясь. Не умываясь, сразу же закуривала. Потом искала глазами джезву на плите.

– Дареджан, умоляю, поставь кофе, глаза чтоб открылись.

– Кофе кончилось.

– Авое, а что я буду пить?

– Пей чай. Полезно.

– Я еще не пенсионерка.

– Я там кашу сварила. Кушать будешь?

– Кашу нет еще. Дареджан, умоляю: не смотри на меня так. И так тошно. В доме есть нормальная еда?

– А что ты хочешь?

– Вай, не задавай глупых вопросов. Я, может, замуж за миллионера хочу выйти – и где его взять? Вместо этого мне пихают какую-то дебильную кашу. Вот так и в жизни. Ищешь красивого перспективного мужчину с положением, прерываешь интернет, а вместо этого ко мне клеятся одни извращенцы. Всю ночь чатилась с каким-то кретином из Зестафони и в итоге поняла, что он редкий козел.

Дареджан обычно после такого выступления шла ставить чайник. Тема замужества была навязчивой идеей для Лизико. Оттуда и депрессия. А человеку даже в депрессии надо хоть иногда кушать нормальную еду. Потом наливала чай и ставила перед квартиранткой что-нибудь простенькое, но вполне съедобное.

– Лизико, а ты ищи мужчин попроще, может, и тебе улыбнется счастье. В твоем возрасте у меня уже Амиран в школу ходил. И не ешь по ночам. Это вредно.

– И что? В итоге твой Амиран звонит раз в полгода и ему неинтересно, на что ты живешь.

– Зато у меня хорошие внучки. Везде надо искать светлую сторону.

– В гробу я видела эту светлую сторону.

Затем Лизико искала глазами что-то из горячительных напитков.

Вечер бывал примерно в одном стиле.

Лизико, приняв дозу на грудь, плакала на плече Дареджан о несправедливости жизни, о мужиках-козлах, о деньгах, которых никогда не хватает. Дареджан гладила ее по голове, как маленькую, и уговаривала:

– Лизико, в тебе так много хорошего. Ты и стихи пишешь, и готовить можешь неплохо, и добрая. Давай начнем новую жизнь вот прямо завтра. У тебя все получится, я верю. А сама думала: кто знает, какая бы у нее была бы дочка, если б не те аборты в молодости. Может быть, такой же непутевой, как вот эта Лизико или ее Амиран. С дисциплиной и воспитанием у Дареджан выходило не ахти как. Много ошибок наделала в свое время, сейчас и не исправишь. Единственно, что у нее получалось так же просто, как дышать, – это любить и заботиться о тех, кто попадался под руку. Потому и принимала всех, кого ей жизнь посылала, без анализа и без демаркационных линий пунктиром.

«И хорошо, что есть кому стирать юбку и вытирать пьяные слезы. Хуже, когда этого нет. А единственная твоя жиличка – звенящая пустота. И Лизико, кстати, уже как родная. Срослись и спелись за эти годы. А
другую квартирантку лучше не искать. Откуда знаешь, какие тараканы будут у нее. С насекомыми Лизико  уже достигнут полный  и бесповоротный консенсус».

…Часы показывали полтретьего. «Хватит уж Лизико спать. Так всё можно пропустить».

Дареджан постучалась к квартирантке.

– Лизико, детка, вставай, кофе уже стоит. И оладушки твои любимые на мацони я приготовила. Горячие!!!

Оладушки и правда у Дареджан выходили на пять с плюсом. Кто не пробовал, тот многое в жизни пропустил.

Мариам Сараджишвили