Амвросий Оптинский, двадцать лет просивший простоты у Бога, на всех волнующий вопрос «Как жить?» обычно отвечал: «Нужно жить нелицемерно и вести себя примерно; тогда наше дело будет верно, а иначе выйдет скверно».

И было этому межеумку имя тоже среднего рода: Лицемерие.
М. Салтыков-Щедрин

Как-то Антон Чехов заметил, что робеет перед идиотами и скотами. Скромный список писателя, пожалуй, можно расширить, смело пополнив его лицемерами. Наиболее емкую характеристику таковым, не имеющим смирения, благочестия и плода любви в сокровище сердца, дает свт. Тихон Задонский: «Кто перед людьми не грешит, но тайно грешит, тот страха Божия не имеет, а имеет стыд и страх человеческий; людей стыдится и боится, а не Бога; людям угождает, а не Богу. И такой человек есть лицемер».

«Мы переутомились от раболепства и лицемерия», – запишет Чехов, наделяя носителей этого гнусного порока нелицеприятными характеристиками: «Обыкновенные лицемеры прикидываются голубями, а политические и литературные – орлами. Но не смущайтесь их орлиным видом. Это не орлы, а крысы или собаки». Как происходит облечение в лицемера при встрече с солидным чином, в детстве прозванном Геростратом, а нынче сытно кушающем и пахнущим хересом и флерд’оранжем, мастер пера под псевдонимом Антоша Чехонте психологически ёмко показывает в юморном рассказе «Толстый и тонкий». Повествование исполнено деталей, которые объективируют суть и глубину характеров героев. Тонкий, пораженный успехами служебной карьеры Толстого, и бледнеет, и каменеет, и ёжится, и горбится, и даже сужается, что отзеркаливают его узлы да картонки. Внимание же бывшего приятеля Тонкий, раболепствуя и уповаясь «благоговением, сладостью и почтительной кислотой», и вовсе склонен сравнивать с живительной влагой, чем, собственно, окончательно обременяет тошнотой самого «вельможу-с» Толстого.

Наверняка освежает память и хамелеонская игра шестиразовой перемены мнения Очумелова, полицейского надзирателя, демонстрирующего на базарной площади свою силу пред низшими и готовность пресмыкаться пред высшими: от угодничества («Ты, Хрюкин, пострадал и дела этого так не оставляй») до угроз показать кузькину мать тому же Хрюкину, золотых дел мастеру, когда выясняется, что белый борзой щенок, виновник скандала, принадлежит брату генерала («Так это ихняя собачка? Очень рад... Возьми её... Собачонка ничего себе... Шустрая такая... Цап этого за палец! Ха-ха-ха...»).

На базарной площади. Иллюстрация А. Дудина

Лицемер всецело удовлетворяет свои страстишки, выставляя себя судьей и праведником, вот почему началом лицемерия, как точно заметил Феофан Затворник, является намерение не добро делать, а только показать себя тем, кто делает добро.

Общественное мнение, «ветренная светская совесть», по Гоголю, продажны, ибо подкупаемы страстями. Последняя заведомо является ложным ориентиром, так как вносит путаницу и подмену добра злом: «так ловко перед нами вывернется и оправдается, что еще почтешь её за добродетель». Не оттого ли писатель, буквально живя вечным и неизменным апостольским правилом «Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян. 5:29), неоднократно поучает сестер испрашивать у всех обличенья и указанья всех недостатков и вести свою жизнь, исключительно сверяя её с тем, что «скажет о нас Бог, а не люди»: «О, пусть погибнет эта обманчивая, заводящая человека в бездну и в погибель философия: соображаться с тем, что скажут люди! С нею и людям не угодишь и Бога потеряешь навеки». «Счастливец же, соображающий свою жизнь с тем, что скажет Бог, – уверен Гоголь, следуя святоотеческой мысли, – сделается потом неминуемо любезен всем людям».

Настоящим ревизором на жизненном пути, способным увидеть малейшие признаки лицемерия, есть, согласно автору «Мертвых душ», «проснувшаяся совесть», которая заставляет разглядеть себя целиком, увидеть не глазами человека, а Отца Небесного, представ пред Которым всякий лишится духу спросить: «Да разве у меня рожа крива?»: «Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по именному высшему повеленью он послан и возвестится о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса подымется волос. Лучше ж сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, в начале жизни, а не в конце её». Ревизовка, разумеется, не должна походить на лицедейство гоголевского городничего, обросшего грехами, как пень опятами, но резво попрекающего судью Ляпкина-Тяпкина: «Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в Бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви».

Меж тем многие ли смирение пустили в клеть сердца своего, не выпячивая его наружно исключительно пред другими? Или высокомерие и мнение упрятали в ризы молчания, а внутренне негодуют и брызжут ненавистью и дурными помыслами? Лицемерие – окаянное помрачение, окутанное беспросветной ложью. Делание напоказ, самовыпячивание, которое не плодоносит, умерщвляет, смердит душу и всё вокруг. Едкий порок либеральёвской (лакейской – по Достоевскому) закваски всеприятия дотошно фарисейского толка. Лицемер ни холоден, ни горяч. Ни рыба ни мясо. Ни то ни сё. Бесцелостное по сути своей, бесформенное, безликое, бездушное. То, по красному словцу, обо что и чёрт ногу сломает. Чудо-юдо срединное, которое вольготной жизни всё ищет, а само выпасает грех.

Его личина – притворство немыслимое, жуткое, по формуле «я не я», взывающее к собственной выгоде и порождающее смуты, свары, цинизм и нелюбовь. Его покров – ханжество раболепное, под маской добра скрывающее и предопределяющее неоправданную трусость, которая, по Булгакову, и позволяет «убегать крысьей побежкой в неизвестность от опасности».

Лицемерие суть прелести благо, поточенное тлёй. Лукавое и велеречивое несение своего образа, точнее, безобразности. Оно как айсберг под водой, манящий лишь отдаленно сияющей вершиной. Тартюфовское поспешничество, для которого «втихомолку грех – совсем не грех». Натура лицемера – окрашенный снаружи (обеленный известью) гроб, согласно слову Христову (Мф. 23:27), исполненный внутри костей мертвых и всякой нечистоты. Иоанн Златоуст, фокусируясь на этом весьма точном определении, мудростью Божественного взора словно охватывает и пошлость, гнездящуюся в наших реалиях: «И ныне много подобных людей, которые снаружи украшены, а внутри исполнены всякого беззакония. И ныне о внешней чистоте прилагают много труда, много заботы, а о душевной нисколько. Но если бы кто раскрыл совесть каждого, то нашел бы множество червей, множество гноя и нестерпимое зловоние, – я разумею гнусные и злые пожелания, которые отвратительнее червей».

Нечестность лукавцев простирается зачастую не только на отношения с другими, но и на отношения с собой. Откликаются как образчик наставления старца Зосимы отцу семейства Карамазовых: «Главное, самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть, входит в неуважение и к себе и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предается страстям и грубым сладостям и доходит совсем до скотства в пороках своих, а всё от беспрерывной лжи и людям и себе самому. Лгущий себе самому прежде всех и обидеться может. Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, – знает сам это, а всё-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большего удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной…».

С лицемерами не водись, извергай из своего окружения – не случайно советуют исповедники. Покрыты гарью и копотью их души, окаменели их сердца, и язык их неустанно речет слащаво-елейное да изворотливое, пребывая в бражничестве. Распущенное требует жертв, но само не способно на жертву. Оно, как нечестная зарифмованная строка, бунтует и разъедает желчной плотью страницы пресной жизни. Лицемерие разъедает лик человека, будто ненасытная ржа: грузна лямка наживы, а радости и покоя нет. Нередко эта коварная страсть подпитывается подражанием другим людям, ложным стыдом и даже отречением от веры. Так, Амвросий Оптинский говорил, что лицемерие хуже неверия, и подкреплял свои разумения реальным случаем: «…Один так-то не верил в Бога. А когда, во время войны на Кавказе, пришлось ему драться, он в самый разгар сражения, когда летели мимо него пули, пригнулся, обнял свою лошадь и всё время читал: “Пресвятая Богородице, спаси нас!ˮ А потом, когда, вспоминая об этом, товарищи смеялись над ним, он отрекся от своих слов».

Однако проходят столетия, и по ушибам нашего «прекрасного жалкого века» (О. Мандельштам) вздымается вихревыми клубами и продолжает шириться, будто расплавленная магма, мерзость лицемерия. И имя ему легион. Оно, подобно мощнейшим челюстям гиены, неустанно перемалывает сознание масс – и час от часу неизменно воспламеняешься праведным гневом, сходным с тем, который позволил отчаявшемуся Моисею разбить о скалу каменные скрижали с десятью заповедями.

Рембрандт. Моисей, разбивающий скрижали Завета

Игнатий Брянчанинов верно указывает, что лицемерство способно заразить всякого, ибо рождается оно от искания славы и похвалы человеческой. Поучая убояться порока сначала в себе, а потом в других, святитель дает три целительно мудрых совета во избежание оного: «Не подвизайся напоказ человекам, но в тайне для твоего спасения, пред очами Бога, – и очистится твое поведение от лицемерства. Не осуждай ближних, предоставя суд над ними Богу, – и очистится сердце твое от лицемерства. Преследуй лицемерство в себе, изгоняя его из себя; уклонись от зараженных им масс, действующих и намеренно и бессознательно в направлении его, прикрывающих служение миру служением Богу, искательство временных благ искательством благ вечных, прикрывающих личиною святости порочную жизнь и душу, всецело преданную страстям».

И цепенеет сердце в смирении и умалении, и обнажается суть вещей, и неприемлемым становится само возмущение засильем лицемерия, особенно разгулявшегося двудольным тропаком в нынешних СМИ. А где-то в небесных обителях тихо плачут да скорбят Ангелы об ужасной мгле покинутости, бездомности всего человечества и о каждом лично, остерегая от разгорячения, осуждения, раздражительности и призывая к любви нелицемерной и ревностному делу каждого христианина – «спасать душу свою» (Быт. 19:17).

Наталья Сквира