Негромкая жизнь, некрикливое искусство. Кириак Костанди

Об одной из ключевых фигур украинской плэнерной живописи рубежа XIX–XX вв. и актуальности его поэтичных монастырских пейзажей в нашу эпоху «новой простоты».

О художнике Кириаке Константиновиче Костанди  (1852–1921) даже в родной ему Одессе сегодня почти забыли – едва ли не поросла «травой забвения» память об этом живописце и в масштабах всей Украины. Автора прекрасных поэтичных монастырских пейзажей («Сирень», «Ранняя весна» и пр.) помнит лишь узкий артистический и краеведческий круг. Не удивительно, ведь Костанди – человек негромкой жизни, мастер некрикливого искусства. Когда-то Пабло Пикассо говорил: «Искусство – это  эманация боли и печали». Но совсем иное наследие Кириака Константиновича. Вместо надрыва, экзальтации, отчаяния, внутренней сумятицы здесь много света, надежды, умиротворения и гармонии – словно своеобразное приглашение зрителя вернуться в эдемское состояние целостности духа, ещё не разорванной коммуникации с остальным творением-природой. Его живопись – отражение его «спокойного и ровного характера», благодаря которому «его все любили». Поразительная способность сохранять свой внутренний мир в тишине, когда внешний мир рушится (Первая мировая война, революция,  Гражданская война, репрессии). Наверное, поэтому его интуитивно так привлекала тема монашества как духовной практики воспитания устойчивости перед любыми жизненными «ветрами». И это в то время, как его современников-живописцев накрыло иное, катастрофическое ощущение «конца истории» и, как грибы после дождя, появлялись такие тревожные работы, как «Крик» Эдварда Мунка, «Бычья туша» Хаима Сутина, «Вспышка страха III» Пауля Клее и пр. Старший коллега, И. Е. Репин, называл его работы «бриллиантами» и так описывал своё впечатление от встречи с ними в одном из писем: «От них веет таким теплом, жизнью, красотою. Всё, что Вы не изобразите, полно прелести и технического очарования. С первого взгляда – это скромное, бесконечно милое создание художника. Но стоит остановиться, как эта небольшая, по обыкновению, картина  начинает увеличиваться в размерах и расцветает в прелестных тонких блёстках колорита и всё пластичнее и пластичнее выступает форма всех организмов. Вот искусство! Стоишь, и не хочется расстаться, втягиваешься в истинное созерцание природы, той её красоту, которую только видит художник». Замысел его работ казался «скромным» многим иным современникам, но сегодня, в эпоху «новой простоты» и «новой искренности», когда накопилась культурная усталость от усложнённости и их агрессивности форм, бесконечной иронии, смысловой нагромождённости и погрязании в интерпретациях модерна и постмодерна, они обретают особую актуальность своей искренностью эмоций и чистотой посыла. Когда-то О. А. Седакова очень метко заметила, что подлинная простота – признак духовного роста, прорастания вглубь, а не выхолащивания смыслов: «Мы живём не в органическое время <…> человек с самого начала вбирает в себя сложные, запутанные, эклектичные и банальные вещи. Чтобы в этой мешанине разобраться, нужно много учиться и работать. Простота впереди, а не позади».

О Костанди сложно писать, потому что его жизнь не была полна воспалённых страстей и крутых виражей, за которые всегда легко «зацепиться» биографам. Да и вообще о любом человеке сложно судить, тем более на 100-летней дистанции. Остались лишь «осколочные» сведения-воспоминания. В них Костанди предстаёт как «малоразговорчивый, немного замкнутый» человек с сиплым голосом, который беззаветно любил свою многодетную семью (9 детей) и многочисленных учеников, своё дело, свой край. Он был из тех, кто вёл за собой людей, болел за их судьбы и за общее дело, являлся для них безоговорочным авторитетом (иногда достаточно было назвать его имя и озвучить мнение по тому или иному вопросу – и прекращался самый жаркий спор), и при этом не упивался своим влиянием, статусом, всегда сохранял здоровую скромность и чувство меры.

Это была одна из ключевых фигур в сфере украинского изобразительного искусства своего времени. Благодаря  художественной и общественной деятельности Костанди (организованному с его помощью Товариществу южнорусских художников) Одесса многие годы была сердцем художественной жизни Украины. Он никогда не был художником-провокатором, пытавшимся шокировать и дразнить публику. Трудно назвать его революционером от живописи: он не стремился опередить время и найти какой-то радикально новый язык искусства, как его современники-модернисты типа членов «Общества независимых художников», с которыми он часто полемизировал; модернистское искусство скорее воспринималось ним как нагромождение «спецэффектов», среди которых теряется нечто главное. Не являлся и социальным обличителем, как многие его коллеги-художники из Товарищества передвижных выставок, членом которого он стал в 1897 году. Социальная тема была представлена в его творчестве бытовым жанром лишь до 1890-х гг.  Костанди считался одним из основоположников украинской плэнерной живописи (живописи с натуры на открытом воздухе), по-прежнему базовой для современных художников. Её традиция прерывалась в большинстве своём в других регионах страны, но сохраняла свою преемственность на Одесчине даже во времена, когда оказывалась в немилости официальной советской власти как «формалистическая» и идеологически «бесполезная». Несмотря на часто встречающиеся церковные мотивы в его творчестве, не похож он и на художника-проповедника. Его искусство («Старички», «Чистый четверг») – скорее свидетельство хвалы тихой красоте повседневности, в которую вплетена вера, церковность, обострённое чувство единства с природой и пр. (сам Кириак Константинович с супругой ходил на всенощную, очень любил церковное пение). Живопись Костанди как ода красоте  его маленькой ойкумены, которая фактически не выходила за пределы Одессы, окрестностей его монастырской дачи, на балконе которой он любовался морем и писал многие свои работы. Художник трижды бывал в Европе, но путешествовать и уезжать далеко от родного города не любил, хотя, будучи академиком живописи, регулярно получал предложения работать в Москве и Санкт-Петербурге. В тяжёлые времена «окаянных дней» твёрдо решил не эмигрировать, как его коллеги по цеху, спасавшие свои жизни от возможных репрессий.

Кириак Константинович родился в маленьком селе Дофиновка под Одессой в 1852 году в семье греков. Он был 6-м ребёнком в семье. Отец, Константин Константиди Василькети, эмигрировал с греческого острова Санторини. Возможно, семейная память об исторической родине отца во многом повлияла на формирование обострённого ощущения красоты природы у Кириака. Потому что Санторини – одно из самых живописных мест на земле, уникальный ландшафт которого был сформирован извержением вулкана: необычные скалы, пляжи с красным, белым вулканическим песком и пр. Это место окутано легендами, среди которых одной из самых известных является легенда о древней могучей цивилизации Атлантиде, якобы располагавшейся на острове и погребённой вследствие извержения вулкана. Было мнение, что катастрофа библейского потопа была связана с извержением вулкана на о. Тира (Санторин). Остров имел яркую историю, переплетённую с историей минойцев, финикийцев, спартанцев, римлян, византийцев, крестоносцев-венецианцев.

И всё-таки отец покинул этот прекрасный край. По семейному преданию, служил на флоте турков-османов, был захвачен в плен пиратами и выброшен на островок. Оттуда Константину Константиди удалось добраться до причерноморского побережья и обосноваться в Дофиновке. Он был рыбаком, как и большинство жителей этого села. Когда мальчику было 9 лет, отец погиб в море. Фамилию Костанди будущий художник придумал себе позже, как производную от отчества отца.

Лишившись отца, маленький Кириак вынужден был рано повзрослеть и помогать матери содержать 9 детей. Так как в родном селе для него почти не существовало возможности найти заработок, мальчик отправился в Одессу, где подрабатывал в бакалейной лавке, а позже с братом в ещё менее пригодных для     детей местах – винном погребке Курлэ и кабачке «Алазань». Кириак находил отдушину в рисовании: делал наброски на стенах, заборах углём, мелом и пр.

Как-то рисунки подростка заметил фотограф Бюллов и пригласил к себе в фотографический салон ретушёром. Во 2-й половине XIX века ретушь была делом достаточно важным, так как фотография становилась популярной, многие желали иметь свой портрет. Но фотоматериалы обладали слабой светочувствительностью (на одной экспозиции невозможно было снимать одновременно небо и землю – приходилось или дорисовывать облака, или монтировать 2 отдельных экспозиции; на крупноформатных портретах часто пропадали детали – ретушеру нужно было прорисовывать или акцентировать глаза, брови, очертания губ, глаз, носа и пр.). От ретушёра требовались хотя бы базовые навыки академического рисунка. С ремесла ретушёра начинал свой путь в искусство не только Костанди, но и И. Н. Крамской, А. И. Куинджи.

В 18 лет Кириак поступил в бесплатный класс художественной школы Одесского общества изящных искусств, где старательно пытался восполнить пробел знания принципов академического рисунка. Окончил школу через 3 года обучения с серебряной медалью. Работы талантливого парня пришлись по душе греческому консулу, который решил помочь малообеспеченному парню: он показал работы Костанди И. К. Айвазовскому, часто гостившему в Одессе у жившей здесь дочери. Крымский маринист был известен как покровитель и ходатай многих начинающих талантливых живописцев, волею судьбы оказавшихся в стеснённых материальных условиях и без постороннего протежирования не имевших возможности получить качественное художественное образование в Академии художеств в Санкт-Петербурге. Работы Костанди очень понравились Айвазовскому, и он, пользуясь своим авторитетом известного состоявшегося художника, «замолвил словечко» о талантливом молодом человеке. Недостающие деньги добавил на обучение греческий консул.

Учёба в Академии давалась Костанди тяжело, несмотря на талант: не хватало школы. Возможно, «балластом», мешавшим его движению вперёд, было и его ретушерское прошлое, потому как живопись не тождественна фотографии. «Так натурально, что аж противно», – часто повторял его наставник в академии студентам. Ситуацию осложняло и трудное материальное положение парня: приходилось параллельно с учёбой подрабатывать частными уроками, отнимавшими время. Костанди умудрялся ещё помогать семье и пересылать регулярно деньги матери. Обучение продлилось дольше, чем у однокурсников, которых этот длинноволосый бородатый молодой художник был старше. Всего в Санкт-Петербурге Кириак Константинович провёл около 10 лет. Огромное влияние в академические годы на молодого мастера оказал прославленный преподаватель живописи П. П. Чистяков, педагогическая система которого стала не менее известной, чем сценическая система К. С. Станиславского. От этого мэтра Костанди почерпнул важнейшую для себя идею: нет «избитых сюжетов» и простоватых тем – есть мелкие, узкие задачи, которые ставит перед собой художник. Павел Петрович был педагогом достаточно эксцентричным: ироничный, много остро подкалывающий учеников, заставлявший их начинать с кажущихся примитивными задач – нарисовать простой карандаш или брошенную на пол скомканную бумагу. Тем не менее Чистякова сложно было удивить, потому как среди его воспитанников оказалось много выдающихся живописцев (И. Репин, В. Суриков, В. Васнецов и В. Поленов, В. Серов и М. Врубель, В. Борисов-Мусатов, И. Грабарь и др. – его ученики). Они приходили к нему нередко учиться уже после завершения академического обучения, награждённые золотыми медалями, обладавшими определённой сложившейся репутацией талантливых мастеров… и скромно начинали с ним с азов. Однако именно живописный дар Костанди Чистяков выделял среди прочих и высоко ценил, как и его педагогические способности.

По окончании обучения Костанди был направлен с двумя другими выпускниками академии преподавать в Одесскую рисовальную школу (позже – училище), где впоследствии свыше 30 лет руководил натурным классом. Он был блестящим педагогом, обладавшим даром раскрывать в каждом ученике его индивидуальность и сильные стороны, ничего не навязывая, помимо живописи обогащая их кругозор знаниями из самых разных сфер культуры. Специфика крайне демократичного педагогического метода Костанди во многом объясняла, почему он воспитал столько выдающихся учеников (А.  Шовкуненко, И.  Шульга, А. Нюренберг, П. Нилус, И. Бродский,Т. Фраерман и др.), но не оставил фактически после себя последователей. Студенты его обожали за «сердечность, отзывчивость, прямоту, бескорыстие и доступность» (Б. Эгиз). Будучи неравнодушным человеком и вспоминая своё голодное детство и юность, он всячески старался помогать малоимущим студентам: доставал им кисти и краски, хлопотал перед начальством об освобождении их от оплаты за обучение и пр. После его смерти его семья помогала поддерживать учеников (в смутные времена трое из них даже проживали в их квартире).

В Одессе Костанди нашёл свою любовь. Так случилось, что две его сестры жили в доме купцов Князевых, у которых была красавица-дочь, Ефросинья Кузьминична. Костанди был очарован  юной гречанкой, на 11 лет младшей его, и попросил разрешения её нарисовать. Молодые люди полюбили друг друга и захотели пожениться, но семья Князевых выступила категорически против кандидатуры жениха-бедняка. Матери же импонировал Кириак Константинович, и она скрытно от семьи собрала Ефросинье Кузьминичне приданое в несколько сот рублей и благословила на тайное венчание. После  свадьбы советовала сразу уехать в Киев, пока семейные страсти не утихнут. Разгневанных родственников вскоре удалось успокоить,  и новобрачные смогли вернуться в родную Одессу. Как вспоминала впоследствии их дочь, Л. К. Костанди, «жили отец с матерью хорошо». История их брака – это и история чуда. Начало семейной жизни омрачала бездетность, ради лечения которой молодые супруги объездили ведущих специалистов как в сфере доказательной медицины, так и фитотерапии, в разных городах Украины. К счастью, лечение помогло… и в итоге у пары было 9 детей (один ребёнок, к сожалению, не выжил). «Папа очень любил детей и относился ко всем детям одинаково хорошо», – вспоминала дочь. Старался детей приобщать к искусству, если видел желание и способности (детское обучение живописи было достаточно дорогим, но благодаря его преподавательской деятельности дети получали льготы). Есть хорошее выражение: «Хочешь научить детей жить высоконравственно – специально не учи их, а просто живи, стараясь придерживаться этих принципов». Видя неравнодушную, нетеплохладную натуру Кириака Константиновича и его внимательное отношение к людям, дети старались наследовать его. Так, сын Павел стал врачом и не брал со своих пациентов оплату за лечение в ущерб себе, чем удивлял даже самого неравнодушного всегда к чужому горю и нужде Кириака Константиновича. Другой сын, Андрей, будучи военным, квартировал у людей, которые в то тяжёлое время заразились бушевавшим тогда сыпным тифом. Парень не побоялся ухаживать лично за больными… и сам заболел и умер. Именно смерть сына стала тяжелейшим ударом для художника, подкосившим здоровье этого крепкого телом человека – вскоре за Андреем скончался и сам Кириак Константинович. Костанди не могли сломить царящие вокруг тревожность и паника в связи с эпидемиями, военными действиями и репрессиями (в частности, в 1918 году в период временно установившей власть Одесской советской республики было зверски убито около 2000 одесситов – их расстреливали, заживо сжигали, обливали водой на морозе, превращая в ледяные глыбы, тела которых зачастую не погребали, а просто сбрасывали в подвалы – несчастных могли достойно захоронить затем солдаты Добровольческой армии). Устоял он и в тяжелейших бытовых условиях времён Гражданской войны, когда не было достаточно еды и приходилось делиться и так скудным пайком с учениками или, напротив, разделять их собственный паёк; в домах не было электричества и отопления, самые необходимые вещи оказывались дефицитными – не то что канцтовары и продукция для художников, но даже элементарно одежда – неслучайно в те годы популярной в Одессе обувью были деревянные башмаки, как тысячелетие назад в Средневековье. Но смерть ещё одного своего ребёнка сердце этого семейного тихого человека вынести уже не смогло…

Известна китайская пословица XVII века: «Лучше быть собакой в эпоху спокойствия, чем человеком в эпоху хаоса», которая в 1930-е гг. трансформировалась в Европе в «китайское проклятие»: «Жить тебе в интересное время». Кириаку Константиновичу выпало жить в «интересное» время, в эпоху хаоса, катастрофических «тектонических сдвигов» истории. Экзистенциалисты считали, что именно в такие времена потрясений, когда человек оказывается на грани бытия и небытия, проявляется, как изображение на фотографии в проявителе, истинная сущность личности. Пограничная ситуация, говорил К. Ясперс, – это возможность разрушения «стен» иллюзий и условностей, в которых был заточён человек, возможность расширения своих границ, горизонта и прорыва к Богу, к подлинному бытию. Равно как «бытие-над-пропастью» может проявить и обратное: неспособность человека выбирать, его апатию  и пр. К сожалению, как грустно заметил ещё С. А. Есенин, сохранять личностную целостность, равновесие, трезвомыслие в смутные времена способны единицы: «Их мало, с опытной душой, кто крепким в качке оставался». В окружении Костанди, среди учеников и коллег, было много людей, кого откровенно «штормило» в те драматичные времена, кто разрывался между желанием выжить, приспособиться и сохранить верность своим принципам. Одна политическая сила сменяла другую. Закономерно, что многие из конформистских соображений с такой же скоростью меняли и свои убеждения, многие и искренне разочаровывались, видя репрессивные методы установления власти той или иной силы и пр. Был популярен анекдот в те времена о приспособленчестве: «Вы уже сохните или ещё не перекрасились».  Например, ученик Кириака Константиновича, художник П. А. Нилус, который сначала с романтической надеждой на «обновление искусства» встретил революцию и склонял её поддержать своих коллег-живописцев, участвовал в подготовке декора к масштабным революционным празднествам, писал восторженные статьи. Затем, при очередной смене власти, этот близкий Кириаку Константиновичу ученик разочаровался в большевиках, сменил тональность публикаций в прессе на диаметрально противоположную, стал участвовать в деникинской агитации, создавал антибольшевистские плакаты. А  когда стал очевиден неминуемый крах белого движения, и вовсе эмигрировал, спасаясь от возможных репрессий. Костанди не питал таких иллюзий по поводу возможности преображения культуры в революции, был известен своими антибольшевистскими высказываниями (хотя и неофициальными в прессе), на собраниях ТЮРха устраивал лотерею ради сбора средств для поддержки Добровольческой армии Деникина. Однако при закреплении власти большевиков сохранил за собой пост директора Одесского художественного музея, который после смерти перешёл к его молодому сыну, Михаилу. Возможно, проживи Костанди чуть больше, советская власть припомнила бы ему его антиреволюционные взгляды и репрессировала. Не случайно организованное в 1922 году Общество им. К. К. Костанди подвергалось постоянному давлению: было отказано в регистрации в Федерации Всеукраинских художественных организаций, а значит и в дотациях, ссудах, пособиях, благодаря которым существовали другие аналогичные объединения; более того, с 1924 года в прессе началась заказная клеветническая компания травли членов общества и обличения их искусства за то, что до сих пор «не успело проникнуться марксистским миропониманием». Кто знает, не поносилась ли также выслуживающимися партийными горе-критиками и живопись самого Костанди как «старый хлам», как работы его коллег и учеников?! Хотя этого уже не узнать – история не знает сослагательного наклонения…

Анна Голубицкая

Социальные комментарии Cackle