Почему Экзюпери размышлял об уходе в монастырь, за что упрекал свою эпоху и в чем усматривал заветы для человека, желающего сбыться.

«Пяти-шестилетний ребенок знает иногда о Боге или о добре и зле такие удивительные вещи и такой неожиданной глубины, что поневоле заключишь, что этому младенцу даны природою какие-нибудь другие средства приобретения знаний, не только нам неизвестные, но которые мы даже, на основании педагогики, должны бы были почти отвергнуть… Вы вдруг увидите, что он знает о Боге, может быть, уже столько же, сколько и вы, а о добре и зле и о том, что стыдно и что похвально, – может быть, даже и гораздо более вас…» – так природу детства, совершенную, невинную, неподсудную, с широкостью душевной, необычайной чуткостью и острой впечатлительностью, не обпачканную социальном злом, не отягощенную пороками, страданием и безмерно жаждущую нерафинированной любви, понимает автор «Братьев Карамазовых», о творчестве-кладезе истин которого совершенно однозначно отзывался французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери: «В пятнадцать лет я напал на Достоевского, и это было для меня истинным откровением: я сразу почувствовал, что прикоснулся к чему-то огромному, и бросился читать всё, что он написал, книгу за книгой, как до того читал Бальзака».

Все мы взрослеем, обрастая горбатой серьезностью и угрюмой ряженой значимостью, напрочь забывая евангельское наставление «Будьте как дети» (Мф. 18:3). Однако нередко ощущаем назойливо баянирующую внутреннюю потребность окунуться в детскую простосердечность и искренность, бесстрастие и прямоту, подсознательно понимая: «Если человек не вернет себя в это логосное состояние; если не извергнет из себя сластолюбие и грехолюбие; если с небесного образа своей души не смоет муть и наслоение страстей и пороков, то не войдет в Царство Небесное» (прп. Иустин (Попович)). По свидетельству современников, Экзюпери обладал даром не только завораживать детей, но и убеждать взрослых в том, что они сродни сказочным персонажам.

Книга «Маленький принц», как известно, посвящена другу писателя, Леону Верту, но не взрослому, а «когда он был маленьким», ищущим, с кем поговорить по душам, и не встречающим понимания со стороны «странных» взрослых, говорящих лишь о политике, галстуках да игре в бридж. На первый взгляд, банальная дилемма. Прозаически пресная драма поколений, проблема отцов и детей, скажут одни. Другие самоуверенно отрапортуют, что данная повесть-сказка и вовсе ничему не учит, даже раздражает. Третьи напористо станут утверждать, что произведение таки притча, позволяющая плотяному уму осознать многие истины, или миф, но его философское наполнение легковесно и хлябко. Четвертые, наслышанные об атеизме друга Экзюпери, будут спорить о намерении писателя, воспитанного глубоко религиозной матерью, обратить Леона в христианство. Пятые – отрицать духовную составную текста, ломая копья и опровергая христианский вектор творенья. Иные же ничтоже сумняшеся даже начнут щеголять современными концепциями «травм детства», рьяно акцентируя депрессивные и суицидальные авторские излияния. Спорам и дискуссиям, знамо, не утихнуть даже после пригубления их любителями морфеевского кубка с маковым соком. Как бы то ни было, книга до сих пор отнюдь не случайно является одной из самых читаемых и любимых в мире. В чем же тайна популярности и художественная оправданность авторского замысла и его воплощения?

Где происходит действие сказочного произведения? В засушливой пустыне, в которой, как антиподе дыхания жизни, осознаешь саму ценность жизни благодаря роднику, способному утолить жажду, и пути к нему, во время которого обостренно глубоко понимаешь многие вещи и ценность спасения. Именно автобиографический эпизод, когда самолет писателя потерпел крушение над Ливийской пустыней и он оказался на грани жизни и смерти, страдал от обезвоживания и по-другому воспринял смысл бытия, стал шестком посыла «Маленького принца».

Экзюпери, по воспоминаниям Леона Верта, часто говорил, что его цивилизация основана на христианских ценностях, и сетовал, что человеческий муравейник стал богаче всякими благами и досугом, но людям не хватает чего-то существенного. «В Европе двести миллионов человек, жизнь которых лишена смысла и которые хотели бы родиться на свет», – отметит он в записной книжке, повсеместно подчеркивая нелепость эпохи из-за отсутствия мысли, «некой Библии, которую ты можешь предложить людям», вылущенности человеческой сути, сумрака изоляционизма, духовного убожества и превращения общества в роботов без творческой жилы, напичканных под видом культуры «стандартной продукцией серийного производства». Среди главных мировых проблем Экзюпери выделял возвращение людям духовной значительности, откровенно заявляя о своем желании, при наличии сильной веры, уйти в старинный бенедиктинский монастырь: «Невозможно и дальше жить ради холодильников, политики, игры в белот и кроссвордов! Это невыносимо. Невыносимо жить без поэзии, без красок, без любви».

Автор, осознавая идею братства, уз духовных в мире, ставшем пустыней, уверен: «Товарищи лишь те, кто единой связкой, как альпинисты, совершают восхождение на одну и ту же вершину, – так они и обретают друг друга. А иначе в наш век – век комфорта – почему нам так отрадно делиться в пустыне последним глотком воды?» В своей «Молитве» Экзюпери просит Господа дать ему быть достойным дружбы, «самого прекрасного и нежного Дара Судьбы», а в письмах сознается, что не имеет недостатка во врагах, поучающих его, следовательно, нуждается в друзьях, которые стали бы для него «садами отдохновения». Друг тот, кто не судит, рассуждает автор, уподобляя принятие Божественному акту: «В мире достаточно судей. Помогать тебе меняться и закалять тебя будут враги. Это их дело, они с ним прекрасно справятся… А друг создан для того, чтобы тебя принять. Знай и о Господе. Он не судит тебя, когда ты пришел к Нему в храм, Он тебя принял».

Рассказчик-летчик с первых строк уверенно заявляет, что не желает, чтобы книжку читали ради забавы, ведь речь идет о важнейшем и необходимейшем – дружбе людей, единении, принятии другого и познании себя через него: «Это очень печально, когда забывают друзей. Не у всякого есть друг. И я боюсь стать таким, как взрослые, которым ничто не интересно, кроме цифр»; «Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: “А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?ˮ». Маленький принц, упавший с неба, становится настоящим другом рассказчика, буквально воплощая христианскую истину «Любовью служите друг другу» (Гал. 5:13), а его планета с присущими ей правилами – своеобразным образцовым обществом, а не «растворимым человечеством». Экзюпери, обосновывая происхождение братства между людьми, оперирует понятием объединяющего узла: «Люди были братьями в Боге. Братьями можно быть только в чем-то. Если нет узла, связывающего людей воедино, они будут поставлены рядом друг с другом, а не связаны между собой».

Змея, обладающая способностью решать все загадки («Будьте мудры, как змеи» (Мф. 10:16)), не случайно заметит, что одиноко бывает не только в пустыне, но и среди людей, не доверяющих мудрости Стрелочника «там хорошо, где нас нет», бросающимися то в одну, то в другую сторону, словно гоня бричку жизни на незрячих колесах, а мудрый Лис раскроет секрет истинного покоя и единения – создание уз: «Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя всего только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственным в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете...»

Узы любви, связывающие людей и предметный мир, согласно автору, утратили задушевность и прочность, а «узнать можно только те вещи, которые приручишь», уверен Лис, излагая свою концепцию поголовного одиночества: «У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей». Приручение, то есть приближение другого к себе и его познание, по словам Лиса, озаряет жизнь словно солнцем, но для этого необходимо вооружиться тремя заветами: терпением, соблюдением обрядов, ответственностью за прирученного.

Терпением мы спасаем души наши (Лк. 21:19). Традициями, приправленными «молоком благочестия» (Тихон Задонский), структурируем образ жизни и регулируем его нравственную узду. В тексте охотники именно по четвергам устраивали танцы с деревенскими девушками, а сам автор, как известно, предавался детским воспоминаниям о традиции рождественского вертепа с яслями с овцами, пастухами, осликом, тремя царями-волхвами и с изумительно окутывающим родные пенаты запахом воска: «Благодарность, возносимая миром за рождение крошечного ребенка, – как это поразительно! Две тысячи лет спустя! Род человеческий сознавал, что должен взрастить чудо, как дерево растит свои плоды; и вот он весь стеснился вокруг чуда – какая в этом поэзия!» К слову, даже правила Сент-Экзюпери уподоблял религиозным обрядам: они кажутся нелепыми, говорил он, однако формируют людей. Верность же ближнему и ответственность за всё, как понимал их автор, отталкиваясь от традиции Блаженного Августина, всегда отсвечивают в нас самих, ибо преданность – это прежде всего верность самому себе. И отрадно, что человек способен жертвовать собой ради спасения других, ведь Голгофа всегда начинается там, где появляется ближний.

Все три завета покрывает пестрядь великой истины о том, что «зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь». Зорким же сердце соделывает волхвующая бессребреница-любовь. Она очищает его от млеющего в дрёме лукавства и позволяет «примерить» потертый кафтан другого, принять ближнего, как себя. «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни», – читаем в Притчах (4:23).

Наталия Сквира