О человеке, вместившем в себя всю мировую культуру.

В книге «Миссионерские письма», где святой Николай Сербский отвечает на вопросы множества разных людей, размещено несколько сотен писем. Но среди них почти нет вопросов от интеллигенции, словно она обходит этого гениального человека стороной. А ведь Николай Сербский был из тех немногих, кого в XX веке можно было бы причислить к великим философам, подобных Блаженному Августину или Платону, который столь же виртуозно владеет формой сказанного, как и ощущает истинность им произносимого. Так почему же люди мысли так редко обращались к нему? Дело тут, очевидно, в том, что само по себе знание без попытки преобразить сердце надмевает человека – и тогда его мощный ум служит темноте. Гёте определял эту болезнь интеллигенции как неспособность принять истину, которую открыла и принесла в бытие не она, неспособность склонить колена перед высшим и себя, склонить сердце в благодарности перед открывшимся светом.

Николай Сербский – человек, вместивший в себя всю мировую культуру и обогатившийся всей её красотой. Потому, когда он умножает свет, одновременно радуется и всем, кто шел по такому же пути до него. В этом Николай похож на Григория Богослова, для которого культура и творчество были колесницей, на которой истина может совершить путь в людское сердце, чтоб человек сказал, что отныне будет жить по-другому и благодать изменила его так, что он станет подобен свету. 

Три образования святого были для него тремя окнами в красоту, тремя способами увидеть разные грани истины и смысла. Он понимал, что об одном и том же предмете может сказать богослов, учёный, поэт, философ, мудрец, учёный, и они все раскроют разные грани понимания, хотя глубина их постижения может быть равной, подобно как 4 Евангелия оттеняют разные грани личности Христа, но ведь в каждом из нас истина лучится и растёт по- своему, оставаясь всё той же истиной.

Мандельштам не похож на Уитмена, но их ведёт к восприятию подлинности тот же Дух. Равно как и Эйнштейн не Ньютон, но нам равно дорог и тот и другой, потому что в каждом неповторимость Духа раскрыта своим особенным образом.

Из всей культуры он выбирал лучшее и созвучное, а оно бывает повсюду и касается всей подлинной красоты, даже если эта красота и родилась в языческом мире. Он-то знал, что красота невозможна без светлого касания Духа Святого, а потому для святого Николая не было вопроса оправдания культуры – он видел её как продолжение той богословский мысли, что умножать свет есть одно из назначений человека в бытии.

Тихон Задонский пишет: «Ум, помрачённый похотью мира, не может вместить просвещенья Божьего». Не вмещает он и всего, что от Бога: красоту истинной поэзии, подлинность слов и дел и вообще всё то, что помазано Небом. Потому на настоящее и высокое спрос всегда не велик – оно-то прекрасно, но почти никто эту красоту не вмещает и не понимает её не будучи соприродным с ней.

Потому мы так редко встречаем даже среди христиан понимание ценности и важности культуры и творчества. Впрочем, из мира вообще уходит почтение перед высотой и красотой, будь то красота поэзии или отношений между людьми. По этому поводу у Евгения Евтушенко есть замечательные строки:

Сюда подходите, синьоры, –
                     здесь продаются письма.
Самые настоящие –
                     видите штемпеля?
Прошу не отклеивать марок, –
                               читайте, не торопитесь...
Писем на всех достаточно –
                               целые штабеля.
Пожалуйста, век восемнадцатый:
                     «...Я буду вас ждать хоть вечность».
Пожалуйста, век девятнадцатый:
                     «...Я буду вас ждать хоть сто лет».
А вот и двадцатый, синьоры:
                     «...Чего ты всё крутишь и вертишь?
Уже я потратил два вечера,
                     а результата нет».

А что давало сил самому святому Николаю жить предельной высотой и радоваться красоте? Такую силу ему давала Литургия в соединении с жизнью для других.

Литургия всегда открывает, что мир – это сказка для добрых сердцем.

Литургия даёт пережить всякий наш земной труд как неслыханное ликование сердца. Она возвращает нашим делам райское измерение умножения красоты, избавляя от всякой заботы о заработке. Так Муми-мама в «Волшебной зиме» проснувшись радуется, что гости всё съели, «значит не остались голодными». Литургия и сказка дают нам ощутить наши труды не иначе как умножением рая.

Потому и для Николая труд был чем-то райским и светлым, ведь все его труды совершались им для Бога и для других, а это всегда даёт силы и вдохновение, ведь вдохновляет нас в конечном итоге любовь.

Однажды Николай Сербский пришел во дворец сербского короля. В одном из залов дворца он встретился с молодым принцем и хотел его благословить, но принц смутился и счёл священническое благословение несовременным, а необходимый при этом поцелуй руки иерея и вовсе каким-то варварством. Святой Николай не стал его укорять и, добро улыбнувшись, прошел мимо. С тех пор минули годы. В Сербии воцарился коммунистический режим, старавшийся изгнать из страны всякое упоминания о христианстве. И принц, и святой Николай оказались в изгнании в эмиграции. И однажды где-то на западе они встретились снова. Уже немолодой бывший принц, который за эти годы под грузом выпавших ему страданий многое переосмыслил, упал на землю перед святым и стал целовать Николаю ноги. А старец вздохнул и сказал слова, которые могли бы стать афоризмом для всего XX века: «Эх, ваше высочество… Если бы вы тогда поцеловали мне руку, то не пришлось бы теперь целовать ноги».

Всю жизнь Николай Сербский проводил лекции в разных странах: Сербии, Англии, США. Всё свободное время он посвящал занятиям наукой и литературному труду. Писал в разных жанрах и направлениях: от философских и богословских, до стихов. Часто писал несколько работ одновременно, и всё это проделывал с равной виртуозностью и красотой. Говорят, что после концерта Паганини некий потрясённый пианист сказал: «Хорошо, что я не скрипач», имея в виду, что после явления такой красоты он больше не смог бы играть на скрипке. Что-то подобное происходило и когда люди открывали для себя книги святого Николая. Его литературная гениальность была очевидна для всех, а обширность знаний поражала, ведь он имел несколько высших образований, обучаясь и в России, и в Швейцарии, и в Оксфорде.

Время его обучения в Оксфорде – 1910-е годы. Это время удивительных преподавателей, время студенчества Толкина, светлые годы великого университета. Николай оканчивает философский факультет и много сил отдаст осмыслению мирового философского наследия в свете веры. Примечательно, что святой вовсе не собирался становиться священником, а желал именно этого всеобъемлющего познания.

В Божьем мире познание – это радость, если только мы заняты им для того, чтоб ещё и ещё раз прикоснуться к свету. И Николай не ощущал древних философов умершими – они были его собеседниками и современниками его мысли.

Одновременно святой читает мировую классику, и она становится ещё одним вечным поводом для его вдохновения. Как говорит Златоуст, всякая истинная мысль, всякая подлинная, сияющая евангелием строка, усваиваются нашей душой и делают её твёрдой в истине. А таких высоких строк много и в философии, и в литературе. Чего стоит одно только аристотелевское утверждение: «Счастливый конец никогда не может стать несчастным». В мировой культуре всегда много таких евангельских звёздочек, которые украшают собой бытие и являются зримым воплощением света Господня. И обо всей этой красоте святой пишет: «Он не допустит, чтобы погибло хоть одно доброе зерно в мире», имея в виду прежде всего людей, а потом и все те дела их, где обитает правда.

Творения Николая грандиозны по охвату и проблематике. Чего бы он ни касался, то вначале возносился зрением к Небу, а потом оттуда смотрел на совершающееся на земле. Потому святой так смеялся над теми умниками, кто пытался понять ход истории пользуясь малой свечой своего разума, не прибегая к просвещению Духа и Евангелия.

Святой Николай – ещё и пример того, что горячее сердце в сочетании с благодатью есть всегдашнее умножение света, то есть исполнение одного из наших на земле назначений. К сожалению, люди Церкви не так уж часто совершенствуют свои таланты, считая, что если речь идёт о Боге, то всё как-нибудь и само получится хорошо. Как будто Творец поощряет серость и лень, даже если те прикрыты ложным смирением, мол, «куда уж нам делать что-нибудь хорошо? Мы ведь так грешны...» А между тем Господь ждёт, что мы умножим свои таланты, то есть данными нам способностями умножим истину, свет и красоту вокруг себя. Но людям легче ничего такого не делать, жить «как все, потихоньку» да ещё и называть это смирением, словно Бог сотворил легионы ущербных душ, а не Своих дорогих и высоких детей. Об этом явлении писала ещё Эмили Дикинсон в стихе:

Мы не знаем – как высоки –
Пока не встаём во весь рост —
Тогда – если мы верны чертежу –
Головой достаём до звёзд.

Обиходным бы стал Героизм –
О котором Саги поём –
Но мы сами ужимаем размер
Из страха стать Королём.

Священная тема сама по себе не может сделать текст высоким и причастным свету. Это возможно лишь тогда, когда подлинность живёт в сердце говорящего. И она, в сочетании с талантом, творит чудо новой красоты. Но это мало кто понимает.

Но не таков святой Николай – человек, который каждый день трудился и как учёный и как писатель, и этот гуманитарный труд вырастал в невероятную красоту философских обобщений, как в его книге «Жатвы Господни», где он всю историю мира рассматривает как повод для Бога ввести человечество в рай.

Торнтон Уайлдер отмечает, что «публика, для которой пишутся шедевры, обитает не на этой земле», потому что редко можно встретить читателя, чьё сердце было бы созвучно благодати и истине, звучащим в подлинной красоте.

Николай уверен, что только больной человек может обвинять красоту Церкви, так как её святость слепит ему глаза. Все значимые обвинения относились и относятся только к тем искажениям, по которым люди часто существуют в Церкви, то есть эти обвинения направлены против того, что обвиняет и сама Церковь своими святыми, праведниками и Самим Богом.

Сейчас у людей есть мотивирующие блокноты, коуч-менеджеры, репетиторы, гранты и доступ ко всем справочникам, картинам, нотам и библиотекам – и они не преуспевают в искусстве.

А у Андерсена часто был клочок бумаги, свеча и подоконник в какой-нибудь старой гостинице, и он создавал шедевры, потому что совершал свой труд перед лицом Божиим.

Добавим, что и Андерсен, и святой Николай в придачу ко всему были подвержены постоянным гонениям из-за разнообразных завистников и обидчиков, но искренне служили дорогому Христу.

Людям было бы слишком трудно после Шекспира, Чуковского, Элиота или Фроста оправдать ничего не стоящую погоню за тем, «что есть, что пить и во что одеваться», и потому они предпочитают не касаться всей этой красоты вообще. Ведь услышав «раздай всё и следуй за Мной» нельзя, как говорил Достоевский, отдать служению истине всего два часа в воскресение, а потом идти умножать суету. Свет Господень существует для нас, только когда мы ему отвечаем и служим.

Таков и святой Николай Сербский, удивительный человек, который написал за свою жизнь 15 живых и светлых томов и нигде ни разу не устал говорить об истине и красоте. И это потому, что подлинный автор, по выражению Олеси Николаевой, «далёк от суетного желания утвердить себя собой. Ему важно, чтоб прозвучала истина. А в первый или в сотый раз она повторяется – всё равно».

Артем Перлик