Биографы говорят, что жизнь Фолкнера протекала бессобытийно. И при этом — его поразительные откровения о человеке.

В этом он был похож на отшельников в пещерах, которым было открыто всё в мире и жизнь их сердца была драмой большей, чем летопись войны Севера и Юга.

Он ничего не хотел рассказывать о себе биографам и журналистам. Считал лучшей эпитафией для себя слова: «Он писал книги и умер». Возможно, это было связано с его ощущением, что жизнь сердца невозможно выразить как-то иначе, кроме искусства и любви, потому, что всё остальное не даёт полноты знания о человеке.

Шервуд Андерсон, направивший литературную дорогу молодого и ищущего Фолкнера, сказал ему: «Надо помнить, что ты ученик, и не стыдиться этого». И тут Фолкнер понял, чему ему следует учиться — мы бы назвали это вниманием к благодати, вложенной Богом в творение, и духовным законам, по которым всё существует. Потому так часто в его книгах действуют идеалисты, которые, хотя и не всегда имеют силы следовать идеалу настоящести, но сам идеал остаётся, ибо он — божественный — а потому его нельзя уничтожить.

Уильям Катберт Фолкнер жил в подлинном захолустье, на Юге США, и он смог увидеть эту землю с её историей как часть целого, часть планеты. Потому он и сам считал себя  человеком планеты, чувствуя это светлое единство сущего.

То, как он изображал южан, людьми нередко примитивными, поглощёнными бытом и суетой, вызывало жестокую критику со стороны самих южан, которые не хотели видеть себя такими далёкими от вечного и поэзии. Но шло время, критики уходили в прошлое, а чудесный талант писателя, как оказалось, был прививкой против непоэтичности жизни, которой всегда много в таких местах. Фолкнер открыл поэзию там, где для всех остальных был лишь отупляющий каждодневный непоэтичный труд.

Фолкнер никогда публично не отвечал на критику своих книг. Красота утверждает сама себя и не требует дополнительных утверждений. Да и за критикой красоты стоят либо страсть, либо глупость.

В первые годы творчества он писал стихи. Вдохновлялся Элиотом и Хаусменом. Его стихи не печатали.

Николай Анастасьев приводит такую историю тех лет: «Однажды сильно раздраженные очередным отказом издавать стихи Фолкнера, друзья решили разыграть издателей. Переписали знаменитую поэму Колриджа «Кубла Хан», и, подписав её именем Колриджа, отправили в редакцию журнала. Пришел ответ: «Мистер Колридж, нам понравилась ваша поэма, но, к сожалению, опубликовать её в настоящее время не представляется возможным». Фолкнер мог чувствовать себя удовлетворённым: если уж Колриджа не хотят печатать, стало быть, не в том дело, что стихи молодого автора дурны — просто издательским миром правят дураки».

И дело тут не в том, что стихи его были слабы — так, через отказы, Фолкнер увидел, что всякий, кто делает зло или множит серость и формы без содержания — не идёт к свету.

Первую книгу стихов «Мраморный фавн» он издал тиражом в тысячу экземпляров за свои деньги. «Сборник встретило полное молчание критики и такое же равнодушие публики. Такая же судьба ожидала и вторую поэтическую книгу Фолкнера».

У некоторых авторов есть такие строки других авторов, которые встречаются им в детстве или юности, когда они были ещё далеки от писательства, но эти строки потом определяют всё направление для их творчества. У Фолкнера это строка из предисловия Сенкевича: «Эта книга написана, чтоб возвышать сердца».

Фолкнер жил вслушиваясь в состояние своей души, и это было для него самым невероятным приключением.
В 50-х годах в Виржинском университете он вёл для студентов курс писательского мастерства, подобно многим другим литераторам США.
Долгое время его книги не приносили ему доходов, да и в США его талант оценили только после присуждения ему Нобелевской премии.

Единство души ведёт к единству работы. Он говорил: «В какой-то момент я обнаружил, что определённому плану подчиняется не только отдельная книга, но и вся писательская работа, всё написанное».

Он вообще принадлежал к тем авторам, которым дано глубоко говорить не только на страницах книг, потому так драгоценны его речи, лекции, интервью. Драгоценны даром мгновенного проникновения в суть. Таким был и Бродский, в чём одна из причин не утихающего интереса к его всецелому наследию: всем лекциям и беседам, а не только к стихам и эссе.
Фолкнер постоянно читал Библию, восхищался сюжетами Ветхого Завета, а читая Новый Завет говорил, что словно слушает музыку.

Он очень много думал и говорил о традиции: духовной и писательской. Но традиция по Фолкнеру существует лишь в тех и теми, кто созидает красоту и тем самым творчески продолжает традицию.

«К сильным мира сего писатель никакого почтения не испытывал. Когда… Джон Кеннеди пригласил его, среди других представителей культуры, в Белый дом, Фолкнер от визита уклонился, заметив, что не стоит пускаться в такую дальнюю дорогу, чтобы пообедать с незнакомым человеком».

У Фолкнера есть слова, которые много говорят о его методе работы над книгами: «Уберите из своей мастерской все, кроме правды сердца, кроме старых и вечных истин: любви, чести, жалости, сострадания, самопожертвования, без которых любое произведение эфемерно и обречено на забвение».
В своей работе Фолкнер часто пользовался интересным литературным приёмом, когда на одно и то же событие разные персонажи смотрят по-разному. Так писатель являл разные уровни постижения бытия людьми-  от примитивно плотского до духовного.
Блаженный Августин говорит, что «Нет у человека иной причины философствовать, кроме стремления к блаженству». И погруженность Фолкнера в себя была на самом деле его погруженностью в суть и ту благодать, которая всегда лежит в глубине творения. Но лишь мудрость доброго сердца сильна углядеть её.

Ещё Гоголь когда-то заметил, что, если писатель не живёт как праведники Церкви, то к концу жизни он исписывается. Что-то подобное произошло и в жизни великого Фолкнера, который в своём последнем романе «Особняк» уже не ищет явить историю сердец, но всю высоту подменяет политическими мотивами, от которых теперь ждёт последнюю правду.
Впрочем, он всё так же знал и другое, о чём говорил так: «Если же писатель рассказывает историю только для того, чтобы показать проявление социальных предпосылок, тогда он прежде всего пропагандист,  а не писатель. Писатель в первую очередь пишет о людях, о человеке в конфликте с самим собой, со своими современниками, со своей средой». И он же: «Человек гораздо важнее, чем его окружение, чем все законы и все эти жалкие и убогие деяния, которые он совершает как раса, как нация, важно одно – человек. В это надо верить, никогда этого не забывать».
Дар до конца жизни оставался с ним, но он словно ходил вокруг истины, многое чувствуя и понимая, но не делая какого-то важного шага, вне которого это понимание всё же оставалось дробным.  Словно все открытые им истины лежали на разных полках, а он проводил свою жизнь вне Господа, Который стал бы для этих полок объединяющим книжным шкафам, дающим единство мировосприятия и осмысления всех тех удивительных  и прекрасных открытий, которые сделал о человеке Фолкнер.

У Фолкнера в жизни происходило мало событий, а в сердце его помещался огромный мир, который, по мере возрастания писателя, увеличивался в размере. Люди, страны, города и чувство благодатности жизни. Но, быть может, самое главное, что он сказал о человеке — это нужность сострадания всякий раз, когда кто-то на кого-то смотрит.

«Фолкнера спросили, что он чувствует к своему персонажу Бенджи из романа «Шум и ярость» (ребенок-идиот, не способный анализировать, запоминать, а просто наблюдать) и писатель ответил: «Единственное чувство, которое я могу испытывать к Бенджи, это печаль и сострадание ко всему человечеству».

Когда Фолкнер говорил интервьюерам о романе «Авессалом! Авессалом!», то раскрыл тот тайный смысл романа, который настолько глубок и высок, что его понимают на этой земле только мудрецы уровня Силуана Афонского.

«Является ли Сатпен совершенно извращенным человеком или его нужно жалеть?» — спросили однажды у Фолкнера. На это писатель ответил: «На мой взгляд, его надо жалеть. Он не извращенный человек — он аморален, он жесток, он абсолютно эгоцентричен. На мой взгляд, его надо жалеть, как надо жалеть каждого, кто игнорирует человека, кто не верит, что принадлежит к семье человеческой. Сатпен не верит в это. Он собирается получить то, что ему хочется, потому что он достаточно сильный, а я полагаю, что подобные люди рано или поздно гибнут, ибо человек должен принадлежать к семье человеческой, должен нести свою часть ответственности за семью человеческую».

Это пронзительная правда о человеке, ответственном за все человечество и о том, что единственным отношением к злодею должна быть жалость. Внимательный к людям Фолкнер видит, что люди часто идут путями зла потому, что такой путь представляется всем привычным, в отличие от пути добра. Между путём зла и добра ещё и такое различие, что первое являет себя ещё и формой без содержания, оболочкой без Духа, фарисейством без подлинности, законом без любви. А добро, напротив, следует Августиновской формуле «Люби и делай что хочешь». Потому добро всегда бесконечно разнообразно в формах выражения, а зло уныло однообразно, хотя внешне может выглядеть безупречным с точки зрения тех, кто смотрит на внешнее, а не в суть и не в глубину.

Сам Фолкнер так говорит об этом в рассказе «Высокие люди»: «Беда наша в том, что мы взяли привычку путать обстоятельства с людьми. Вот вы, к примеру, - говорил он все так же добродушно, беззаботно, непринужденно, - намерения у вас хорошие. Вы просто голову себе заморочили всякими правилами и инструкциями. Вот в чем наша беда. Мы насочиняли себе столько всяких правил, прописей и наставлений, что ничего за ними не видим, и если что-то не подходит под наши прописи и правила, нас просто оторопь берет».

Б. Грибанов в книге «Уильям Фолкнер» приводит такой случай оценки писателя жителями его родного города: «Новый, 1939 год начался с приятных событий. 19 января вышла в свет книга "Дикие пальмы", и в тот же день в газетах появилось сообщение об избрании Фолкнера членом Национального института искусства и литературы. Журнал "Тайм" напечатал фотографию Фолкнера на своей обложке и большую статью о нем. Однако на жителей Оксфорда это не произвело никакого впечатления. Они пожимали плечами и говорили: "Мистер Фолкнер великий писатель? Да мы никогда не наняли бы его даже сочинять рекламу для городской торговой палаты"».

Сам Фолкнер замечал так: «Моя почта состоит из двух категорий писем: от людей, которые не пишут книги, но просят меня о чем-нибудь, обычно о деньгах, а поскольку я серьезный писатель, пытающийся быть настоящим художником, то естественно, что денег у меня нет; и от людей, которые пишут книги и сообщают мне, что я не умею писать».

Трудно поверить, что тот человек, которого ты так давно знаешь — гений, особенно, если твоим отношением к нему всегда была не заповеданная Богом родственность, но обычное на земле снисходительное презрение ко всему и всем, кто не входит в малый круг твоих родственников и друзей. Да и чтобы увидеть высоту нужно быть причастным этой высоте.
Настоящесть — вот единственная мера, которую признает Бог!

Артем Перлик