Азбука веры

Нельзя не отметить горькой иронии в том, что феминистки восстают против «патрирахата», когда реальную угрозу правам и безопасности женщин представляет совсем не «патриархат», а как раз их предполагаемые союзники по борьбе с ним.

Феминизм существует в очень разных формах и видах, так что бывает трудно сказать что-то обобщающее об этом движении так, чтобы какая-то часть его не выпадала. Есть аспекты, в которых с феминистками можно согласиться ‒ когда они протестуют против приставаний на работе, или (как это делают некоторые из них) против порнографии. Однако, когда вы встречаете в сети популярные материалы, которые презентуются их авторами (или авторками?) как феминистские, вы почти наверняка обнаружите гневные нападки на «патриархат».

Словом «патриархат» могут называться, опять-таки, довольно разные явления. Но этот термин всегда включает в себя «патриархальную семью» в которой мужчина и женщина живут вместе, в общем случае производят на свет детей, главным добытчиком средств к существованию является мужчина, потому что на женщине лежит забота о доме и о детях.

«Патриархальная семья» резко порицается, потому что неизбежно ставит женщину ‒ в отношении карьеры или общественной деятельности ‒ в заведомо неравное положение, возлагая на нее домашние заботы (прежде всего, о детях), и, что особенно удручает феминисток, наделяя мужа, как того, кто преимущественно обеспечивает всю семью, властью над ней.

Известная американская феминистка Андреа Дворкин даже называла брак «лицензией на изнасилование», а недавняя кампания за законопроект по борьбе с «семейным насилием» напомнила о том, что брак видится, прежде всего, как место угнетения и насилия, муж ‒ прежде всего, как опасный тип, от которого надо спасать женщину.

Тезис, который обосновывается в этой статье, состоит в том, что брак ‒ это, напротив, лучшее, что есть у женщин и мужчин, а традиционная модель брака в наибольшей мере соответствует нашей природе, как существ, разделенных на два пола, а усилия по разрушению (или хотя бы ослаблению) этого института бьют по всем нам, но по женщинам ‒ в первую очередь.

Равенство ‒ что именно имеется в виду?

Для многих движений левого толка ‒ включая феминизм ‒ «равенство» является ключевым термином. Их главный лозунг ‒ «равенство», или (близкое, не совсем идентичное понятие) «равноправие».

Но что мы называем «равенством»? Речь может идти о разных вещах. Мы можем подразумевать под этим, что каждый человек ‒ мужчина или женщина, дитя, еще не покинувшее материнскую утробу и старец на пороге вечности, богатый и бедный, здоровый и больной, человек любой расы и национальности обладает неотъемлемым достоинством и ценностью, которое нельзя преуменьшать. Ни один человек не является менее ценным, чем ты сам или те, кого ты считаешь своими. Эта уверенность в ценности каждого человека коренится в библейской вере в то, что каждый человек несет на себе образ Божий ‒ и ценен в глазах своего Создателя.

Такое представление о равенстве нехарактерно для цивилизаций за пределами христианского мира ‒ да и в самом этом мире пробивалось с трудом, и, как показывает опыт ХХ века, восстание против христианской веры означает и отказ от этого представления о равенстве.

Уверенность, что отнюдь не все человеческие существа должны рассматриваться как ценные ‒ тем более, одинаково ценные ‒ было характерно (самый яркий пример) для национал-социалистов, но далеко не только для них. Некоторое время назад сообщалось, что «Исландия победила синдром Дауна». Синдром Дауна ‒ врожденное генетическое нарушение, вылечить его нельзя. Как же его «победили»? Просто всех детей, у которых подозревается это нарушение, уничтожают еще в утробе. Это, конечно, означает и определенное послание тем, кто уже родился (и их героическим матерям) ‒ хорошо бы их не было на свете.

Часть живых существ, несомненно принадлежащих к людскому роду (дети в утробе) лишаются даже права на жизнь; часть ‒ дети с врожденными нарушениями ‒ объявляются менее ценными и желанными членами человечества.

Тем не менее, сам моральный пафос равенства (в вышеупомянутом смысле) постоянно используется для продвижения несколько других понятий ‒ которые могут обозначаться тем же словом.

«Равенством» могут называть фактическое равенство возможностей, или имуществ, или доступа к различным жизненным благам. Тут вопрос оказывается гораздо запутаннее ‒ люди очевидно не равны по своим возможностям (кто-то родился в прекрасной семье и получил отличное образование, кто-то ‒ среди наркоманов и преступников), по своим способностям (кому-то легко дается математика, кому-то нет), наконец, по своим свободным решениям (кто-то усердно трудится, кто-то рассчитывает выиграть в лотерею). Попытки устранить неравенство путем простого перераспределения приводят к тому, что люди теряют стимул к труду ‒ бездельник знает, что он и так не пропадет, работяга не видит смысла надрываться, потому что он в любом случае не поднимется выше бездельника. Принудительное перераспределение приводит к всеобщей незаинтересованности, которая в свое время погубила советсткую экономику.

Однако меры по смягчению неизбежно возникающего в обществе неравенства могут быть вполне уместны и даже необходимы ‒ но это вопрос тщательного анализа общественных проблем и путей их решения, а не лозунгов о «равенстве».

«Равенство» может означать равенство перед законом ‒ у всех граждан одинаковый юридический статус. Здесь между последователями разных политических воззрений возможны разногласия. Что считать «равенством»? Например, требование признавать однополое сожительство «браком» ‒ это требование равенства или требование переписать под себя определение древнейшего (и важнейшего) института в человеческой истории? Требование «трансгендеров» (то есть мужчин, в силу психического расстройства или по еще каким-то причинам, объявляющих себя женщинами), чтобы их допускали в женские раздевалки, туалеты и душевые ‒ это требование равенства? А когда мужчину-преступника, объявившего себя женщиной, сажают в женскую тюрьму (это реально происходит, и кончается плохо для сокамерниц) ‒ это равенство?

Многие люди прогрессивных убеждений ответят ‒ во всех этих случаях ‒ «да». Консерваторы, конечно, никакого равенства тут не увидят ‒ как, впрочем, и часть либералов, например, Джоан Роулинг.

Действия, предпринимаемые под предлогом «равенства» могут приводить к очевидному ущемлению прав.

Острой темой в американских СМИ является вопрос об участии в женских соревнованиях трансгендеров ‒ то есть, на самом деле, биологических мужчин. Поскольку физически они именно мужчины, и гораздо крупнее и мускулистее своих соперниц-женщин, они легко забирают медали. Но равенство ли это? Очевидно, нет. Когда вас заставляют «на равных» состязаться с человеком, который от природы имеет явные преимущества, вы проиграете.

Этот опыт «равенства», которое, на самом деле, выбивает женщин из женских видов спорта, очень показателен.

Попытки «на равных» состязаться с мужчинами в конкурентной борьбе за жизненные блага, неизбежно приводят к тому, что женщины оказываются в неравном положении.

Более всего, из-за беременности и чадородия, что неизбежно отнимает у женщины огромные ресурсы, которые можно было бы потратить на карьеру. Из-за этого многие феминистки относится к чадородию с откровенной враждебностью, продвигая аборт как одну из главных своих ценностей ‒ только искусственно бесплодная женщина получает возможность состязаться в карьере с мужчинами вполне на равных. Но стоит ли «равенство» того, чтобы платить за него такую цену?

Более того, резкое падение рождаемости среди коренного населения приводит к массовой иммиграции из регионов, где нравы очень далеки от феминизма ‒ и вообще от сложившегося в Европе отношения к женщине. Это тема, которую стараются не видеть в упор ‒ так, массовые преступления против женщин и девочек в британском Ротерхэме были практически проигнорированы феминистским сообществом ‒ но таково уж реально положение дел.

Рост числа преступлений против женщин в таких образцово феминистских странах, как Швеция, отражает непредвиденный и, конечно, нежеланный, но неизбежный эффект этой идеологии.

Если женщина, все же, сохраняет то, что является уникальным достоинством ее пола ‒ способность приводить в этот мир новых людей ‒ ее возможности строить карьеру и конкурировать неизбежно меньше, чем возможности мужчины. Это природная данность, ответом на которую во все времена был традиционный брак.

Брак как институт защиты женщины

С древнейших времен проблема неравенства возможностей мужчины и женщины решалась за счет института брака ‒ мужчина принимал на себя обязательство содержать жену и их общих детей. Он также обязан защищать свою семью ‒ и то, что в Голливуде за десятилетия не нашлось мужа или возлюбленного, который бы взял Харви Вайнштейна (голливудского кинопродюсера, принуждавшего актрис) за шиворот, говорит о сильном повреждении института брака в этой среде.

Отдавало ли это женщину во власть мужа? В значительной степени, да. Люди, которые должны о вас заботиться, получают над вами власть. Это верно в отношении детей и взрослых, или, напротив, взрослых и стариков, нуждающихся в уходе, или медсестры и больного, или ‒ в меньшей степени, но все же ‒ мужа и жены.

Кто-то должен обеспечивать хлеб на столе, пока женщина возится с детьми ‒ и это, естественно, должен быть муж.

Возможны ли здесь злоупотребления? Разумеется, возможны и происходят ‒ как они возможны в любой ситуации заботы.

Забота сильных о слабых ‒ это прекрасное проявление человеческой любви и солидарности; с христианской точки зрения, мы более всего проявляем свою подлинную человеческую природу именно когда проявляем любовь и заботу о других. Эта забота неотделима от некоторого перепада власти. Врач дает мне предписания, я их выполняю ‒ как бы иначе он мог бы мне помочь? Родители наставляют детей; профессор учит студентов и проверяет их работы. Муж, который несет ответственность за благополучие жены и детей, принимает решения, которые касаются всей семьи.

Люди грешны ‒ и в любой ситуации заботы возможны (и бывают) злоупотребления. Однако то обстоятельство, что родители, медсестры, врачи, профессора, и т.д. могут дурно исполнять свои обязанности ‒ или даже преступно злоупотреблять своим положением ‒ никак не компрометирует сам институт родительства, или медицины, образования или брака.

Мы исходим из того, что в общем случае, забота одних людей о других ‒ это хорошее, правильное, достойное и необходимое явление.

В институте брака естественное влечение между полами служит топливом для создания глубокой личной привязанности, которая проявляется в жертвенной любви и заботе. Между супругами действуют силы гораздо более древние и мощные, чем силы экономической выгоды или политических прав ‒ силы, без которых человеческий род бы давно пресекся.

Между ними созидается любовь и доверие ‒ а способность к формированию отношений, основанных на любви и доверии, является необходимым условием человеческого счастья.

Доверчивость может дорого обойтись; но паранойя обходится еще дороже

Что бросается в глаза в феминистских текстах ‒ это поразительный пессимизм в отношении человеческой природы.

Мы, христиане, конечно, верим, в то, что человек глубоко поврежден грехом и склонен ко всякому злу и безумию. Однако мы верим, что грех, хотя и глубоко повредил, но не уничтожил изначальную благость творения. В мире (и человеке) сохраняется много доброго. Взрослые могут с любовью заботиться о детях, профессора ‒ об учащихся, медсестры ‒ о больных и немощных, мужья ‒ о женах и детях. Более того, в нормальном случае это и происходит. Большинство людей, включая большинство мужчин ‒ вовсе не мерзавцы, угнетатели и насильники.

Конечно, у кого-то тяжелый личный опыт ‒ известная феминистка Андреа Дворкин побывала замужем за буйным левым активистом, который ее жестоко избивал. Некоторые профессии (например, полицейского) или общественные служения (как такое благородное дело, как помощь жертвам бытового насилия) располагают людей видеть только проявление человеческого греха ‒ как врачи все время имеют дело с болезнями, а не со здоровьем ‒ но строить на таком выборочном опыте мировоззрение, которое должно описывать мир в целом, было бы ошибкой.

Мир не состоит из криминальных психопатов, хотя они, конечно, тоже в нем есть.

У вас вполне могут быть достойные доверия друзья; более того, вы можете быть вполне счастливы в браке. Конечно, любые отношения рискованны. Человек, которого вы считали другом, может предать вас ‒ и это же возможно с супругом.

Но пытаться обезопасить себя, заранее считая других людей злодеями, которые только и думают причинить вам вред, значить блокировать любую возможность полноценной и счастливой жизни.

Представим себе мужчину, который уверен, что все женщины ‒ алчные и циничные манипуляторки, которые выпотрошат ваши карманы и разобьют ваше сердце. Он может привести нам примеры. Некоторые женщины, конечно, таковы ‒ но не все и даже не большинство. Будет ли такой мужчина счастлив в отношениях с противоположным полом? Очевидно, нет. В этом будут виноваты женщины? Едва ли. Его собственные представления о людях окажутся самосбывающимся прогнозом.

Уверенность, что брак ‒ это место эксплуатации и угнетения, сама по себе не дает выстроить близкие и доверительные отношения с противоположным полом. Что же предлагается взамен? Не очень хорошая замена, как мы увидим.

Неизбежные последствия «сексуальной свободы»

Как альтернатива браку предлагается «сексуальная свобода». Женщина, как считается, должна «раскрепоститься» и преодолеть стигму, которой патриархальное общество клеймило «сексуально раскрепощенных» женщин.

Борьба с «гетерономативизмом» и призывы вообще не иметь дела с противоположным полом привлекательны далеко не для всех ‒ число людей, относящих себя к ЛГБТ, по статистике, растет, но им пока далеко до большинства. Большинство людей, все же, испытывают влечение к другому полу. Это с трудом поддается перевоспитанию.

Но в этом случае «сексуальная свобода» ‒ то есть, если использовать менее торжественное слово, чем «свобода», немоногамия ‒ с неизбежностью означает ряд вещей. Прежде всего, острую конкуренцию. Конечно, соперничество за лучшую партию существует и в моногамном мире ‒ о чем написана куча старинных романов, которых сейчас никто не читает. Но в нем это соперничество завершается в момент свадьбы.

При немоногамных отношениях мужчина, с которым эмансипированная женщина может показать сексуальную свободу, уже почти наверняка состоит в каких-то отношениях ‒ особенно, если он хоть сколько-нибудь привлекателен. «Свободу» оказывается возможным проявить только за счет другой женщины.

Конечно, это точно также у мужчин ‒ но мужчинам в голову не приходит говорить здесь о «мужской солидарности». Конечно, «свободная любовь» ‒ это игра, в которой неизбежно есть проигравшие, и немоногамных мужчин они просто не заботят ‒ пусть неудачник плачет, это мир жестокой конкуренции.

Феминизм же при этом говорит о «сестринской солидарности». Но в чем же может состоять ваша солидарность с женщиной, возлюбленного которой вы уводите? У сотрудника на работе, который показался вам таким симпатичным, есть дома жена. Одинокие мужчины ‒ например, вдовцы ‒ будут разобраны быстро, и в реальности «свобода» осуществляется всегда за счет кого-то, у кого вы выиграли в конкурентной борьбе.

При этом женщина в такой борьбе обречена проиграть. То, что она выносит на рынок ‒ внешняя привлекательность ‒ неизбежно уходит с годами, в то время, как то, что выносит мужчина ‒ финансовый и общественный успех ‒ обычно растет.

Как подрастает и следующее поколение юных и свежих конкуренток, которые тоже не считают моногамию чем-то важным.

Эмансипация женщин приводит к эмансипации также и мужчин. А эмансипированный мужчина ‒ это та еще свинья. В одном из постов в сети рассказывалось каких-то мужчинах, которые работают в большой корпорации, неплохо зарабатывают, им лет около сорока, жен они побросали, по будням работают, по выходным призывают удобопреклонных дам, юных и румяных, в отпуск отбывают к теплому морю, и, опять же, дамам.

А почему нет? С патриархальным угнетением покончено, и с чего бы хорошо зарабатывающему мужчине не тратить свои деньги так, как ему подсказывают базовые инстинкты? Зачем же ему лямку-то тянуть, нести все в семью, горбатиться, себе отказывать в простых мужских радостях?

Более того, «свободная любовь», если использовать термин, который (по другому поводу) появляется в феминистской литературе, неизбежно претерпевает «коммодизацию» (от англ. commodity ‒ товар).

Это не всегда означает прямую проституцию ‒ но всегда превращает сексуальную привлекательность в ресурс, который является предметом использования и торга. Предполагаемый идеал ‒ когда мужчина и женщина предаются «свободной любви» просто по причине внезапно возникшей острой взаимной симпатии, а потом без обид расстаются ‒ сталкивается с тем, что между людьми существуют отношения подчинения и зависимости.

Актриса заинтересована в том, чтобы получить роль, сотрудница ‒ продвижение по службе, студентка ‒ хорошие оценки, и так далее. Трудно понять, где имеет место «свободная любовь» (отчего бы актрисам не влюбиться в продюсера, а студенткам ‒ в профессора?), где ‒ добровольное использование женщинами своих чар, чтобы добиться желаемого, а где ‒ использование мужчинами своих статусных возможностей.

Какой-нибудь Харви Вайнштейн едва ли всерьез считал себя мерзавцем и насильником ‒ дама оказала ему благосклонность, он оказал ей протекцию, в чем проблема-то?

Конечно, феминистки видят тут проблему ‒ и мы с ними согласны, потому что проблема, несомненно, есть. Ситуация, когда от женщины ожидаются сексуальные услуги как условие профессионального продвижения, возмутительна и недопустима. Но в условиях «свободной любви» она возникает неизбежно.

Борьба с этим злом ‒ как уже многими с иронией отмечалось ‒ приводит феминисток (и те общества, которые находятся под их сильным влиянием) к своего рода «новому пуританству», когда мужчина панически боится сделать женщине даже невинный комплимент и благоразумно старается избегать любого общения. В итоге это бьет по женщинам же, которых боятся брать на работу.

Можно запрещать ‒ как это и делается во многих учреждениях ‒ контакты между людьми неравного статуса, например, между профессорами и студентками. Но делая это, мы уже неизбежно вводим суровые ограничения ‒ и «свободная любовь» оказывается не такой уж свободной.

Ухищрения, которые должны гарантировать добровольность контакта ‒ например, каждый раз составляемое письменное согласие или регистрация в специальном приложении для мобильного телефона ‒ едва ли могут решить проблему. Что мешало бы тому же Вайштейну затребовать от зависящей от него женщины такую бумажку?

Все эти меры напоминают попытку изобрести что-то, максимально напоминающее велосипед, в условиях, когда сам велосипед объявлен идеологически нежелательным.

Человечеству уже очень давно известно средство для существенного облегчения подобных проблем ‒ моногамия. Когда люди добровольно берут на себя обязательства ограничить свою сексуальную активность раз и навсегда избранным мужем или женой.

Брак ‒ это лучшее, что есть у женщин и мужчин

Брак, супружеская любовь, когда люди принимают решение посвятить себя друг другу навсегда, в горе и в радости, богатстве и бедности ‒ это тот институт, где люди учатся любви, заботе, верности, где наша биологическая природа становится основанием для строительства чего-то гораздо более великого и прекрасного. Преданности, которая живет до старости и смерти. Оазиса любви и заботы в этом холодном мире. Неслучайно в Библии именно брак приводится как образ любви Бога к творению и Христа ‒ к Церкви.

Грех повредил все ‒ и, в том числе, и брак. Бывают отвратительные мужья ‒ как бывают злые люди вообще. Но пытаясь ослабить или разрушить сам институт брака, вы не исцелите это зло ‒ вы лишитесь блага брака и откроете путь многим новым видам зла.

Нельзя не отметить горькой иронии в том, что феминистки восстают против «патрирахата», когда реальную угрозу правам и безопасности женщин представляет совсем не «патриархат» и точно не Церковь, а как раз явления с левого фланга политического спектра ‒ со стороны их предполагаемых союзников по борьбе с «патриархатом».

Когда число девочек, которые объявляют себя «трансгендерными юношами» чтобы подвергнуться операциям, которые искалечат их на всю жизнь, растет в десятки раз, это трудно считать дружественным к женскому полу развитием событий. Как и многое другое, о чем уже было упомянуто в этой статье ‒ замещающая миграция, биологические мужчины, которые являются в женские душевые и раздевалки, и тому подобное.

Некоторые либеральные и феминистские авторы ‒ такие, как Джоан Роулинг, например ‒ начинают обращать внимание на эту проблему, и сталкиваются с серьезной враждебностью.

Но тут важно поставить вопрос о том, где процесс свернул не туда. И ответ на него вполне очевиден ‒ когда под ударом оказалась традиционная, патриархальная, «гетеронормативистская» семья.

Сергей Худиев