Грипп. Маяковский. Пушкин. Айвазовский. Чехов. Что общего?

Не то грипп,
не то инфлуэнца.
Температура
     ниже рыб.
Ноги тянет.
     Руки ленятся.
Лежу.
      Единственное видеть мог:
напротив – окошко
         в складке холстика –
«Фотография Теремок,
Т. Мальков и М. Толстиков».

Это из Маяковского вспомнилось, потому что у меня сейчас тоже грипп. Хотя температура не «ниже рыб», а как на солнечном диске. И перед моими глазами не окошко с «Фотографией Теремок», а шкаф с книгами.

Посмотрел на них, и снова Владимир Владимирович в голову идет:

Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!

А ведь действительно – почти ничего не читал (хулиганская натура!). И рифмы свои уникальные доставал исключительно из глубины могучего таланта. Вот как в поэме «Про это»:

Эта тема день истемнила, в темень
колотись – велела – строчками лбов.
Имя
      этой
           теме:
. . . . . . !

Понятно, что подставить нужно «любовь». Но где еще в поэзии, скажите мне, есть такая рифма: лбов – любовь? Это только Маяковский мог придумать.

И писать, гриппуя, наверное, только он и мог. Тут не знаешь, куда себя деть, а он стихи творил. Пушкин, например, однажды две недели с гриппом провалялся и за это время прочитал «Историю государства Российского» Карамзина. А это ни много ни мало 12 томов. Вот что значит великие – один гениально пишет, другой гениально читает, и все это при гриппе, когда тело сотрясается кашлем, в голову словно горячий песок насыпали, насморк разрывает и ломки, как у наркомана в период реабилитации.

Кстати, вот еще один гений вспомнился, который книжек не читал – Айвазовский. Когда ему предлагали что-то прочесть, он говорил: «Зачем мне читать, если у меня есть свои мнения?» Хотя сейчас пишут, что такой слух распространил Чехов, уязвленный тем, что Айвазовский не читал его работ…

Грипп. Маяковский. Пушкин. Айвазовский. Чехов. Опять грипп. В этом состоянии мысли бродят, как коровы по пастбищу. Снова смотрю на книжный шкаф. С краю – шеститомник Иоанна Кронштадского. Все нет времени до него добраться. Вспомнилось, как однажды о. Иоанн тяжело заболел в Великий пост, а врач прописал непременно есть мясо. О. Иоанн сказал, что спросит благословения у матери. «Сколько будет идти письмо к ней и ответ от нее?» – спросил доктор. «Две недели», – ответил священник. «Если вы не будете есть мясо две недели, то умрете», – воскликнул доктор. Но о. Иоанн все же послал письмо к матери и через две недели получил ответ: «Есть мясо в Великий постом не благословляю». Вскоре священник вполне поправился.

Это вообще по-человечески понять можно? Вряд ли. Тут какое-то особое качество веры, какой-то уникальный опыт жизни во Христе. Как и книжку свою о. Иоанн впоследствии назвал: «Моя жизнь во Христе». Действительно, его жизнь во Христе особая, непонятная. В миру, да в суете – и такая святость. Непостижимо.

Перевожу взгляд от книжек к наряженной елке. Скоро убирать будем, завтра уже Богоявление. Кажется, первый раз этот праздник придется встречать в постели. Что поделаешь – Бог смиряет. Мы всегда ропщем на недуги, а святые вот, напротив, расстраивались, когда долго не болели, и говорили: «Верно, Бог забыл меня, ведь я уже так долго ничем не болел». Преподобный Паисий Святогорец вообще всю жизнь у Бога рак выпрашивал и был услышан. Умер от рака, при страшных болях. Тоже ничего не понятно. Сколько в христианстве тайн! Старче Паисие, моли Бога о нас!

Пора горло полоскать, а встать невозможно. Еще полежу. Коровы продолжают бродить.

Вот хочется писать – о чем писать, если обо всем уже сказано? О, если б в мире ничего еще не было написано! Я написал бы… ну вот хоть об этой мокрой ветке, которая, качаясь от ветра, тычется в мое окно. И о фонаре, святящим на нее. И провода между фонарем и веткой описал бы. И о самом окне, хоть оно прозрачно и издалека невидимо, тоже стоило бы написать. И написал бы, если бы на земле еще ничего не было написано...

Соседи снова включили музыку. Слушаю… Надо же, Иван Козловский. Вспоминается Ерофеев: «Это ведь и в самом деле Иван Козловский поет, я сразу узнал, мерзее этого голоса нет. Все голоса у всех певцов одинаково мерзкие, но мерзкие у каждого по-своему. Я потому их легко на слух различаю». Да, мне тоже Козловский не нравится. Какова фамилия… Но вот что интересно. Когда вдали играет хоть какая-то музыка (пусть даже и Козловский),  мир видится по-другому. Смотрю на градусник с отметкой 38 и даже не расстраиваюсь (это под Козловского-то!). Заканчивается музыка (кстати, куда она уходит?) – и, как сказал бы философ, «реальность теряет одно из своих измерений». Теперь на градусник смотреть тяжело. Получается, то, что я слышу, влияет на то, как я вижу. А в Евангелии по-другому сказано: «Наблюдайте, как вы слушаете» (Лк. 8:18). Оказывается, то, как я смотрю, влияет на то, что слышу. Очень интересно.

Ох, как голова болит. Не люблю болеть. И как святые в недугах молились? Преподобный Пимен Многоболезненный двадцать лет провел на одре болезни, молясь о том, чтоб Господь не снял с него креста страданий, и его молитва превозмогла молитву всей братии Киево-Печерского монастыря, просившей Бога о выздоровлении святого. И здесь все таинственно и по-человечески безумно. Такова святость, гостья не от мира сего.

Все странно и непонятно. И у святых, и у великих. Ясно только одно – пусть ты не гений и не святой, но грипп надо терпеть и Бога в болезни не забывать. Хорошую музыку тоже слушать надо (только не Козловского). О ветке все равно напишу. И еще очевидно, «что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о…»  Стоп! Только не Булгаков – от него на меня уныние нападает. Вперед – горло полоскать!

Сергей Комаров