Чтобы помочь другому приблизиться к истине, нужно не огульно отвергать его опыт жизни вместе с тем, что в этом опыте было от красоты и от Неба, но дать ему увидеть, что всё, гревшее и возвышавшее его, он сполна найдёт в Церкви: её литургической, молитвенной, философской и творческой традиции.

И ту важно дать понять, что Церковь – это всё-таки вершины литургического и святоотеческого восприятия бытия, человека, Бога, а не всякая немилосердная дичь, которую так часто ходящие в храмы выдают за «истинное православие», не имея опыта встречи с Небом и конструируя свой образ Бога по своему́ немилосердно-невежественному образу и подобию.

Настоящее и в поэзии, и в Церкви, и в отношениях мы отличаем по вкусу звучащей в нём благодати.

Аверинцев говорил о том, что мы должны «нарушать общественное неприличие», то есть на планете, «где всё о Нём», – и жить в соотнесённости трудов и дней – к Нему, а не ко всему тому, что можно в целом характеризовать как временное и неважное…

Уже после распада СССР Аверинцев, живший тогда в Вене и наблюдавший за происходящим на постсоветском пространстве и в Европе, замечал: «Пока мы ставим мосты над реками невежества, они меняют свое русло, и новое поколение входит в мир вообще без иерархических априорностей».

И хотя со времён падения Адама и Евы подлинное было важно немногим, но в каждом поколении есть и те чудаки, странные для практичных, ушлых и умеющих жить, ради которых Господь не завершил ещё мировую историю.

Аверинцев писал: «Вражда культуре и вражда христианству – это желание насильственного упрощения. Господь благословляет простоту и любит простых в смысле нелживости, правдивости, неразделенности, неразделенной воли – то, что выражается прекрасным ветхозаветным словом “там”. Но Бог создал мир, создал бытие, которое совсем не простовато, которое нельзя упростить. Он создал человеческое естество, которое вовсе не так легко упростить. И христианская истина в каждом своем слове, которое мы порой бездумно повторяем, бывает, в высоком смысле этого слова, простой, но никогда не бывает простоватой».

Высоты культуры и Церкви постигаются актом сердечного и жизненного восприятия благодатной сути. Это событие совершается мгновенно, но ему должно предшествовать колоссальное напряжение сил, познания, очищения, поиска и обретения. Тому, что не преображено, нет места на высоте, потому что там придётся лететь. Бога постигает лишь тот, кто готов к встрече с Ним.

Упрощение – это и отказ видеть звучащую во всём бытии красоту Господню, отказ замечать Божественное начало в музыке Моцарта, полотнах Рембрандта и стихах Рильке, отказ от труда отличать высокое от обыденного и неприятие всего, что только находится за стенами храма.

Митрополит Антоний говорит о Боге: «Он заповедал нам быть в миру, но не от мира сего, а мы поступаем наоборот: мы, по существу, от мира сего, но – бежим»…

Люди бегут в храм спасаясь от проблем, от ложности отношений, от уродств и неправды, но одновременно – всё это приносят в храмы сами в себе. А поскольку их жизнь всецело направлена на себя, свои грехи и фобии, свою «духовность», то они не получают ни мудрости видеть красоту Божию и за стенами храма, ни силы быть продолжением Литургии и Евангелия в том, что их окружает в их жизни…

Люди могут быть влюблены в религию, но они останавливаются на внешнем и не идут к встрече с Богом, ради которой и существует всё в Церкви. Ради встречи и общей с Богом жизни.

Многие в Церкви как бы останавливаются на уровне формы, без личной встречи с Богом, которая возможна лишь по мере нас для других. А потому даже говоря какие-то богословские истины, они не умножают красоту, их слова остаются мёртвыми словами, за которые не заплачено болью, трудом, вникновением, жизнью и таким трудным обретением подлинности.

Когда говоришь людям о важности встречи с Богом в их личной жизни, многие удивляются – зачем это нужно?

Так происходит потому, что в Церкви человек мог бы обрести святоотеческое осознание бытия и тогда бы он явил Церковь как она есть, но на практике слишком мало людей в храмах пришли к этому.

Апостол говорит о христианах: «Мы имеем ум Христов». И Церковь и вправду способна растить людей такого святоотеческого сознания. Чем оно отличается от других?

Прежде всего – милосердием.

Такой человек при виде человека другой веры, и вообще – заблуждающегося, замечает в нём не идеологического противника, но личность, которой больно.

Старец Алексей Мечев, когда к нему приходили за помощью, спрашивал не «Как веруешь?», но «Где болит?». И при абсолютной верности православию старец был далёк от неофитского рвения немедленно обратить собеседника. Но с большим уважением к пришедшему он лишь хотел поделиться с ним той красотой и радостью, которые открылись в Церкви самому старцу.

Во-вторых, такой носитель святоотеческого сознания радуется всей красоте всех культур, эпох и людей, но и явно видит, что в бытии есть один источник всей красоты – Бог. Потому он знает, что добро и красоту незнающих Бога вдохновляет только его Господь. И восхищаясь мудростью Конфуция, глубиной стихов Ду Фу и тонкостью эссе Сей-Сёнагон, такой христианин видит в этом всём христианство, благодарит Христа и знает, что где бы он ни встретил мудрость и красоту – они всегда христианские, даже если авторы были язычниками. Потому и вся красота всех культур для него – красота его Бога, вдохновляющего людей идти к свету.

И, в-третьих, он относится ко всему вокруг как к подарку и поводу для ликования. Стихи и рассветы, улыбки и облака, вальсы и книги, и даже его удачи и неудачи – во всём он видит подарки Господни. А потому и жизнь для него есть сказка, которой никогда не будет конца, и в которой, по слову Льюиса, каждая следующая страница будет лучше предыдущей.

Но люди редко идут к глубинам осмысления жизни и Церкви, предпочитая оставаться на поверхности.

Людям кажется, что мир полон опасностей, а потому всегда есть повод для страхов. Это и боязнь катаклизмов, личных неудач и общественных катастроф, болезней, безработицы и многого другого. Всё это и вправду присутствует в мире, но, как обычно, опасней всех таких неприятностей то состояние, в котором находится сам человек, который готов бояться чего угодно, лишь бы не заглядывать в бездну собственной, часто непреображенной души.

Известный редактор церковно-научного журнала «Альфа и Омега» Марина Журинская говорила, что гораздо страшнее всех катастроф для мира исчезновение традиции ученичества, то есть способности внимать и учиться у тех, кто духовно выше тебя. А без этого ученичества невозможно идти путём преображения и в конечном итоге невозможно любить тех, кого так важно полюбить – наших самых близких.

Сергей Аверинцев, читая лекции о христианстве, никогда не прибегал к морализаторству и поучениям. Он раскрывал перед слушателями красоту христианской мысли, и всякий стремящийся к добру человек не мог не восхититься этой красотой, не мог не потянуться к ней.

Люди меняются не потому, что им прочитали мораль, но потому, что им дали прикоснуться к Небу. Об этом чуде преображения святой Исаак Сирин пишет, что оно есть «трепет души пред вратами рая». Читая высокие книги, слушая Моцарта или Баха, вдохновляясь полотнами Рафаэля и Рембрандта так легко потянуться к свету, если ты, конечно, не из умников и людей формы…

Литература ведёт к молитве, так как позволяет прикоснуться к Богу. Поэзия открывает сердце для восприятия благодатной красоты, а красота – одно из имён Господних.
Всё это учит человека говорить глубоко, отказавшись от поверхностного скольжения по жизни.

Английский поэт Томас Гарди из-за отсутствия денег не имел возможности получить университетское образование. Поэтому он каждый день вставал в пять утра и подолгу занимался науками: поэзия,  литература,  история, философия, немецкий, французский, латынь и греческий. Всё это входило в круг его интересов. Самоучкой он изучил не меньше, чем его коллеги-студенты.

Я помню свою молодость в СССР, когда не было такого изобилия познавательных книг, как сейчас. Помню, с каким трепетом открывал тома детской энциклопедии (где всего было так мало и с такими купюрами) и готов был буквально выучить наизусть каждую страницу. Помню восхищение перед учебниками или перед книгой «О географических открытиях», цветной  и необыкновенно интересной, которую однажды принесла мама. Мир Господень стоит того, чтобы его познавать, чтобы отдавать этому время и силы. Физика элементарных частиц, философия, филология или биология – всё это готова вместить душа в своём постижении красоты и добра.

Удивительным свойством святых отцов была их способность любую встреченную красоту – стиха или физической формулы – соотнести с Богом, вдохновляющим не только познавать и творить, но и удивляться. И не случайно Аристотель сказал, что начало всякой философии есть удивление, то есть ликующее восхищение перед красотой Господнего мира, где всё достойно нашей благодарности и хвалы.

Красота в таком восприятии есть не просто красивость, но откровение о сущности мира, о Боге, одно из имён которого – Красота. Это то откровение о мире, которое сказочник Андерсен выражает словами: «Жизнь сама по себе является самой прекрасной сказкой». 

Святые отцы всегда умели перевести высочайшую евангельскую весть на язык культуры и философии своего времени. И делали они это так умело, что созданное ими пережило века, так как настоящее и высокое в мире не умирает. Тот же труд совершает и настоящий учёный или поэт – он умножает красоту, обращаясь к своим современникам, но слова его переходят в вечность… Таким был и Аверинцев. Как-то он назвал известного московского священника А. Меня «Миссионером для племени интеллигентов». Сам Аверинцев был таким же миссионером для многих людей, ценивших классическую культуру.

В 70-х годах известнейший византолог и исследователь христианских культур Сергей Аверинцев начал вести в атеистическом СССР цикл лекций, посвящённый библейскому взгляду на мир. Лекции были строго научные, а потому университетское начальство проглядело их. Спецкурс просуществовал три года, пока его не закрыли с формулировкой «религиозная пропаганда». За это время лекции посетило несколько сотен людей (в основном интеллигенции), среди которых были такие звёздочки мировой культуры, как Наталья Трауберг или Ольга Седакова.

Аверинцев не проповедовал в открытую, но он раскрывал перед студентами красоту христианской мысли, коснувшись которой невозможно было остаться равнодушным. Потому многие слушатели Аверинцева после приходили в храм.

Ольга Седакова, вспоминая об этом времени, говорит, что они ходили послушать великого учёного не только ради того, чтоб услышать о Плутархе, Горации или Романе Сладкопевце. Они посещали лекции ради чего-то большего. И этим большим было прикосновение к Богу, которое Аверинцев передавал студентам, вдохновляя их искать высоты и Неба.

Известный учёный Георгий Флоровский писал: «“Следовать” Отцам значит не просто их “цитировать”. “Следовать” Отцам значит усвоить их φρονημα – их дух». И уже в духе отцов творчески умножать их наследие, потому что верность Преданию Церкви есть творческая верность, ведь каждый возрастающий в Духе человек умножает красоту и добро по-разному, тем способом, который соприроден душе и жизни именно этого человека. Святые отцы не сходны друг с другом, как великие поэты пишут по-разному, но Один и Тот же через них всех говорит, и в этом – верность Преданию и святоотеческому наследию, которое умножается всякий раз, когда, по Бердяеву, происходит «приращение бытия», то есть умножение подлинной, евангельской, святоотеческой красоты.

Для Аверницева, как и для святых отцов, великие строки Вергилия, Данте или Шекспира существовали не для научного их анализа, но для нашего через них возрастания, потому что сердце всякого великого текста есть благодать, и мы, читая классиков, касаемся звучащего глубже строк Бога и так приобщаемся тому благовестию, которое несёт высокая, подлинная культура.

Ольга Седакова пишет: «С. С. Аверинцев пишет, что, говоря о Плутархе или Аристотеле, он “чувствовал себя в тайном и страстном сговоре с людьми разных эпох”, когда В. В. Axyтин вспоминает, как в школьные годы в ответ на: “Все так делают!” – он думал про себя: “А Сократ так не делал... а Паскаль так не делал…”».

Сам Господь, звучащий сквозь музыку, текст и всё настоящее в мире убеждает сердце в возможности иной, подлинной жизни, когда заповедь как верность любимому Христу становится важнее всего и не отменяется даже в огненной печи – и в этом, по Аверинцеву, особенность библейской культуры, которая вся определяется верностью.

Но верность эта такого рода, что при совершенном следовании за Христом человек различает следы Господня присутствия в жизнях и творениях других людей – даже далёких от Церкви.

У древних индейцев была поговорка: «Нежно ступать по земле». И это – свойство подлинных христиан, которые всегда нежно приближаются к святыне другой души, ощущая, что человек заслуживает, чтобы с благоговением смотреть на уже существующую (или только задуманную о нём Господом) красоту…

Потому что, в конечном итоге, как писал Исаак Сирин, совершенство, в которое нас приводит Господь, сияющий во всей мировой красоте, заключается в сердце милующем, том са́мом «возгорении сердца у человека о всем творении, о людях, о птицах, о животных… о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы, от великой и сильной жалости, объемлющей сердце.

И от великого терпения умаляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились; а также и о естестве пресмыкающихся молится с великой жалостью, которая возбуждается в сердце его до уподобления в сем Богу» (Исаак Сирин).

Артём Перлик