Пушкин на Мойке. Художник: Александр Кравчук

По крайней мере некоторые из этих стихотворений образуют поэтическое единство – лирический цикл. Исследователи поняли это, когда обнаружили, что в автографах четырех из них Пушкин поставил возле названий номера[1]:

• I (Из Пиндемонти);
• II «Отцы пустынники…»;
• III Подражание италиянскому;
• IV Мирская власть.

Три последних стихотворения объединены не просто евангельской темой, но переживаниями Великого поста, Страстной седмицы и Пасхи[2]. С. Давыдов называет их «пасхальным триптихом». «Отцы пустынники…» – это стихотворное переложение великопостной молитвы преподобного Ефрема Сирина, «Подражание италиянскому» рассказывает о событиях ночи со Страстного четверга, а в «Мирской власти» разворачиваются события Страстной пятницы.

Можно думать, что переживания Страстной седмицы особенно всколыхнули душу Пушкина в 1836 году. Дело в том, что в это время умирала его мать. Ее последние дни совпали с последними днями Страстной седмицы, а скончалась она в самый день Светлого Христова Воскресения, 29 марта. Пушкин сопровождал ее гроб в их родовое имение близ Пскова Михайловское, она была похоронена в Святогорском монастыре, расположенном поблизости. Все это создало то особое душевное настроение, из которого родились стихи Каменноостровского цикла.

«Из Пиндемонти»[3]

А.С. Пушкин

На первый взгляд кажется, что «Из Пиндемонти», в котором нет ничего специфически религиозного, стоит в стороне от них. Но это не так. В этом стихотворении Пушкин размышляет о свободе и назначении человека. Что такое свобода? Политические права или нечто большее?

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспаривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова…[4]
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
– Вот счастье! вот права…

Политическому человеку – такое определение давал человеку древнегреческий философ Аристотель: общественное (то есть политическое – от др.-греч. πολιτικός) животное – Пушкин противопоставляет образ человека духовного, пусть и нарисованный по романтическому образцу. Человек создан для того, чтобы стремиться к красоте. Красота природы и искусства выше, чем политика в каком бы то ни было государстве. Красоту можно назвать образом непреходящего, а потому, стремясь к ней, человек стремится к вечности. Так Пушкин утверждает вечное измерение свободы. И можно сказать, что в конечном итоге «Из Пиндемонти» – стихотворение, родившееся на христианской почве (несмотря на его связь с «Одой к Меценату» Горация, впрочем, очень косвенную[5]), ведь именно христианство открыло абсолютную ценность человеческой личности, человеческого духа, неведомую древнему миру.

На том же листе, на котором написано «Из Пиндемонти», прямо между его строк находится черновик еще одного четверостишия – трагического по содержанию и удивительно гармоничного по форме[6] – в нем тоже говорится о стремлении:

Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Эти строки насыщены библейскими мотивами. Что значит «к сионским высотам»? Сион – это гора в Иерусалиме, на которой была построена иерусалимская крепость, откуда и начался этот город, ставший Святым Градом. В книгах Священного Писания слово «Сион» часто обозначает Царствие Божие. Поэтому стремление «к сионским высотам» – это стремление к Богу. У Пушкина и раньше это стремление осмыслялось пространственно – как стремление ввысь, горе. В 1829 году, проезжая по Кавказу, он написал стихотворение «Монастырь на Казбеке»:

Высоко над семьею гор,
Казбек, твой царственный шатер
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный, над горами.
Далекий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине!
Туда б, в заоблачную келью,
В соседство Бога скрыться мне!..

Итак, герой четверостишия стремится к Богу. Но первое же слово первой строки говорит: напрасно. Почему? «Грех алчный гонится за мною по пятам». В следующих строках это поясняется через сравнение, которое тоже укоренено в церковной традиции. В книгах Священного Писания, особенно в Псалтири – книге псалмов, душа человеческая часто сравнивается с оленем. Самый яркий пример – это 41-й псалом, в котором стремление души к Богу уподобляется стремлению оленя к источнику воды: «Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже» (Пс. 41: 1). Уподобляя грех голодному льву, Пушкин наверняка помнил о том, что апостол Петр призывает христиан: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет. 5: 8). Мысль всего четверостишия напоминает слова апостола Павла из 7-й главы его Послания к Римлянам, где говорится о том, что грех с насилием обладает человеком – так, что человек, кажется, и хочет сделать что-то хорошее или удержаться от плохого, но не может. Каждый из нас и по своему опыту знает это. «Желание добра есть во мне, – пишет апостол, – но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7: 18–20). Грех лишает человека свободы (греческое слово грех означает необходимость), отделяет человека от Бога. Можно ли убежать от этого льва-греха? Об этом говорят следующие стихотворения Каменноостровского цикла.

«Отцы пустынники и жены непорочны…»[7]

Великий пост – особенное время в церковном году. 40 дней Великого поста готовят нас к главному христианскому празднику – Пасхе. Великий Пост – это, прежде всего, особое богослужение. Кто заходил в православный храм в эти дни, тот наверняка почувствовал особую атмосферу – светлую печаль поста. На службах Великим постом бывает больше чтения, чем пения, а песнопения поются особым великопостным напевом. Несколько раз в течение службы на амвон выходит священник и, совершая земные поклоны, читает молитву преподобного Ефрема Сирина:

«Господи и Владыко живота моего,
дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми,
дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.
Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего,
яко благословен еси во веки веков. Аминь».

Эта молитва была написана много лет назад, в IV веке – из такой глуби веков она дошла к нам благодаря тому, что из года в год повторялась за церковным богослужением. Она вдохновила Пушкина на одно из лучших его стихотворений.

Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыка дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

Автор воспетой поэтом молитвы – преподобный Ефрем Сирин – жил в Сирии (отсюда и его прозвание Сирин) и был одним из пустынников, о которых говорит Пушкин в первой строке стихотворения. Может быть, Пушкин чувствовал сходство между его судьбой и своей. В 1828 году Пушкин написал стихотворение «Воспоминание»:

Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

В этом стихотворении выразилось если не покаяние, то нравственная мука человека, страдающего от совершённых грехов. В лирическом герое «Воспоминания» мы узнаем самого Пушкина. Покаяние – это главная тема проповедей и поучений преподобного Ефрема Сирина. Поэтому Церковь и называет его «учителем покаяния». Как и у Пушкина, ранняя молодость его прошла бурно. «В молодые годы был я злоязычен, – вспоминал он о себе, – бил, ссорил других, препирался с соседями, завиствовал, к странным был бесчеловечен, с друзьями жесток, с бедными груб, за маловажные дела входил в ссоры, поступал безрассудно, предавался худым замыслам и блудным мыслям». Но после особенного вразумления Божия он раскаялся и переменил свою жизнь. Как и герой пушкинского стихотворения, по ночам он часто плакал о своих грехах. «На ложе моем, – писал он в одном из своих гимнов, – помыслил я о Тебе, Человеколюбец, и в полночь восстал прославить благость Твою. Привел себе на память долги и грехи свои и пролил потоки слез».

Молитва Ефрема Сирина читается в дни Великого поста. Это по преимуществу молитва покаяния. Но Великий пост приводит нас к Пасхе. Покаяние же приводит к радости, о которой один из замечательных проповедников XVIII века архиепископ Белорусский Георгий (Конисский) сказал так: «Радость плотская ограничивается наслаждением: по мере, как затихает гудок, затихает и веселость. Но радость духовная есть радость вечная; она не умаляется в бедах, не кончается при смерти, но переходит и по ту сторону гроба»[8]. Связь покаяния и радости, Креста и Воскресения становится одной из тем Каменноостровского цикла. Следующее стихотворение уже вплотную приближает нас к богослужению Страстной (в древности она называлась Пасхальной) недели.

«Подражание италиянскому»[9]

Смерть Иуды. Капитель церкви св. Лазаря, Франция. XII в.

«Подражание италиянскому» называется так, потому что оно представляет собой подражание сонету итальянского поэта Франческо Джанни, известному Пушкину во французском переводе А. Дешана. Если «Отцы пустынники…» многими нитями связано с воспоминаниями Великой среды, то «Подражание италиянскому» переносит нас к событиям Страстного четверга и Страстной пятницы – предательству Иуды.

Как с древа сорвался предатель ученик,
Диявол прилетел, к лицу его приник,
Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань геенны гладной…
Там бесы, радуясь и плеща, на рога
Прияли с хохотом всемирного врага
И шумно понесли к проклятому владыке,
И сатана, привстав, с веселием на лике
Лобзанием своим насквозь прожег уста,
В предательскую ночь лобзавшие Христа.

Пушкин вслед за Джанни и Дешаном пытается написать о том, о чем Священное Писание и богослужебные тексты Страстной седмицы хранят молчание. В образном строе своего стихотворения он следует не за православной, а скорее за католической традицией. Пушкин рисует безотрадную картину гибели человеческой души.

О чем же рассказывает евангельское повествование? Один из 12 учеников Христа Иуда еще в среду уговорился с иудейскими первосвященниками, что предаст им Христа за 30 сребреников. В ночь с четверга на пятницу он привел вооруженных людей от первосвященников в Гефсиманский сад, куда Иисус любил уединяться со Своими учениками. Для того, чтобы воины знали, кого схватить, Иуда договорился с ними об условном знаке: «Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришел? Тогда подошли и возложили руки на Иисуса, и взяли Его» (Мф. 26: 48–50). Так совершилось предательство; ночь, в которую оно произошло, Пушкин называет «предательской». Поутру, узнав, что Иисус осужден, Иуда, «раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав Кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился» (Мф. 27: 3–5).

В дальнейшем в отечественной литературе разные писатели пытались переосмыслить и даже приукрасить образ Иуды, который весьма скупо рисуют евангельские строки. Евангелист Иоанн описывает негодование Иуды, когда Мария, одна из учениц Христа, когда уже приближались часы Голгофских страданий, помазала ему ноги благовонным миром (маслом): «Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин. 12: 4–6). Евангелист Матфей передает нам ответ Иисуса Христа на этот ропот: «Что смущаете женщину?.. Возлив миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению» (Мф. 26: 10, 12). На Тайной же вечери Господь Сам умывает ноги ученикам.

События, произошедшие на Тайной вечери, в Гефсиманском саду, на Голгофе воспоминаются на утрени Великой пятницы (служба 12 Евангелий). На этом богослужении читаются двенадцать отрывков из Священного Писания, в которых описаны арест, суд, Крестная смерть, погребение Господа Иисуса Христа. Они перемежаются вдохновенными песнопениями, раскрывающими духовный смысл евангельских событий.

Следуя за Священным Писанием, в этих песнопениях главным мотивом предательства Иуды называются не интриги, не политические убеждения, не недостаток к нему душевного внимания, но его неблагодарный нрав и сребролюбие. «Днесь Иуда притворяет благочестие и отчуждается дарования, сый ученик бывает предатель: во обычном лобзании лесть покрывает, и предпочитает Владычния любве, несмысленно работати сребролюбию, наставник быв соборища беззаконного: мы же имуще спасение Христа, Того прославим» – «Сегодня Иуда изображает благочестие и отвергает (апостольское) достоинство, будучи учеником, бывает предатель: скрывает обман обычным лобзанием и предпочитает любви Владыки неразумно работать сребролюбию, быв проводником беззаконного соборища. Мы же, имея Спасителем Христа, Того прославим»[10]. Вот что пишет о грехе пристрастия к богатству преподобный Иоанн Лествичник (его главный труд – «Лествицу» – чрезвычайно ценил Н.В. Гоголь): «Сребролюбие есть и называется “корнем всех зол” (1 Тим. 6: 10), и оно действительно таково, ибо производит ненависть, хищения, зависть, разлучения, вражды, смущения, злопамятство, жестокость и убийства» (Слово 17. О нестяжании). Самое же главное, что оно поражает дух любви и согласия. Этим-то недугом и был ослеплен Иуда, когда совершил предательство Христа.

Богослужебные тексты подчеркивают: хотя Иуда и «недуговал» страстью сребролюбия, но ничто не заставляло его предавать своего Учителя: «Кий тя образ, Иуде, предателя Спасу содела? Еда от лика тя апостольска разлучи? Еда дарования исцелений лиши? Еда, со онеми вечеряв, тебе от трапезы отрину? Еда иных ноги умыв, твои же презре? О коликих благ непамятлив был еси!..» – «Какой пример, Иуда, соделал тебя предателем Спасителя? Разве (Он) отверг тебя от лика апостольского? Или лишил дарования исцелений? Или с теми (апостолами) вкушая вечерю, тебя от трапезы отгнал? Или, умыв иных ноги, твои обошел? О сколько милостей забыл ты!»[11].

Предательство было выбором самого Иуды, и Бог, Который, по словам Ф.М. Достоевского, возжелал свободной веры и любви человека, не мог отменить его. Но и после преступления «предателя ученика» свобода не отнялась от него. Он мог еще для себя все исправить, покаявшись. Но этого не произошло. Иуда почувствовал тяжесть совершенного им греха, но отверг покаяние, впал в отчаяние. Оно и привело его к страшному концу. Однако возможен был и другой исход. В ту же ночь, когда Иуда предал своего Учителя, отрекся от Него и апостол Петр.

Может быть, лучше всего события этой ночи в русской художественной литературе описаны в рассказе А.П. Чехова «Студент». Сюжет его таков: Иван Великопольский, студент духовной академии, приехавший на родину в деревню, вечером Страстной пятницы возвращается по заливному лугу домой и по дороге останавливается погреться у костра, который у себя на огороде жгут две вдовы – мать и дочь, Василиса и Лукерья.

«– Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, – сказал студент, протягивая к огню руки. – Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!

Он посмотрел кругом на потемки, судорожно встряхнул головой и спросил:

– Небось, была на двенадцати Евангелиях?

– Была, – ответила Василиса.

– Если помнишь, во время Тайной вечери Петр сказал Иисусу: “С Тобою я готов и в темницу, и на смерть”. А Господь ему на это: “Говорю тебе, Петр, не пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня”. После вечери Иисус смертельно тосковал в саду и молился, а бедный Петр истомился душой, ослабел, веки у него отяжелели, и он никак не мог побороть сна. Спал. Потом, ты слышала, Иуда в ту же ночь поцеловал Иисуса и предал Его мучителям. Его связанного вели к первосвященнику и били, а Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет что-то ужасное, шел вслед… Он страстно, без памяти любил Иисуса и теперь видел издали, как Его били…

Лукерья оставила ложки и устремила неподвижный взгляд на студента.

– Пришли к первосвященнику, – продолжал он, – Иисуса стали допрашивать, а работники тем временем развели среди двора огонь, потому что было холодно, и грелись. С ними около костра стоял Петр и тоже грелся, как вот я теперь. Одна женщина, увидев его, сказала: “И этот был с Иисусом”, то есть что и его, мол, нужно вести к допросу. И все работники, что находились около огня, должно быть, подозрительно и сурово поглядели на него, потому что он смутился и сказал: “Я не знаю Его”. Немного погодя опять кто-то узнал в нем одного из учеников Иисуса и сказал: “И ты из них”. Но он опять отрекся. И в третий раз кто-то обратился к нему: “Да не тебя ли сегодня я видел с Ним в саду?” Он третий раз отрекся. И после этого раза тотчас же запел петух, и Петр, взглянув издали на Иисуса, вспомнил слова, которые Он сказал ему на вечере… Вспомнил, очнулся, пошел со двора и горько-горько заплакал. В Евангелии сказано: “и исшед вон, плакася горько”. Воображаю: тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине едва слышатся глухие рыдания…»

Покаяние вернуло Петра Богу, примирило с Ним. После Воскресения Христова вместе с другими апостолами он проповедовал о Христе. Но, по церковному преданию, он до конца жизни помнил о своем предательстве и, вспоминая, плакал – так, что даже на его лице остались следы от слез.

Можно говорить о том, что «Подражание италиянскому» примыкает к теме покаяния и свободы, начатой в предыдущих стихотворениях цикла.

Мирская власть

Распятие. Фреска церкви св.Николая в Прилепе, Македония. XII-XIII в.

Следующее стихотворение написано под прямым влиянием богослужения Великой пятницы – Пасхи Крестной.

Когда великое свершалось торжество
И в муках на Кресте кончалось Божество,
Тогда по сторонам животворяща Древа
Мария-грешница и Пресвятая Дева
Стояли, бледные, две слабые жены,
В неизмеримую печаль погружены.
Но у подножия теперь Креста честного,
Как будто у крыльца правителя градского,
Мы зрим поставленных на место жен святых
В ружье и кивере двух грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража? –
Или Распятие казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей? –
Иль мните важности придать Царю царей?
Иль покровительством спасаете могучим
Владыку, тернием венчанного колючим,
Христа, предавшего послушно Плоть Свою
Бичам мучителей, гвоздям и копию?
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?

Что описывается в этом стихотворении? По мнению близкого друга Пушкина П.А. Вяземского, стихотворение это, «вероятно, написано потому, что в Страстную пятницу в Казанском соборе стоят солдаты на часах у Плащаницы».

На вечерне Страстной пятницы из алтаря на середину храма износится Плащаница – изображение снятого со Креста Тела Христа Спасителя. Она остается там до вечера субботы, когда вновь заносится в алтарь. В главном храме столицы – Казанском соборе Санкт-Петербурга – у Плащаницы для наблюдения за порядком ставили двух солдат. Казанский собор находится на Невском проспекте – излюбленном месте гуляний «блестящей» столичной публики. Отсюда упоминание о «гуляющих господах» в стихотворении Пушкина. Видимо, в основу «Мирской власти» легли вполне конкретные впечатления Страстной пятницы 27 марта 1836 года: в то время Пушкин жил в доме Баташева на Дворцовой набережной, в церковном приходе Казанского собора. Умирала его мать, и он, наверное, приходил помолиться о ней в храм.

Традиционно считается, что смысл этого стихотворения в том, что Пушкин осуждает «мирскую власть», которая готова «и самого Иисуса Христа присвоить себе, как “казенную поклажу”, не допустив к нему простой народ». Но вчитаемся в его строки внимательнее. Стихотворение начинается со слов, которые могут показаться странными:

Когда великое свершалось торжество
И в муках на кресте кончалось Божество…

Почему мучительная крестная смерть Христа называется «торжеством», почему далее орудие этой смерти – Крест – называется «животворящим Древом»? Пушкин смог вчувствоваться в настроение богослужения Великой пятницы. Конечно, это день «неизмеримой печали», но при этом печаль не превращается в отчаяние, она озаряется светом грядущего Воскресения Христова. «В муках на Кресте кончалось Божество», –пишет Пушкин, и этим говорит: на Кресте по воспринятому Им человечеству страдал и умирал «Царь царей», «Владыка», Бог. «Одеяйся светом, яко ризою, наг на суде стояше, и в ланиту ударение прият от рук, ихже созда. Беззаконнии же людие на Кресте пригвоздиша Господа Славы. Тогда завеса церковная раздрася, солнце померче, не терпя зрети Бога досаждаема, Его же трепещут всяческая, Тому поклонимся» – «Одевающийся светом, как одеждою, нагим стоял на суде и терпел удары в ланиту от рук, которые (Сам) создал. Беззаконные же люди на Кресте пригвоздили Господа славы. Тогда разодралась завеса храма, померкло солнце, не вынесши видеть Бога уничижаема, Которого всякое (создание) трепещет, Ему поклонимся»[12].

Иль покровительством спасаете могучим
Владыку, тернием венчанного колючим,
Христа, предавшего послушно Плоть Свою
Бичам мучителей, гвоздям и копию?

Страдание Христа было добровольным, Сын Божий уничижил Себя до мучительной смерти.

«Днесь висит на древе, Иже на водах землю повесивый; венцем от терния облагается, Иже ангелов Царь; в ложную багряницу облачается, одеваяй небо облаки; заушение прият, Иже во Иордане свободивый Адама; гвоздьми пригвоздися Жених Церковный; копием прободеся Сын Девы. Поклоняемся страстем Твоим, Христе. Покажи нам и славное Твое Воскресение» – «Сегодня висит на древе Тот, Кто на водах повесил землю; на Царя Ангелов надевается венец из терновника; в ложную багряницу облекается Тот, Кто одевает небо облаками; принял заушение Тот, Кто крещением в Иордане свободил Адама; гвоздями пригвожден Жених Церкви; копием пронзен Сын Девы. (Мы) покланяемся страданиям Твоим, Христе! Дай нам увидеть и славное Твое воскресение»[13].

Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,

Богочеловек – Единородный Сын Божий – стал Человеком, чтобы Своей «казнью искупить весь род Адамов» из рабства греху и смерти.

«Искупил ны еси от клятвы законныя Честною Твоею Кровию, на Кресте пригвоздився и копием прободся, безсмертие источил еси человеком, Спасе наш, слава Тебе» – «Ты искупил нас от законного проклятия драгоценной Твоей кровью. Пригвожденный ко Кресту и копием пронзенный, Ты источил бессмертие людям. Спаситель наш, слава Тебе!»[14].

Чуткому сердцу поэта в красоте церковного богослужения открылась спасительная тайна Креста и Воскресения. Неудивительно, что человеку, пораженному ее величием, даже обычные вещи (как, например, стража для наблюдения за порядком) кажутся неуместными и неподобающими. Мирская суета («гуляющие господа», «часовые») вторгается под священные своды храма – вот что особенно неприятно поэту. Не столько против власти, сколько против этой суеты направлен пафос стихотворения.

***

Святогорский монастырь

На этом произведении нумерация Пушкина обрывается. Но есть еще стихотворения, созданные Пушкиным тогда же на Каменном острове и по своему строю и теме примыкающие к тем, что отмечены номерами. 14 августа поэт написал стихотворение «Когда за городом задумчив я брожу…» Оно состоит как бы из двух частей. В первой описывается столичное петербургское кладбище:

Решетки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы,
В болоте кое-как стесненные рядком,
Как гости жадные за нищенским столом…

Вторая часть фактически представляет собой описание родового кладбища в Святогорском монастыре, на котором несколько месяцев назад Пушкин похоронил мать и заказал место для себя. Если столичное кладбище вызывает у поэта «смутные мысли» и «злое уныние», то вид сельского кладбища умиротворяет:

Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое.
Там неукрашенным могилам есть простор;
К ним ночью темною не лезет бледный вор;
Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,
Проходит селянин с молитвой и со вздохом;
На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит
Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя…

Если следовать литургической линии цикла, то «Когда за городом задумчив я брожу…» должно идти за «Мирской властью». Оно связано с воспоминаниями Великой и Преблагословенной субботы – дня, когда умерший на Кресте Христос плотию был во гробе. Само слово «суббота» на древнееврейском означает «покой». Рассказывая о творении мира, Библия повествует, что в этот день Бог «почил от всех дел Своих»; по ветхозаветному установлению, в субботу запрещалась любая работа. Православные богословы говорят об особом торжественном покое Великой субботы: дело нашего спасения на Кресте совершилось, и в этот день все наполнено предчувствием Воскресения Христова – победы Христа над смертью. В Великую субботу Пасха Крестная и Пасха Воскресная встречаются друг с другом.

Пушкин в своем стихотворении тоже говорит о торжественном покое. Он пишет: «и дремлют мертвые в торжественном покое». Они спят в ожидании пробуждения, воскресения – для них настала Великая суббота. Но первенец из мертвых – Христос – уже воскрес, и это делает их сон светлым торжеством и ожиданием.

Каждый человек идет в вечность, продолжая путь, начатый на земле. И перед этим рубежом человек, конечно, оглядывается назад, оценивая свою жизнь. 21 августа Пушкин пометил написанное им на Каменном острове стихотворение «Памятник», в котором он, как бы предчувствуя свою близкую кончину, подводит итоги своего поэтического пути.

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит…

В этом стихотворении лейтмотивом звучит тема бессмертия, тема победы над смертью – и, может быть, не будет слишком смелым предположить, что и оно примыкает к Каменноостровскому циклу, соответствуя в нем дню Светлого Христова Воскресения.

Итак, стихотворения Каменноостровского цикла объединены, прежде всего, богослужебными воспоминаниями Великого поста, Страстной седмицы и Пасхи – темами греха, покаяния и свободы человека. Конечно, эта связь не единственная. Можно обнаружить их единство и с формальной стороны: все они написаны александрийским стихом; почти во всех Пушкин как бы скрывает свое авторское «я», основываясь на чужих поэтических текстах. Если принять нумерацию, предложенную С.А. Фомичевым и С. Давыдовым, то цикл начинается и заканчивается симметрично – подражаниями Горацию. И все же главное, что объединяет эти стихотворения, – их христианская, евангельская настроенность.

Насколько она была свойственна самому Пушкину в последние месяцы его жизни? На этот вопрос можно ответить словами апостола Павла: «Никтоже весть, яже в человеце, точию дух человеч, сущий в нем». Однако хоть несколько приоткрывает это его кончина.

Она не была «смертью праведника». Но «то была смерть христианина, прожившего сложную, трудную, мятежную жизнь, но не ушедшего от Бога и сосредоточенно и просто приближающегося к последнему пристанищу»[15].

Смерть Пушкина. Художник: Дмитрий Белюкин

Зная, что полученная на дуэли рана смертельна, Пушкин просил своего секунданта К. Данзаса, чтобы никто не мстил за него; говорил, что он все простил и желает умереть христианином. Послали за священником. Пушкин исповедовался и причастился. В.А. Жуковский пишет, что он сделал это «с глубоким чувством». «Священник говорил мне после со слезами о нем и о благочестии, с которым он исполнил свой долг христианский, – вспоминал П.А. Вяземский. – Пушкин никогда не был esprit fort (франц.: вольнодумцем), по крайней мере не был им в последние годы жизни своей; напротив, он имел сильное религиозное чувство, читал и любил читать Евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их». Е.Н. Мещерская-Карамзина передает, что священник, причастивший поэта, отец Петр Песоцкий (из Конюшенной церкви) говорил: «Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что для себя самого желаю такого конца, какой он имел». Это происходило 27 января, в день, когда празднуется память одного из величайших писателей церковных – святителя Иоанна Златоуста. Но богослужебный день начинается с вечера; было уже около 20 часов, и по литургическому счету уже начались следующие сутки, 28 января – память преподобного Ефрема Сирина. Это был последний день, который Пушкин прожил на земле. 29 января около 3 часов пополудни он скончался. «Он умирал тихо, тихо…» – записал А.И. Тургенев.

«Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо, – вспоминает В.А. Жуковский. – Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: “Что видишь, друг?” И что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина».

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе
Руки свои опустив. Голову тихо склоня,
Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем
Мертвому прямо в глаза, были закрыты глаза,
Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,
Что выражалось на нем, – в жизни такого
Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья
Пламень на нем; не сиял острый ум,
Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью
Было объято оно: мнилося мне, что ему
В этот миг предстояло как будто какое виденье,
Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что видишь?