И, наверное, главным в этом дохристианском опыте стала медитация. В кругах интеллигенции она практически является синонимом молитвы, хотя это две принципиально разные вещи.

Впервые с медитацией я познакомился еще мальчишкой на занятиях карате. Когда мы вконец уставали на тренировках, наш тренер (или, как говорят в узких кругах, «сэнсэй») рассаживал нас на полу и путем медитации нас расслаблял. Мы послушно закрывали глаза, представляли себе зеленую траву, солнышко, водопад, пение птиц. Минуту-две мы таким образом сливались с воображаемой природой, а потом, слегка отдохнувшие, занимались дальше. Это был мой первый, но, к сожалению, далеко не последний опыт медитации.

Такой вид медитации – самый «невинный», если это слово здесь можно употребить. Он не ставит целью связь с духовным миром, а заставляет человека переключить мысль на посторонний объект, в данном случае – чтобы расслабить мышцы.

В принципе, при огромном различии техник, все же по такой схеме действует любая медитация. Путем перенаправления мысленного потока на воображаемый объект человек концентрирует свою мысль, расслабляется и входит в состояние транса. Медитативная практика разнится в зависимости от цели «медиума». Если на тренировках карате достаточно было немного расслабиться, то в оккультных сектах цели совсем другие.

Внешние проявления молитвы и медитации схожи: и там, и там требуются концентрация внимания, уход в себя и собранность. Однако православная молитва резко отличается по технике и по цели. Я недаром оговорился и подчеркнул слово «православная», ибо только молитвенная практика Православной Церкви сегодня осталась подлинной молитвенной практикой великих отцов Церкви, незамутненной инородными вкраплениями.

Практика Римско-Католической церкви ныне более походит на медитацию. Поэтому на одном из католических сайтов автор прямо утверждает, что «суть медитации заключается в молитвенном искании».

Западная Церковь всегда была склонна к эмоциональным проявлениям в духовной жизни. Недаром Н.А. Бердяев пишет:

«Христос – объект в католичестве, объект влюбленности, предмет подражания. Католическая мистика – чувственная, в ней есть воспаленность, упоенность страстями, томительная сладость, мление».

Вспомним хотя бы Франциска Ассизского с его желанием пережить страдания Христовы на Кресте. Но если первые века после отпадения от Церкви в католическом мире чрезмерная душевность в молитвах носила спорадический характер, то со времени Игнатия Лойолы (XVI век) – основателя ордена иезуитов – мечтательность стала органическим элементом католической духовности.

Вообще, жизнь Лойолы очень похожа на сентиментальный религиозный роман, недаром говорят, что Сервантес с него списал образ Дон Кихота. «Духовные упражнения» Лойолы представляют собой комплекс медитативных техник «ради обретения любви». Комплекс поделен на четыре условные недели, во время которых предлагается поочередно воспоминать историю грехопадения; Воплощение и жизнь Иисуса Христа; распятие и погребение Господне; и, наконец, славное Воскресение Христово. Ключевые слова в Лойоловской методичке: представь, вообрази, ощути. Необходимо «молитвенно» воображать события и места Священной истории, представлять новозаветных персонажей, беседовать с ними, мысленно дотрагиваться до предметов. Опуская все остальные предложения «Духовных упражнений», заметим, что подобная техника – типичная медитация. Лойола предлагает часами читать молитву, например, «Отче наш», «молитвенно созерцая» каждый стих и рефлексируя по этому поводу.

Собственно, практика оккультистов отличается немногим. Просто оккультисты представляют себе не события Нового Завета, а чакры, мысленно путешествуют в астрал и Шамбалу. Говоря современным языком, это виртуальный тур по духовным мирам, что в первом, что во втором случае.

Первое отличие православной молитвы от вышеназванных практик – чисто внешнее. Но это отличие имеет огромные последствия. Православная молитва «безвидна». Святые отцы единогласно предостерегают молящегося человека воздерживаться от представления духовных вещей. Вот что пишет по этому поводу свт. Игнатий (Брянчанинов):

«Самый опасный неправильный образ молитвы заключается в том, когда молящийся сочиняет силою воображения своего мечты или картины, заимствуя их по-видимому из Священного Писания, в сущности же – из своего собственного состояния, из своего падения, из своей греховности, из своего самообольщения; этими картинами льстит своему самомнению, своему тщеславию, своему высокоумию, своей гордости, обманывает себя. Очевидно, что все сочиняемое мечтательностию нашей падшей, извращенной падением природы не существует на самом деле, – есть вымысел и ложь, столько свойственные, столько возлюбленные падшему ангелу. Мечтатель с первого шагу вступает в область лжи, в область сатаны, подчиняется произвольно влиянию сатаны».

Свт. Феофан Затворник:

«Не надо душею воображать ни Божией Матери, ни святых, ни ангелов».

Прп. Паисий Святогорец:

«Особенно хорошо, если молитва совершается чистым умом, без помыслов и разных образов, даже если это образы Христа или картины из Священного Писания; это опасно, особенно для тех, у кого богатое воображение и кто страдает от гордости».

Действительно, образы мешают трояко. С одной стороны, на их генерацию уходит внимание, поэтому молящийся уже не может концентрироваться на словах молитвы. Постоянная молитва «с картинками» превращается в своеобразный духовный наркотик, и человек уже не может молиться чисто. Потихоньку грань между реальностью и воображаемым миром размывается, и молитвенник уже не знает, какие картины он себе сам нафантазировал, а какие ему привиделись «свыше».

Поэтому раньше или позже несчастный приходит к тому выводу, что образы, которые он видит во время молитвы, посланы ему Богом. Это становится вторым препятствием на пути богообщения. Человек не обращает к Богу покаянный монолог, а сам придумывает себе «диалог».

Из такого состояния органически вытекает третья опасность. Бесы, видя удобное для себя время, включаются в этот «диалог», принимая вид ангелов, святых или даже Христа и Богородицы. Это окончательно губит несчастного.

Поэтому православные отцы и запрещают подключать фантазию в молитве. Тут закономерно может возразить любитель медитаций, что есть и «безвидная» медитативная практика. Речь идет о так называемой медитации «на пустоте» – медитативная практика с сосредоточением на отсутствии мыслей. Учителя медитации говорят, что при длительной медитации на безмыслии исчезают все виды мыслей, желаний и прекращается осознавание своего «я» – почти полностью исчезает дыхание, устанавливается состояние глубокого покоя, после которого внутреннее сознание человека освещается светом, вызывающим состояние невыразимого блаженства. Для любого церковного человека, я думаю, очевидна бесовская природа подобного духовного «света» вне Христа.

Такая медитация также не имеет ничего общего с православной молитвой. «Безвидность» православной молитвы не означает размывания личности молящегося человека. Нет, мы отгоняем от себя образы не ради «пустоты», а ради Христа. Ум собирается в точку, как бы в некий фокус, в око, и это око, как через увеличительное стекло, взирает на слова молитвы, углубляясь в них.

Но это не единственное отличие православной молитвы от любой медитации. Второе фундаментальное отличие – покаяние. «Покаяние рождает молитву, и в сугубом количестве рождается от дщери своей» – эти слова свт. Игнатия (Брянчанинова) должны стать девизом для каждого человека, приступающего к молитве. Покаяние – нерв Православия. Это не самобичевание, не самопоедание за грехи. В покаянии – боль, но и одновременно – радость. Радость избавления, которую нам даровал Спаситель.

Сожаление о грехах без надежды – это смерть и отчаяние. Сожаление о грехе может превратиться в покаяние только под действием христианской надежды на прощение и избавление.

Ни одна медитация не проникнута духом покаяния. Медитация – самовольное вхождение в духовные сферы, из любопытства, ради «просвещения», ради чего угодно, только не ради покаяния. Корни медитации можно распознать в ритуалах гностических сект, их мистериях и инициациях. В гностицизме знание – основное условие преуспевания в духовной жизни. Чем более ты «посвящен», тем больше и просвещен.

В России подобная психология появилась в XVIII веке, и она была неразрывно связана с масонством. Масонство пришло к нам вместе с западной культурой, сентиментализмом и романтизмом. Как прекрасно пишет о мистических исканиях интеллигенции того времени прот. Георгий Флоровский:

«Люди тех поколений привыкали жить в элементе воображения, в мире образов и отражений, – и не то они провидели тайны, не то грезили наяву».

Весь этот опыт в корне отличался от молитвенного опыта преподобных отцов и выглядел очень уж католическим:

«Русская интеллигенция получила целую систему мистических возбуждений и включилась в западную мистико-утопическую традицию, в ритм пореформационного мистицизма», – пишет Флоровский («Пути русского богословия»).

Там же мы находим и подтверждение тезиса о гностических корнях медитации:

«Догматически масонство означало, в сущности, возрождение платонизированного гностицизма, обновившегося уже со времен Ренессанса» («Пути русского богословия», IV, 6).

С тех пор, несмотря на смену разнообразных господствующих философско-политических систем, эта гностическая подтравка осталась в мировоззрении интеллигенции. Множество интеллигентных и просто образованных людей, которых я встречал на протяжении жизни, всегда были более лояльно настроены к медитации, чем к молитве. Медитация ассоциируется обычно с неким духовным освобождением, а молитва и все церковное – если и не с порабощением, то с косностью и застоем.

Это происходит оттого, что молитвенный путь Церкви к богообщению предполагает ежедневный труд над собой, связанный с аскезой, жертвенным смирением и преображением своей жизни. Путь медитации предлагает, наоборот, вхождение во «святая святых» в кратчайшие сроки безо всякого неудобства (телесного и душевного) для себя.

В группах, практикующих медитацию, всегда царит сознание своей исключительности и избранности. К остальным – всегда отношение небрежного снисхождения, как к неграмотным плебеям. Причем если евангельский фарисей хоть внешние какие-то нравственные нормы исполнял (пост и милостыня), то тут даже наружно «мистики» себя никак не стесняют. Можешь делать что хочешь – ведь не нравственная чистота тебя приближает к Богу или удаляет от Него, а набор неких магических знаний. Это типичная сектантская психология, даже если такая группа не позиционирует себя как религиозная.

Медитация – инструмент ударившегося в мистику гордеца. Можно даже сказать в унисон свт. Игнатию (Брянчанинову), что как гордыня рождает медитацию, так и в еще большем количестве рождается от своей дочери. Человек же, ищущий Истину, а не преследующий тщеславные сиюминутные интересы, никогда не сможет удовлетворить свои духовные нужды суррогатом медитации, но придет к православной покаянной молитве.