Татьяна Иосифовна Воронова руководит судебно-психиатрическим подразделением в городе Гродно, в Белоруссии. Ее работа, в частности, – оценка психического состояния преступников, в чьей вменяемости сомневается следствие. Почему психика – самый загадочный предмет медицины? Много ли действительно неисправимо жестоких людей? Как отказ отпевать самоубийцу может оказаться ошибкой? И каким образом можно поверить в Бога на лекциях по биохимии? Обо всем этом наш разговор.

Иметь желание понять человека

– Татьяна Иосифовна, почему вы решили заняться такой тяжелой сферой, как психиатрия, тем более судебная?

– Вы же сами понимаете: зачем человеку идти в психиатры, если у него нет потребности «копаться» ни в себе, ни в других? Естественно, чтобы понять чужую душу, надо, чтобы своя чувствительной была. Нужно иметь желание понять человека, понять, что он переживает; уметь подстроиться и раскрыть его. Раскрыть не цинично, не для того, чтоб потом формально, холодно к этим данными отнестись… Я думаю, здесь речь об определенном складе ума, души, то есть, скорее всего, о призвании.

– Не теряется ли вера в человека, когда день за днем видишь убийц и насильников?

– Наоборот, как ни странно, появляется осознанное сострадание к этим людям с их корявой судьбой, к их зачастую бестолковой и тяжелой жизни, к тем трудным обстоятельствам, в которые они попадают. Видите ли, люди чаще всего искренне раскаиваются в содеянном.

Действительно, когда я только начинала работать судебным психиатром, у меня размылись понятия добра и зла, я очень остро реагировала: читаешь какое-то судебное дело и чувствуешь, что сердцебиение учащается, – там же описания подробнейшие, с фотографиями – и думаешь: «Ну, негодяй, ну, злодей!» И ясно, что отношение к преступнику еще до беседы у тебя уже негативное, осуждающее.

Но я столько лет работаю, что стараюсь не обращать внимания на свою первоначальную реакцию: во время разговора может сложиться совершенно иное представление об этом человеке. Сколько раз такое было! Ты приходишь к нему в тюрьму и знаешь, что да, он закоренелый преступник… Но оказывается, что он уже кается, уже несет какое-то наказание, страдает, терпит, и ты ему по-христиански начинаешь сочувствовать. Понятно, что он «достойное по делам своим приемлет», но у тебя уже нет абсолютного негатива по отношению к нему, а только чувство досады и понимание тяжести его креста и креста людей, которые в это время оказались с ним рядом.

Людей, полностью потерявших человеческий облик, не так много. Некоторые в тюрьме к вере приходят: я знаю случаи, когда преступники Библию начинают читать, пытаются что-то осмыслить в своей жизни (насколько это все искренне, не знаю, но все-таки это лучше, чем ничего). И только очень редко встречаются закоренелые преступники, которые делают зло сознательно, активно, повторно, изощренно, получают от этого своеобразное удовольствие. С ними тяжело беседовать: они как злобная крыса, загнанная в угол, которая только скалится и ненавидит всех. И – ни малейшего, даже формального, раскаяния! В этой группе, например, часто можно увидеть токсикоманов, наркоманов – это очень жестокая, «зомбированная» молодежь. Вот такой парень жестоко, цинично убил человека, спрашиваешь его: «Послушай, ну как ты мог?» – а он искренне удивляется: «А что? Я его глаз не видел, когда убивал»… Но таких все же меньшинство.

– Вы, как психиатр, часто сталкиваетесь с человеческими трагедиями и крайней жестокостью людей. К этому можно привыкнуть?

– Нет. Сколько ни работай психиатром, а к этим жутким вещам не привыкнешь. Хотя со временем чувствительность снижается, да и с профессиональной точки зрения врач должен обязательно сочетать тонкость восприятия с хладнокровием. Но не всегда получается… Случается, что подэкспертный ведет себя настолько бесцеремонно, нагло, грубо, надменно и злобно, провоцирует тебя, выражая свою неприязнь, что тебя всю трясет, после такого разговора ты чувствуешь себя «отравленной», нужно время на восстановление. Так реагировать, конечно, непрофессионально, но мы ведь, в принципе, обычные люди, в силу своей профессии вынужденные постоянно смотреть в глаза преступникам и просто страдающим людям. Недаром наша работа классифицируется как работа в нестандартных ситуациях.

Вообще экспертов, которые давно в этой профессии, могут задеть только какие-то действительно чудовищные или просто нетривиальные факты. Вот сегодня мне идти на экспертизу. Ужасный случай: женщина в состоянии тяжелой депрессии убила свою горячо любимую дочь и пыталась убить себя, перерезала себе горло, повредив трахею, – ей оказали помощь, она жива и находится в СИЗО. Представить даже трудно: это какая должна быть тяжесть переживаний, чтобы мать могла убить любимую дочку, своего «ангела»! При том что женщина хорошая, отзывчивая и заболела всего год назад, дважды лечилась в психдиспансере. И она сама, и родственники не хотели осознавать факт психического расстройства и активно отказывались от психиатрического наблюдения и помощи. И вот сейчас, представьте, каждый час для нее, как пытка. Она будет искать малейшей возможности к суициду – как счастья…

А вина… понимаете, при психических расстройствах человек не вполне свободен: он не владеет собой, а в своей болезни он не виноват.

– Когда такой человек совершает суицид, можно ли сказать, что он сделал это не по своей воле?

– Да, поэтому Церковью человек, находящийся в состоянии психического расстройства, оправдывается. Другое дело, что родственники далеко не всегда могут принести священнику справку о том, что самоубийца был невменяем, – и его не отпевают. На нем стоит клеймо самоубийцы, хотя он не виноват – это был не его свободный выбор.

В понятия психической болезни входят и острые, внезапно возникающие состояния, и хронические, длительно существующие. Часто психически больной человек не обращается за помощью к психиатру, потому что ему крайне неприятно, фактически невозможно признать, что он психически болен. В результате человек со своей этой тяготой живет – никто не хочет воспринимать себя как нуждающегося в лечении. А дальше – больше: болезнь имеет свои законы развития. Если говорить, например, о депрессии, которая сейчас названа болезнью века, болезнью цивилизации, то кроме сниженного настроения появляется неспособность получать удовольствие от жизни: все, что раньше радовало, теперь человеку безразлично. Появляется чувство собственного бесчувствия, все, даже реальные несчастья близких, воспринимается с эмоциональной притупленностью: и себя не жалко, и никого не жалко. Чувство собственного бездушия, отупения – оно ведь очень тягостное. Возникает вопрос: а для чего я живу? А если у человека еще бред и галлюцинации… Так что пока больной способен скрывать свое состояние от окружающих, он будет это делать, до последнего.   

Непознанная область

– Вы столько повидали, неужели везде виден смысл? Говорят, психические болезни тяжелее физических. Как смириться с их наличием?

– Раньше я относилась к психиатрии только как к науке. А теперь чем больше вникаю в церковную жизнь, читаю духовную литературу, тем больше понимаю, что психические болезни – это испытание свыше. Мне кажется, что это Промысл Божий в отношении какой-то определенной структуры души: Бог ведь видит, для кого что спасительней, Он видит, что кому-то это надо. Честно говоря, это очень тяжелый крест, и неизвестно, для кого он тяжелее – для самого больного или для его родственников.

В болезни очень многие приходят к вере. Конечно, и к вере они подходят со своей меркой: например, у них может быть яростное самообвинение, самоуничижение. Тут надо с мудростью, с терпением к больному отнестись.

И надо сказать, что люди в Церкви гораздо легче переносят свою болезнь. Я знаю одного молодого человека, который успешно закончил семинарию и даже стал служить священником и вдруг заболел психической болезнью. А он прекрасно образован, может цитировать наизусть святых отцов, а в результате он стал таким «бродячим проповедником» – пытается, как может, приводить людей, которые попадаются на его трудном пути, к вере. Много людей за него молится, поэтому течение его болезни более или менее благоприятное. А его ровесник, с которым он поддерживал до болезни дружеские отношения, обычный молодой человек из хорошей семьи, который заболел такой же болезнью, просто лежит, не поднимается, ему ничего не надо, у него уже сформировался тяжелый психический дефект. Вот такое разное течение, казалось бы, одного и того же заболевания.

Помните место в Евангелии, где апостолы спрашивают у Христа про человека, который слеп от рождения: кто согрешил – он или родители его, что родился слепым? И Его ответ: ни он, ни родители его, но это для того, чтобы явилась на нем слава Божия. Так и здесь. Во славу Божию человек должен потерпеть…

– А как медицина отвечает на этот вопрос: «Почему человек вдруг заболел»?

– Можно сказать, что никак. Этиология, то есть причина, неизвестна.

Уже работая в психиатрии, я начала осознавать, насколько не познана область психики. Биохимию мы знаем, физиологию и другие естественные науки – тоже, и узнаём все глубже, уже научились выращивать органы, занимаемся генной инженерией, лечим, и достаточно успешно, онкологические заболевания. Психика – это тайна для человека, она была тайной и тайной, судя по всему, останется. За последний век медицина значительно продвинулась, а психические болезни мы так и не научились лечить, владеем только синдромальной терапией, и это, конечно, потому, что неизвестны причины этих заболеваний.

Когда я пришла к вере и стала читать книги о духовной жизни, то начала подмечать интересные вещи: например, что симптомы основных психических заболеваний соответствуют основным порокам человека – «семи смертным грехам». Ну, например, при депрессивном расстройстве наблюдается депрессия – уныние, отчаяние. С другой стороны, есть так называемое маниакальное состояние, когда человек не знает меры ни в чем: у него повышенное настроение, он алкоголизируется, предается излишествам, часто проявляет гневливость, несдержанность, раздражительность, взрывается по любому поводу, может причинять вред другим людям, вплоть до физического насилия. Аналогичную связь можно проследить и в случаях других психических расстройств.

– Почему психиатрия не может докопаться до причин, как вам кажется?

– Наверное, потому что психика – это же душа, а что мы можем о ней сказать, как ее изучить, пощупать? Наши «компьютеры» – только второго, третьего поколения, и есть «Центральный компьютер», к которому они сами «подключены»… И это заставляет задуматься.

Я видела вечность

– Когда вы впервые задумались о вере?

– Когда я училась в институте, у меня изменилось отношение к человеку вообще. Я поняла, насколько в человеческом организме все сложно, насколько там все совершенно: и химический состав, и физиология, и психика – настолько все одно к другому просто идеально «подогнано»! Помню, меня поразил в курсе биохимии цикл Кребса. Какие-то вещества с формулами в страницу длиной вступают в реакцию с другим веществом, и эта реакция на бумаге занимает пять страниц. А это – всего лишь расщепление глюкозы. Это же как целая атомная станция! И думаешь: «Ну как же это здорово!» Человек совершенен по структуре своей. Поэтому сомнений в существовании высшего начала – Творца – у меня никогда не было.

К вере я шла потихонечку. Еще с юности как-то себя всегда чувствовала частицей чего-то большего, чувствовала и видела связь между событиями, людьми и обстоятельствами, в этом был явный смысл, логика, Промысл. И потом у меня в жизни случилось очень яркое событие…

Был 1984 год, я четыре года как закончила институт и ждала рождения моего старшего сына. Роды были тяжелые, мне дали кратковременный наркоз и – я не знаю – может быть, это была клиническая смерть. Как это обычно описывают, я как бы вышла из себя – и тут же меня словно озарило: я очень ярко, твердо поняла, что душа бессмертна. Как бы видела эти круги бесконечности, и пришло четкое понимание того, что душа человека бессмертна. И вот с этим ясным пониманием я прихожу в себя. Сначала возвращается слух, потом зрение – вижу свет, лампы, операционную. И вот подходит старый такой акушер-гинеколог – в свое время полгорода, что называется, на свои руки принял – и спрашивает: «Что ты видела?» Я говорю: «Я видела вечность». А он мне: «Ты, дорогая, на том свете побывала».

– Как долго вы в Православии?

– В детстве я была крещена в католичестве, но около семи лет назад приняла миропомазание и присоединилась к Православной Церкви. Сначала читала книги митрополита Антония Сурожского, дальше – святых отцов. Перечитала все, что было в церковной и собственной библиотеке, от корки до корки – у меня в тот период появилась какая-то духовная жажда, я не могла насытиться, открывала для себя целый мир христианства! Но я хочу сказать честно: сама, по своей инициативе, без проводника никуда бы я не пришла. В храм меня привел пономарь Гродненского собора Антоний – глубоко верующий и духовный человек из семьи священника, у которого есть способность вызывать на искренний разговор. Дальше это был настоятель нашего прихода, отец Вячеслав, который стал для меня образцом христианского отношения к жизни и людям – чистого, понимающего, прощающего, образец христианской любви.

Я считаю, что без веры нельзя жить, и не понимаю, что держит на плаву атеистов.

– В каком смысле?

– Когда мы учились в мединституте, на лекциях по психиатрии и психологии нам говорили: «Только благодаря тому, что человек способен вытеснять из сознания мысль о смерти, он может жить, строить планы на будущее, радоваться».

Как жить, как умирать, если жизнь трагична, а после смерти – пустота, могила и черви? Это же трагедия! Трагедия не только в том, что мы умираем, а в том, что мы это осознаем, в отличие от животных, – сам факт наличия души и духа делает жизнь тяжелым испытанием. В молодости об этом не задумываешься, пока ты здоров и активен, у тебя, может, и времени над этим подумать нет, а в зрелости, наедине с собой, по-моему, любой человек начинает осмысливать свою жизнь. А менять убеждения в старости очень сложно… И если нет веры, то какой смысл в этой жизни? Ну как умереть – просто так? А для чего прожил? Я не открою же Америку, если скажу, что все наши земные ценности не имеют никакой цены, раз мы умрем. И поэтому и есть желание заполнять жизнь всякой суетой, пустотой.

– Говорят: «Я живу для детей, я им передам опыт, останусь в них…»

– Знаете, это тоже такое вытеснение, на языке психологии. Даже если ты для детей живешь, а они – для чего, если нет ничего потом? Для чего ты их на белый свет пустил? Остается только обнять этих детей и плакать над их несчастной жизнью и над своей. Что хорошего, что ты дал им жизнь, в которой нет смысла? Облек их только на тяжелое испытание, душевные мучения.

Слаб любой человек

– Что бы вы ответили на аргумент, что вера нужна слабым людям, которые не способны справиться с трагичностью жизни?

– Вы знаете, когда я стала работать, то сделала для себя неприятное открытие: слаб любой человек. Как бы он ни излучал самодостаточность, насколько бы ни казался уверенным в себе – все равно он слаб. У всех есть свои уязвимые места.

Будучи молодым психиатром, я думала, что взрослые, и тем более старые люди, знают какую-то тайну, знают смысл жизни, и поэтому выглядят стабильно, уверенно, защищенно. А потом я поняла, что они так же уязвимы, как и все остальные. Даже более уязвимы, потому что они понимают в жизни гораздо больше молодых. Понимают трагизм жизни.

Никто не минует вопроса жизни и смерти. Либо ты приходишь к выводу, что все осмысленно и неслучайно, либо ты для себя просто закрываешь эту тему, делаешь себе «анестезию». Но если делаешь себе «анестезию», то наступает душевная бесчувственность, онемение, а разве можно человека назвать полноценным, если у него душа – такой полуфабрикат, если он не хочет думать, не хочет чувствовать, не хочет анализировать?

– Если человек слаб, то как же объяснить силу, высоту духа иных людей?

– Это две стороны человеческой личности. Вот, например, недавно было уголовное дело: выпившие молодые ребята гоняли на машине и разбились. Люди, которые жили рядом с местом аварии, услышав хлопок, выбежали – они были по возрасту как родители этих ребят. Машина от удара загорелась, и эти люди – муж и жена – кинулись спасать сначала пассажира машины. И спасали до последнего: пламя распространялось, капот уже горел, а дверцу заклинило – и тогда они разбили стекло. Пассажир был в сознании, но самостоятельно выбраться не мог. И вот женщина тянула его из окна пассажирской дверцы, а мужчина помогал через разбитое лобовое стекло. И вытащили, он успел отползти от машины! А водитель был без сознания и к тому же – пристегнут ремнем. Кинулись к нему, стали вытаскивать… У водителя уже вспыхнули брюки, волосы на голове, а этот мужчина все равно тянул его, пытался спасти, понимая, что сам сейчас может погибнуть. Только когда полностью вспыхнул салон автомобиля, он отскочил, и в ту же минуту машина взорвалась. Вот удивительно!

На себя иногда примеряешь – думаешь: «Ну, не знаю, я никогда б в жизни не смогла так самоотверженно и благородно поступить!» Насколько человек бывает высок и удивителен…

– И это – тоже загадка психики?

– Да, это загадка, которую самостоятельно мы разгадать не можем. Наверное, можно сказать, что в ситуации стрессовой ты поступаешь уже как-то иначе, чем в обыденной жизни, у некоторых людей инстинкт самосохранения уходит на задний план, а на первый план выступает высота духа, в отличие от других, которые любой ценой, даже ценой гибели других людей, спасают свою жизнь. Но все-таки наши земные оценки, человеческие, житейские критерии не работают ни в понимании болезней, ни в понимании поведения людей. И это – одна из тайн бытия.

Поэтому, с одной стороны, восхищаешься совершенством, высотой духа человека. А с другой – хочется его пожалеть, хочется, чтобы тебя пожалели. Когда жалеешь человека, ты, наверное, ему просто даешь понять, что ты такой же, как он. И что ты понимаешь и принимаешь его слабости и не принимаешь их за прихоть или еще что-то такое недостойное. Как ты пожалеешь кого-то, не понимая его, правда? Если жалеешь – значит, понимаешь.

– Настолько человеку важно быть понятым, услышанным?

– Конечно, очень важно. Всем нужна поддержка. Современному человеку, особенно городскому, вообще очень тяжело: на него столько проблем сваливается, что без депрессий, без срывов, переживаний почти невозможно! Невротическая депрессия может случиться у каждого – от перегруженности, от эмоциональной усталости, когда человек постоянно в информационной круговерти, круговерти дел, забот, когда он не отдыхает. Это черта нашего времени. Здесь очень важно расставить приоритеты – что главное, что второстепенное; чего ты ищешь, к чему идешь, какая у тебя цель?

Я очень завидую людям, которые тверды в вере и в любом случае не унывают, воспринимают тяжелые обстоятельства как данность, как волю Божию. Те, кто умеет это, счастливые люди! Таким людям Бог дает силы, а когда мы сами, своими силами пытаемся выкарабкаться – нам очень тяжело, не за что «зацепиться» душой, возникает недовольство, и оно накручивается, накапливается…