«Бог прислал меня на землю с даром красок», или Как соделаться «венцом творения»

К 130-летию со дня рождения Константина Паустовского.

Константин Паустовский, «киевлянин в душе», проживший более 20 лет в столице «богатой и ласковой Украины», человек безусловного писательского дара, еще обучаясь в Императорской Александровской Киевской гимназии, благодаря развитому творческому воображению мечтал о путешествиях, увлекался географией, что настораживало его мать и побуждало её к мыслям и выговорам о неблагополучной будущности сына, вывихнутости его мозгов и даже «смерти под забором». Однако великий писатель, умевший блистательно благоуханную прозу превратить в подлинную животворную поэзию, смог не только влиться в живой поток бурлящей литературы, но и «выковать» свою «золотую розу» – бессмертное творческое наследие, облагораживающее и возвышающее наши отчаявшиеся души, выводящее их из тьмы к свету, приближающее нас, по слову «доктора Пауста» (так шутливо называли писателя друзья, ассоциируя с «Фаустом»), к такому состоянию, когда мы становимся «украшением земли», «венцом творения». «Бабушка Викентия Ивановна всегда говорила мне, что мир чудо как хорош, и человек должен жить в нем и трудиться, как в большом саду», – любил говаривать Паустовский.

Что же побуждало «выдающегося мастера» (Ю. Бондарев), исполненного благородной простоты и искренности, возделывать изящным слогом буяющий «словесный сад» и лелеять его? «Прежде всего – зов собственного сердца. Голос совести и вера в будущее не позволяют подлинному писателю прожить на земле, как пустоцвет, и не передать людям с полной щедростью всего огромного разнообразия мыслей и чувств, наполняющих его самого. Тот не писатель, кто не прибавил к зрению человека хотя бы немного зоркости», – отвечал сам Паустовский. Мощным импульсом обладают также, по мысли писателя, зов времени, народа, человечества в целом, а само чувство призвания невозможно заменить ни трезвым расчетом, ни литературным опытом.

Паустовскому, согласно его пониманию творчества, чужды ложная пафосность, напыщенное осознание своей исключительности. Представления автора, пожалуй, более близки лишенному гордыни девизу Пришвина, который утверждал, что «величайшее счастье писателя – не считать себя особенным, одиноким, а быть таким, как все люди», а плодородной почвой, взращивающей настоящее искусство, является ощущение самой жизни как «непрерывной новизны». Поиск необыкновенного в обыкновенном и наоборот – этот подход Дидро к искусству, кажется, повсеместно реализован Паустовским. Созидатель, тонкий художник, остро чувствующий души и настроения людей, сознавался, что именно Бог прислал его на землю с даром красок. Он видел то, чего остальные заметить не могли, наполняя себя изобилием не искусственных, а правдивых красок быстротекущей жизни и живо настраивая свой внутренний мир-сад, словно инструмент, на вдохновение, озарение свыше, то, что И. Тургенев называл «приближением Бога».

Паустовский, будто перенося библейское наставление «в простоте сердца искать Христа» на творческий процесс, уверял, что «простота говорит сердцу сильнее, чем блеск, множество красок, бенгальский огонь закатов, кипение звездного неба и лакированная растительность тропиков, напоминающая мощные водопады, целые Ниагары листьев и цветов». Мастер, ратовавший за зоркость и избавление от писательской слепоты, был убежден, что «хорошо может видеть людей и землю только тот, кто их любит», а «стертость и бесцветность прозы часто бывает следствием холодной крови писателя, грозным признаком его омертвения». По верному замечанию М. Холмогорова, сила Паустовского в том, что он «без “умныхˮ разговоров пробуждает неутолимую духовную жажду».

В социологическом опросе, проведенном в начале 1960-х гг., самым читаемым писателем был именно Паустовский. Он значительно опережал Шолохова, который в 1965 г. получит Нобелевскую премию. Красноречивым и историческим стал факт признательности писательского таланта Паустовского звездой Голливуда – 62-летней Марлен Дитрих, вставшей на колени перед смутившимся автором в зале Центрального дома литераторов. Он поцеловал ей руку.

Всемирно известная актриса сознавалась, что исполнилась ее мечта – познакомиться с любимым и «лучшим из русских писателей», который произвел на нее необычайной силы впечатление прозой, «опьянившей её», в частности, рассказом «Телеграмма». Почему же именно это произведение так впечатлило Дитрих и отчего не утрачивает своей актуальности и ныне? В пронзительном рассказе поднята темы взаимоотношений родителей и детей, холодного равнодушия, одиночества. «Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» – сказано в Священном Писании.

Согласно сюжету рассказа, маленькая и сгорбленная Катерина Петровна доживает свой век в стареньком доме, сохранившим горький запах нетопленных печей, построенным её отцом, художником. В селе Заборье не осталось никого, с кем можно было говорить о картинах, о петербургской жизни. Керосиновый ночник и бессонные ночи были единственными спутниками старушки. Родная дочь Настя живет в Ленинграде и последний раз навещала маму три года назад. Весточками дочь тоже не баловала, впрочем, раз в 2-3 месяца пересылала перевод. Письмо, написанное Катериной Петровной, стало кульминационным в судьбе ее дочери: «Ненаглядная моя. Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, – смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет – совсем уж не тот, – да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень». Пейзаж здесь, как и во множестве творений Паустовского, тесно сопряжен с состоянием и поступками героев. Он является средством психологического анализа их сущности. Осень жизни, согласно классической традиции русской литературы, символизирует угасание хозяйки.

Остроносый Гоголь, выведенный в рассказе, тот, кто, по слову Паустовского, «всегда как бы стоит позади читателей и своих героев и пристально смотрит им в спину. И все оглядываются, боясь его всепроницающего взгляда», становится своеобразным судьей, напоминающим героине о непрочитанном письме матери. Суетные житейские дела не позволяют Насте проведать старушку, жизнь которой уподоблена клену, «облетевшему, озябшему», которому «некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи». И лишь телеграмма «Катя помирает» отрезвляет дочь. Именно в этот момент Настя, взглянув на скульптуру Гоголя, заметила, как на его виске будто билась тонкая жилка, а сам он ей промолвил: «Эх, ты!» Горько плача на скамейке, девушка «вдруг поняла, что никто ее так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье», осознала, что в ее жизни никого нет и не будет роднее её. Мысль о скором визите и получении прощения матери заполонила ее изнемогающее нутро.

«И такая задушевная была, такая сердечная. Всё, бывало, сидит и сидит у себя на диванчике одна, не с кем ей слова сказать. Такая жалость! Есть у нее в Ленинграде дочка, да, видно, высоко залетела. Так вот и померла без людей, без сродственников», – причитала старуха Матрена на кладбище у гроба Катерины Петровны. Настя не успела. Она приехала на второй день после похорон, увидев только свежий могильный холм и смерзшуюся комками землю. Проплакав всю ночь, крадучись, чтобы ее никто не увидел, девушка уедет. «Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с нее непоправимой вины, невыносимой тяжести» – этими строками заканчивает трогательное, поражающее до глубин души повествование Паустовский. Писатель живым чутьем к актуальной проблеме смог показать, как человек обнаруживает себя с другой стороны, к сожалению, когда изменить уже ничего нельзя, а самопознание, как известно, ведет к милосердию и смирению и является верным понятием о своем духовном возрасте, учил прп. Иоанн Лествичник.

Книги Паустовского являются тем глотком воздуха, который особенно остро необходим нам нынче, когда по нравственности, культуре, русской литературе устраивают тризну. «Стало нечем дышать. Человеческая душа, обреченно тоскующая по разуверенным и для многих уже недоступным святыням любви, красоты, добра, болит и задыхается во всеобщей вражде, повальном оглуплении и цинизме, среди смуты и чернухи. Но, если мучается и болит, может быть, это еще не конец. Достанем где-нибудь одну из последних книг Паустовского, раскроем на любой открывшейся странице, прочтем первые попавшиеся фразы. И, по себе знаю, в наш темный, отравленный, удушливый мир словно вольется откуда-то живительный, осязаемый, неправдоподобно-свежий воздух, полный забытых и уже не существующих, поди, на нашей загубленной земле ароматов, луговых, речных, лесных, стряхнет, растормошит предсмертную оцепенелость. И душа вспомнит о великом, о милом, потянется к чистому воздуху и свету», – нельзя не согласиться с Б. Чичибабиным, откликнувшимся на чествование 100-летия писателя.

Паустовский, удивительный стилист-созерцатель, используя принципы реалистического и романтического освоения действительности, виртуоз слова, писавший только от руки, мастер самобытной пейзажной прозы, полагавший, что жизнь в природе должна быть постоянным состоянием, отстаивал культурный универсум, упиваясь молитвенной церковной красотой, и всегда оставался собой, высококультурным, честным, добрым, смелым и порядочным человеком, не вступил в партию, не клеймил коллег по перу, наоборот, выступал в их поддержку, ратовал за реабилитацию Бабеля, Булгакова, Заболоцкого, совместно с Чуковским спас от уничтожения более ста деревянных церквей в Карелии. Описывая грозные и беспощадные 1920-е, он с горестью замечал: «Мы дожили до самого страшного времени, когда правы все идиоты», однако чуть ниже согревает смиряющей надеждой и тихой верой его запись: «Хочется молиться в теплых блещущих матовым золотом полутемных соборах. Молиться и знать, что за папертью идут в голубых огнях и снегу тихие площади Кремля, живет быт, пушистые снежинки падают на бархатную девичью шубку. Молиться».

Молиться. Верить. Жить. Преображая бытие, избавляясь от давящей духоты невежества, делающего человека равнодушным к жизни, и борясь всюду и всегда за непреходящие ценности, за искоренение пошлости, за утверждение самой жизни, «с ее любовью, стремлением к правде и счастью, с ее зарницами и далеким шумом воды среди ночи». Символично, что Б. Чичибабин говорил: всю русскую литературу можно свести к молитве «Господи, как хорошо с Тобой, как тяжело без Тебя. Да будет воля Твоя, а не моя, Господи»; Паустовский же из тех редких писателей, кто откликался именно на первую часть («Господи, как хорошо с тобой») и писал о Добром, Прекрасном, Вечном. Ибо воистину мир Божий «чудо как хорош, и человек должен жить в нем и трудиться, как в большом саду».

Наталия Сквира

Опубликовано: Tue, 31/05/2022 - 09:37

Статистика

Всего просмотров 1,556

Автор(ы) материала

Социальные комментарии Cackle