9 сентября 1828 года родился выдающийся русский писатель, один из величайших романистов мира, Лев Николаевич Толстой.

Это имя известно не только русскоязычному читателю, но и, наряду с Чеховым и Достоевским, многим иностранцам. Когда школьная программа знакомит нас с творчеством Толстого, то тема его противостояния с Церковью, как правило, не поднимается. Это действительно весьма трагичная станица биографии великого писателя, но именно о ней и  хотелось бы сказать несколько слов.

Зачатки некоторых еретических идей можно найти уже у 19-летнего Толстого. В своем дневнике он пишет, что человеческий разум воспринимает в качестве высшего духовного проявления Божественной природы в человеке: «Оставь действовать разум, он укажет тебе на твое назначение, он даст тебе правила, с которыми смело иди в общество. Все, что сообразно с первенствующей способностью человека – разумом, будет равно сообразно со всем, что существует». В 27 лет Лев Николаевич задумывает создание собственной религии. Можно сказать, что еще в юности он положил начало той разновидности пантеизма, к которой пришел впоследствии. Нужно напомнить, что пантеизм имеет большое количество разновидностей, часто сильно отличающихся друг от друга, но, обобщенно говоря, это религиозно-философское учение, согласно которому Бог имманентен (растворяется) в природе. Вот и у Толстого можно увидеть, что Бога он считает вечно живым, единым и бесконечным существом, проявляющимся в бесконечном количестве других существ. Целью жизни человека при этом является рост сознания и постепенный переход к его высшему состоянию, т. е. самопознанию и познанию Бога, что, согласно мнению писателя, открыто в «истинном браманизме, и буддизме, и христианстве». Таким образом, мы видим здесь вполне оккультный взгляд на религию.

Интересным является понимание любви у Толстого. По его представлению любовь – это высшее проявление действующей в человеческом сознании бесконечной и вечной Божией силы. Уже на склоне лет это положение своего учения он формулирует такими словами: «Всякая жизнь есть не что иное, как все большее расширение сознания и все большее и большее увеличение любви», – отсюда следует, что в человеке живет «всемогущий, чистый и святой». Далее прослеживаются вольное понимание и трактовка христианских догматов. В своем небольшом сочинении под названием «Царство Божие» Толстой пишет: «Сын человеческий – это тот дух, который есть в каждом человеке, не зачат от плоти. Тот, кто возвеличит этот дух в себе, тот получит жизнь невременную и вступает в Царство Божие».

Праведный Иоанн Кронштадтский называет Толстого «зловонным трупом, гордостью своею посмердившим всю землю». Можно сказать, что это та самая «тихая» и незаметная гордость, свойственная представителям восточных религиозных практик. Вообще, понятие Бога здесь должно писаться с маленькой буквы, так как Лев Николаевич доходит до самообожествления: «Тот Бог, который во мне, слышит меня, – пишет он, – в этом-то уж не может быть сомнений. Так что ж вы молитесь сами себе? Да, только не низшему себе, не всему себе, а тому, что есть во мне Божьего, вечного, любовного. И оно слышит меня и отвечает. Благодарю тебя и люблю тебя, Господи, живущий во мне». За полтора года до смерти Толстой оставил еще более яркую по смыслу запись: «Бог не в храмах, не в изображениях, не в словах, не в таинствах, не в делах человеческих, а в человеке, в самом человеке; перед ним, перед проституткой, палачом, приговаривателем к казням, перед этим благоговей, созерцая в них Бога».

Вполне допустимо говорить о том, что в своих идеях Лев Николаевич вообще отходит от, скажем так, признаков религии. Он отвергает Откровение, размывает границы между личностным Богом и личностью человека, категорически не приемлет обрядов и Таинств, это тот вариант «духовности», который архиеп. Иоанн (Шаховской) называет «расплывчатоложным одухотворением», где далеко не всякий душевный поиск, метания, беспокойства, томление и неудовлетворенность собой нужно вообще рассматривать в качестве святости и жизненной правды. Толстой стремится к растворению человеческой личности во всеобщем благе, безликом законе жизни, веры и добра.

Возникает вопрос: откуда вообще у Льва Николаевича взялись все эти мысли? Ведь его мать – Мария Николаевна, умершая, когда будущий писатель еще был младенцем и которую он боготворил – являлась глубоко верующим человеком, а его младшая сестра, Мария, была монахиней Шамординской обители. Более того, сам Толстой не менее пяти раз посещал Оптину пустынь и общался с прп. Амвросием. Ответ на поставленный вопрос можно найти в сочинениях церковного историка и богослова прот. Александра Иванцова-Платонова, который был хорошо знаком с идеями Толстого, что позволило ему глубоко понять суть расхождений мыслей Льва Николаевича с православием. Он пишет, что у графа отсутствовал живой духовный опыт, выражавшийся в том, что писатель стремился от неверия сразу перейти к вере и воспринять «все частности церковного учения и обряда… не уяснивши себе их внутреннего и исторического значения, не разобравши внимательно и тех оснований, на которых держалось его прежнее отрицание». Именно от этого сформировался поверхностный взгляд на христианство, который Толстой так и не смог преодолеть.

Существует довольно распространенное мнение о том, что Синод Русской Православной Церкви предал Льва Николаевич анафеме. По сути, это положение правильное, но здесь нужно все-таки сделать некоторые уточнения. От 20-22 февраля 1901 года было издано «Определение и послание Святейшего синода о графе Льве Толстом», где, в частности, значатся такие слова: «Граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние… В своих сочинениях и письмах… он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской; отвергает личного Живого Бога, во Святой Троице славимого, создателя и промыслителя Вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа… не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию… Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Как видим, здесь нет слова «анафема», а Церковь с болью и сожалением попросту констатировала свершившийся факт.

Лев Николаевич в течение месяца обдумывал свой ответ, и 4 апреля его опубликовали во всех тогдашних газетах. К содержанию «Определения» у Толстого претензий не было, что и подтверждают его собственные слова: «То, что я отрекся от Церкви называющей себя Православной, это совершенно справедливо». Доселе мы рассматривали учение графа в положительном ключе, без обращения к его довольно рьяной и, мягко говоря, резкой критики православия, которую, в качестве итога всех его духовных исканий, можно найти в рассматриваемом ответе. «И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, – пишет Лев Николаевич. – Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорее… То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо… все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия». Гордыня Толстого довела его до того, что он тогда сожалел лишь об одном, что его отлучение во всеуслышание не объявили со всех кафедр Русской Православной Церкви.

В этой своей борьбе граф, пожалуй, заслуживает только сожаления и сочувствия. Он сам загнал себя в «яму» и в этой «яме» был глубоко несчастен. Все рассмотренные здесь идеи и мысли Толстого никак не умаляют его великого таланта и действительно громаднейшего значения для мировой литературы. Именно поэтому многие православные почитатели творчества Льва Николаевича его отпадение от Церкви рассматривают как трагедию, безучастными к которой они оставаться не могут. А завершить этот текст хотелось бы словами владыки Тихона (Шевкунова), когда в одном из писем, приуроченных к столетию со дня смерти графа Толстого, он отметил: «Сострадательное сердце любого христианина, читающего художественные произведения великого писателя, не может быть закрыто для искренней, смиренной молитвы о его душе».

Протоиерей Владимир Долгих