О жизни до и после аварии на Чернобыльской АЭС рассказывает главный архитектор  Свято-Успенской  Киево-Печерской Лавры Игорь Всеволодович Бешкета.

— Каким образом Вы связаны с Чернобылем?

— Я – житель Припяти. В ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС принимал участие с первых дней. 

— Припять — Ваша малая родина?

— Не совсем. В Припять я попал по распределению. Я окончил Новосибирский институт с красным дипломом, и получил распределение на Украину, на Чернобыльскую АЭС. Я и сам стремился туда – мой род по линии отца с незапамятных времен жил в Чернобыле. По линии матери я сибиряк, а вот отец — именно с Чернобыля. И я целенаправленно стремился туда, на родину предков.

Работал в Чернобыле примерно за 7 лет до аварии (в 1980 году).  И когда случилась авария, я, как житель Припяти и как специалист в атомной энергетике, с первых дней участвовал в ликвидации аварии на ЧАЭС.

— Что-то предвещало беду?

— Проводили постоянно эксперименты на станции. И авария – это следствие эксперимента. Наши сотрудники делали просчёт вероятности подобной аварии – миллионные доли. Но всё было сделано для того, чтобы реактор взорвался. Он сопротивлялся из последних сил,  не хотел взрываться. Нет, дальше экспериментировали, отключали защиту, она включалась…  Всё это расписано  в научной литературе.

— Вы специалист в атомной энергетике?

— Как я уже говорил, я окончил Новосибирский строительный институт, сам - главный архитектор проекта (ГАП). Потом работал в Институте «Атомэнегростройпроект», который занимался именно технологией строительства атомных электростанций.

 — Что было самым страшным тогда, после взрыва?

— Все было очень страшно.  У тебя было всё, но вот ты вышел на КПП, снял рабочую одежду и оказалось, что больше нет ничего — ни жилья, ни вещей...

В момент аварии я был в командировке, на Смоленской АЭС. Мне сразу же сообщили о случившемся, по нашей линии.  Я сразу понял, о чем идет речь, тут же в поезд — и в Припять: там была моя семья. Вывозить родных уже не было смысла, уже прошла общая эвакуация.

Когда все уезжали из Припяти, я, в отличие от многих, понимал, что это не «на два дня», как нам обещали, это — навсегда. Люди брали минимум вещей, практически только документы. Я  же хорошо понимал, что произошло, и какие будут последствия.

Я хорошо знал устройство реактора, и было понятно, что если верхнюю схему «Елена» (верхняя крышка реактора, в которую вставляются ТВЕЛы – прим.  ред. ) подбросило, то это уже всё, нашему городу конец. Это было очень страшно осознавать. В первый же день, когда я вернулся в институт, и мне показали фотографии с вертолета, все стало ясно.

На Чернобыльской АЭС стоит реактор большой мощности, канальный – РБМК-1000. Такие же на Смоленской и Курской АЭС.  И после просмотра фотографий я четко понимал, что в ближайшее время города уже не будет.

А потом началась рутинная жизнь. Надо было продолжать жить. Жена уехала в Сибирь, а я с первого дня стал ездить на вахты на Чернобыльскую АЭС. Две недели вахта – на две недели ехали в Киев. Бывало, что и по две вахты подряд  работали. 

— Насколько надо было быть самоотверженным человеком, чтобы оставаться работать на ликвидации, даже зная и понимая степень опасности?

— Мы просто знали станцию.  Приезжали и другие специалисты на разовые работы, но они были не «спецы». А нам надо было находиться на станции – хочешь ты этого или не хочешь.

Я работал в системе «Главпромминэнегро» по ликвидации аварии. Наш институт занимался технологией восстановительных работ. Прежде чем туда приходили строители, мы осматривали все на месте и составляли для них проект работ: как и что сделать, где можно пройти, где ниже уровень радиации и т.д. Вместе с дозиметристами мы практически первыми заходили туда, рассматривали всё и давали рекомендации строителям.  

Конечно, было страшно. Но через неделю-две — как-то привыкли. Защита в то время была минимальной. Лепестки, всем выдавали карандаши-накопители, которые должны были показывать уровень облучения. Мы носили их в нагрудном карманчике спецодежды. Но узкий круг специалистов знал, что это просто бутафория: все эти карандаши были со складов гражданской обороны, старинные, 60-х годов выпуска, 99% просто не работали. 

— Что запомнилось из той жизни?

— Был интересный момент. Когда через месяц после аварии зашёл в свою квартиру...

У меня был служебный УАЗик с водителем. На станцию каждый день ездили. И тут решили в Припять заехать. Зашёл, значит, в свою квартиру, а я её недавно получил в новом шестнадцатиэтажном доме,  до сих пор помню адрес — улица Спортивная. Открываю дверь, а там - чисто, всё на своих местах, кровати заправлены, вроде как на секунду вышли… Страшно смотреть. Ведь понимаешь, что никогда сюда больше не вернёшься. Стою на пороге и не могу сдвинуться.

Пожили всего год в ней. Только успели обставить.

Водитель был опытный у меня. Он уже человек пять так возил, к квартирам. Вернулся я — сразу мне 50 грамм для храбрости налил.  И поехали.

Потом началось строительство  вахтенного посёлка Зелёный мыс. А затем — строительство города Славутич. Четыре года вахта по кругу – две недели в Чернобыле, Зелёный мыс, потом Славутич.

— А зачем строился Славутич?

— Для обслуживания Чернобыля. Ведь несколько блоков ещё работали. Третий взорвался, а второй и первый работали. Для проживания обслуживающего персонала станции. Новый город. Его стоили все республики бывшего Советского Союза.

Я один из первых, кто ступил на землю, предназначенную для строительства Славутича. 10 ноября 1986 года. Выгрузили нас и пять вагончиков. Это и было начало города Славутич.

— Чем вы поддерживал друг друга? Вы же все понимали, чем это чревато.

— Мы были специалистами в этой области, в первую очередь. И это был наш профессиональный долг. А во-вторых, я уже «прирос» к городу, никуда не хотелось уезжать.

Помню, когда строили Славутич — летал на вертолёте над нашим регионом. Какая красота, какой дивный край. Разводы рек, леса… — красивейшие места.

— Когда последний раз были в Чернобыле?

— Давным-давно. 

— А вот сейчас Вы — главный архитектор Киево-Печерской Лавры. Как так получилось? 

— Я вырос в верующей семье. По линии отца я родом из Чернобыля, как я уже говорил. А вот матушка моя родом из Сибири, Новосибирск. Оттуда идет мой род по материнской линии. Меня всегда это интересовало, и я составил генеалогическое древо своего рода. Так вот, по рассказам родственников, очень уважаемым человеком в деревне был мой прадед, Морозов Михаил Васильевич. Он два раза ходил пешком из Сибири в Киево-Печерскую Лавру. Тогда в Лавру снаряжали всей деревней, кого попало не посылали.  Тысячи километров пешком. Со всей округи люди давали ему деньги, а он приносил из Лавры людям иконки благословлённые в святой обители. Вот такое устное предание.

Я довольно долго работал в ремонтно-реставрационной фирме, был её директором. Занимались проектами, реставрацией и ремонтом зданий. А потом у меня возникли проблемы со здоровьем. И я чудом оказался в Лавре.

Из людей, которые со мной несли вахту в Чернобыле – многих уже нет в живых. Я один остался. Хотя мы все одного возраста. Вот так Лавра своё и даёт.

С 1990-х годов тесно связан с Лаврой — сначала работал в заповеднике, потом в самой Лавре.

— Дивная помощь благодатного места…

— Это чудо, действительно. Многие ликвидаторы, и моложе меня, уже отошли ко Господу из-за рака крови. А я даже не получал инвалидность. Думал себе: «Как-то с Божьей помощью продержусь». Вот так и держимся.