ФОМА

Вспоминаю одну семейную пару. Они прожили вместе более пятидесяти лет, я их когда-то венчал, и умерли они одновременно, сначала она, потом он, почти сразу вслед…

Фото Marketa

Жизнь у стариков была насыщенная, она – дочь ссыльных откуда-то из России, он – местный уроженец, работали на Крайнем Севере, комсомольские ударные стройки, потом – в Минусинске, дети-внуки, он увлекался садоводством, выращивал цветы, скрещивал разные сорта ранеток, в Церковь пришли уже в старости и тоже как-то вместе.

Однажды я, решив тряхнуть журналистской стариной, пытался написать о них статью, да почему-то не получилось. Помню, на мои расспросы про любовь и «отношения» он пожал плечами и застенчиво сказал, это было вскоре после смерти его жены: «Да какие отношения, обычные… Просто – всю жизнь вместе, шутка ли. Всякое бывало, но жили дружно. Вот вожусь я в саду, а она сидит в тени на стульчике, вяжет или читает что-то, любила читать, в последние годы две пары очков надевала, старая уже… Я на нее гляну, она на меня. И не говорили в общем ни о чем… Чего говорить-то, за жизнь обо всем наговорились. Устает, видать, человек и от слов. Просто — знать, что вот она рядом…»

Почти о таком же рассказывал замечательный пастырь ХХ века митрополит Антоний Сурожский. Он вспоминал человека, который приходил к ним в храм в Лондоне, когда народу не было, ничего там не делал, не крестился, не читал молитв, просто молча сидел на лавочке какое-то время и уходил. А на вопрос, зачем он приходит, отвечал, что приходит — к Богу, что вот они с Богом молча побудут вдвоем, посмотрят друг на друга – и им хорошо вместе, и этого достаточно…

Современному миру остро не хватает этой тишины. Не умея в такой тишине пребывать, мы либо создаем шум, шумовой фон, с утра врубаем телевизор-радио, новости-рекламу-музыку, только чтобы не чувствовать сосущей пустоты одиночества, чтобы шум суеты дня объединил нас хоть как-то – либо впадаем в другую крайность, в глухой аутизм сердца, подпитываемый неверием и отчаянием, замыкаемся в тишину, но совсем другую, гнетущую, гробовую, в которой не слышен – даже если он иногда и есть —наш глухой стон о помощи, со дна которой так трудно всплыть свинцовой батисфере нашей неумелой теплохладной молитвы к Богу, и наши огромные города так напоминают пустыни, в которых, как песчинки по склонам бархана, катятся толпы одиноких индивидуумов, воткнувших в разъемы ушей раковины наушников…

Нет, та, первозданная Божья  тишина – не такая. Та тишина не замкнута на себя. В ней человек только и может открыть сердце Богу или ближнему, та тишина – предтеча и почва любви. Та тишина сродни теплой живородящей весенней ночи, в которой почки незримо превращаются в листья и цветы, сродни молчанию влюбленных, когда они – вместе, один на один друг с другом и всей вселенной…

Нелегок подвиг подлинных влюбленных —
Лежать в молчании, без поцелуя,
Без еле слышных вздохов и объятий
И только счастьем согревать друг друга.

Неоценима ласка рук и губ,
Как средство заверенья в постоянстве,
Или значенье слов, когда в смущенье
Сердца стремятся слиться в темноте.

Но только те, кто высший смысл постиг —
Уснуть и видеть сны одни и те же,
Под звездным покрывалом распластавшись,
Любовь венчают миртовым венком.

(Роберт Грейвз, «Звездное покрывало»/ Перевод Н. Озеровой)

Во вторую Неделю Великого поста Церковь праздновала память святителя Григория Паламы, архиепископа Фессалонитского. Иерарх Церкви, богослов, мистик и аскет, обосновавший и отстоявший от нападок и искажений учение о нетварном Фаворском свете, эту тишину называл, вслед за афонскими подвижниками, «исихией», тем священным безмолвием, когда страсти молчат в сердце человека – и в тишине становится  различим Бог… «Тайной будущего века» назвал молчание преподобный Исаак Сирин. А монах-траппист и поэт Томас Мертон так писал в своей книге «Одинокие думы»: «Обращаясь к себе, я слышу только мертвое эхо. Я не проснусь, пока меня не позовет из мрака Тот, в Ком мой свет. Из мертвых восставляет только имеющий в Себе Жизнь. Пока Он не зовет меня, я мертв и мое молчание — молчание смерти. Но стоит Ему произнести мое имя, как мое молчание наполняется неиссякаемой жизнью. Я знаю, что я есмь, и мое открытое Отцу сердце вторит Ему эхом вечности. Моя жизнь в том, чтобы слушать; Его — в том, чтобы говорить. Мое спасение — слышать и откликаться. Поэтому я должен жить в тишине. Мое спасение — в безмолвии».

Мы, современные христиане, — в основном не отшельники. Но тишина, в которой мы можем расслышать и самих себя, и Другого – Бога и ближнего – необходима нам всем. Она  сродни тому, что мы в Церкви зовем «миром душевным», о котором Господь сказал: «Мир Мой оставляю вам, мир мой даю вам, не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин 14:27), тому «духу мирну», стяжав который, по слову святого, мы можем дать возможность тысячам спастись вокруг нас.

Священник Сергий Круглов

ФОМА