Прошло тринадцать лет, как умер мой крестник. Весной, как раз на Красную горку. А крестился под Пасху. Он был моим студентом, долговязым, с умными глазами. Звали его Тимур Дашкин. На семинарах задавал мне вопросы, в глазах его была какая-то грусть. Он болел раком крови.
В том году по состоянию здоровья взял академический отпуск. Потом ко мне пришла его мама и сказала, что Тимур мечется между Православием и исламом и хочет поговорить со мной.
Семья его в религиозном отношении была обычной для сегодняшней России. Отец и сестра его считали, что «раз татарин, значит, мусульманин», а мать была «начинающей» христианкой.
Тимур пришел, и мы долго говорили. Я сказал ему, что в Православие его тянуть не стану, потому что не имею права пользоваться его болезнью. Он спросил:
– А как вы лично считаете, что со мной?
Я сказал, что Господь поставил перед ним вопрос страшной болезни как ВЫБОРА: Крещение во Христа либо даст ему долгую и интересную жизнь, либо чистую от грехов смерть. Рассказал ему про понятие «болезнь к смерти» у христиан.
Он то улыбался моим шуткам, то мучительно кривился от боли. Он очень страдал. Мы хорошо попрощались, и он ушел. А через несколько дней его мама позвонила и сказала, что он решил креститься. Я посоветовался с духовником, и он благословил креститься в самую Пасху. И мы начали готовиться, благо как раз шел Великий пост.
Крестил Тимура отец Илия Сиразиев в предпасхальную субботу. Нас было всего трое в Никольском приделе Крестовоздвиженской церкви. Отец Илия сначала повел его исповедоваться, и Тимур, к моему смущению, громко отвечал на его вопросы, как будто исповедуясь перед всем миром. Потом началось Крещение, священник читал молитвы, я тихонько пел. После чина отречения от сатаны отец Илия, почувствовав какое-то сомнение и смятение в душе у Тимура, стал вдруг спрашивать:
– Отрицаешься ли от Кришны, от экстрасенсов, йоги, сектантов, Магомета... – и стал перечислять еще немыслимое количество заблуждений человеческих.
На слове «Магомет» Тимур вздрогнул. Ислам так долго им воспринимался как «возможное вероисповедание по национальному признаку». Словно почувствовав это, отец Илия (сам татарин) посмотрел на него и снова повторил:
– Отрицаешься ли от Магомета?
Глаза Тимура блеснули, и он твердо сказал:
– Отрицаюсь.
– Сочетаешься ли со Христом?
– Сочетаюсь.
Отец Илия благословил читать мне Апостола за Крещением, и тут уже мне пришлось вздрагивать: слово «смерть» звучало через каждые два слова – «и крестясь во Иисуса, в смерть Его крестимся»...
В моих устах это звучало для болящего Тимура не очень ободряюще.
Когда Тимур разделся для погружения, стало страшно: тело этого двухметрового двадцатилетнего юноши было иссохшим, серо-охристого цвета, и на груди у него был вставлен постоянный катетер для переливания крови. Он выглядел как живой труп.
Отец Илия завел его в крещальную купель и стал поливать святой водой из ведра: «Крещается раб Божий Тимофей во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь».
Тимура стало потрясывать, но когда он выходил из купели, то я от радости прямо в лицо ему выпалил: «Христос воскресе!» Он заулыбался и ликующе ответил: «Воистину воскресе!»
Святых Даров не оказалось в Никольском приделе, и отец Илия пошел причащать его в главный, Крестовоздвиженский придел, прямо в алтарь.
Вернулся оттуда Тимур радостный. Я сфотографировал их на память: его, маму и отца Илию, подарил икону нерукотворного образа Христа.
Он вернулся в больницу.
Пасхальные радости завертели меня на целую неделю, и я вспомнил о Тимуре только в среду Фоминой. Позвонил ему на мобильник, он ответил тяжелым голосом, ему было плохо. Первые дни после Крещения он чувствовал себя прекрасно, стал хорошо кушать. Но потом сделали очередной курс химиотерапии, ему стало снова плохо. Я приободрил его, посоветовал читать Евангелие.
В эти дни он стал как-то тверд и спокоен. Неспокойно было его маме, которая все время была с ним в больнице и удивлялась сыну. Вот он стоит у окна и задумчиво смотрит вниз. Матери думается: бросится сейчас из окна, чтобы враз покончить со всеми своими страданиями. Он вдруг поворачивается и, словно бы услышав ее мысли, говорит:
– Нет, мама, я не покончу с собой, самоубийство – это страшный грех.
Или говорит неожиданно:
– Как было бы хорошо повидать своего тренера (он занимался баскетболом).
Мать, вышедшая в город, нечаянно сталкивается у самой больницы с тренером, которого срочно отправили в командировку в Тюмень, и он остановился как раз в гостинице «Колос», рядом с областной больницей, в которой лежал Тимур. Они проговорили пару часов, и тренер вышел от своего ученика, пораженный силой его духа, стойкостью перед лицом страшной болезни.
Тимуру становилось все хуже, он молился. В его палате лежал старый мужик, у него та же болезнь, что и у Тимура, он от боли ругал и проклинал докторов и медсестер. Тимур смотрел на него и улыбался:
– Нет, этот еще не скоро помрет, он еще ничего не понимает.
И действительно, этого пожилого пациента скоро выписали из больницы домой, ему стало лучше.
В субботу перед неделей жен-мироносиц я просидел на телевидении весь день, монтируя фильм про Тимофея Павловича Кузина, и лишь около 18.30 оказался дома. Только приготовил себе ужин, сел поесть, как в дом постучался мой сотрудник по газете Костя Мемячкин.
– Тимур умирает, осталось десять минут, – выпалил он.
– Почему умирает и почему именно десять минут? – глупо спросил я.
– Его мама позвонила, сказала, что он хочет с вами, Мирослав Юрьевич, попрощаться и что врачи ему дают не больше десяти минут.
Мы быстро собрались и доскочили до областной больницы как раз минут за десять. Внизу нас ждала его мама. Мы поднялись на седьмой этаж. Она как-то быстро спросила у врачей:
– Уже все, да? Уже все?
– Да, примерно минут десять назад, – ответили нам.
Я подошел к Тимуру, он мертвый лежал на кровати в коридоре. Его огромное тело не умещалось на короткой кровати, и ноги неестественно упирались в деревянную стенку.
Глаза его закатились, я попытался их закрыть, все тело было смугло-коричневого цвета. Я прикоснулся к нему – он был теплый, даже горячий. Его душа только что покинула храм его тела.
Я перекрестил его и поцеловал в лоб. Постоял, помолился. Я так был уверен, что он выживет, что даже не взял с собой молитвослов.
Его мама сказала, что перед смертью она начала причитать, зачем, мол, Бог забирает его у нее. Он твердо ей сказал:
– Мама, Бог есть, ты молись.
Чуть позже ему сделалось совсем плохо, он стал просить:
– Мама, молись. Молись громче, – видимо, он уже отходил, слова матери доносились до него все глуше и глуше.
И снова:
– Мама, молись громче.
Потом вдруг успокоился, лицо его сделалось спокойным и светлым, он сказал:
– Аминь, аминь, аминь, – и потерял сознание.
Тут тайна смерти, Господь скрывает от людей сам момент смерти. Мать только на мгновенье отошла от Тимура, чтобы встретить нас, и он умер.
Я молился у его теплого еще тела и вдруг всем существом почувствовал, что душа его была рядом, и она была не одна, Господь держал ее в Своих руках.
Тимур покрестился, исповедовался и причастился в Великую Субботу, 26 апреля. Он умер 10 мая в 19.15 в отделении реанимации областной больницы.
Ему было 20 лет.
На следующий день в Никольском приделе, где он крестился 17 дней назад, отец Илия его отпевал. Собрались его одногруппники, мои бывшие студенты, пришел декан факультета Петр Юрьевич Третьяков. Девчонки плакали. Посередине Никольского придела стоял длиннющий гроб, в котором лежал Тимур, раб Божий Тимофей. Отец Илия начал отпевание. Я раздал всем свечи. Было тихо и торжественно, как всегда при смерти. Но эта смерть сочетала в себе и нелепость, и высоту. Он умер таким молодым, но умер стойко, как воин.
После отпевания отец Илия попросил меня сказать слово. Меня потрясывало, но я сказал:
– Не плачьте, потому что мы должны не плакать, а завидовать Тимуру. Он принял святое Крещение, исповедовался и причастился Святых Христовых Тайн перед своей смертью. Он отошел к Господу, как чистый ангел. Сможем ли мы так умереть? Сможем ли мы ТАК приступить к Господу – без ропота при страшных страданиях? Мы должны завидовать Тимуру. И не говорите «Мы его любили», говорите «Мы его любим», ибо он жив у Бога.
После прощания тело Тимофея в рефрижераторе увезли в родной город и похоронили там.
Но для его семьи это было только началом.
Мама Тимофея – раба Божия Любовь – перенесла смерть сына с удивительным для нее самой миром и спокойствием, если можно употребить эти слова при такой катастрофе. Год спустя она приехала к нам в монастырь и рассказала много удивительного, случившегося после смерти Тимофея.
Смерть сына так поразила его отца, что он вскоре крестился, принял крещальное имя сына – Тимофей, и они повенчались с женой.
Однажды Тимур приснился матери и попросил единственное, что осталось после него дома – его красный свитер – отдать другу Алексею, который недавно тоже заболел болезнью крови. Матери, конечно, было очень жаль прощаться с дорогой для нее вещью, да и семья Алексея не бедствовала, но она усмотрела в этом сне какой-то Промысл Божий и отдала свитер. Алексей принял дар без энтузиазма и долго не надевал его. Но мама Тимура напомнила ему: «Что не носишь?» Из уважения к ней он напялил свитер. В тот день он пошел в больницу, но его лечащий доктор почему-то отсутствовал. Другой врач осмотрел его, сделал анализы, и выяснилось, что его лечили не от той болезни и могли так «залечить» насмерть. С тех пор Алексей со свитером не расстается.
Пришлось Любови за этот год встретиться со многими людьми, многим помочь.
Вот врач «залечил» насмерть молодую, 22-летнюю девушку. На него завели уголовное дело, должен был состояться суд, но мать девушки хотела убить этого врача:
– Моя девочка на кладбище, а он будет сидеть в тюрьме, этого мало, он должен умереть.
Господь свел эту безутешную женщину с мамой Тимура, которая рассказала, как умирал ее сын и что Господь принял душу его в Свои руки, и теперь ему хорошо. Женщина была утешена и отказалась от убийства.
Или девятнадцатилетняя девочка решила покончить жизнь самоубийством, и мама Люба нашла утешительные слова для нее, снова рассказала о сыне и о том, как он любил жизнь и как относился к самоубийству.
Она удивительная, эта мама Люба, добрая и хорошая. Ее материнской любви хватает теперь на каждого, кто к ней тянется.
Когда большое горе происходит в семье, она становится сплоченней, словно бы в нее, эту семью, провели телефон на тот свет. И вокруг семьи, способной перенести такое горе, как у душевного костра, согреваются раненые люди. Пока мы разговаривали с мамой Любой, меня не покидало ощущение, что еще год назад еле-еле стоявшая в вере в Господа нашего Иисуса Христа, эта женщина, перенесшая страшное горе, теперь стала исповедницей веры среди людей, ее окружающих. Потому что Тимур был «таким, как все», и она, его мать, раньше была «такой, как все», а теперь ей под силу нести и свое, и чужое горе. Вера сделала ее сильной.
Вспоминая Пасху Христову, я молюсь об упокоении Тимофея в Царстве Небесном и о его родителях Тимофее и Любови, да дарует им Господь Своя мирная и премирная благая. Помолись и ты, читающий.
