Протоиерей Александр Чорней о самом непопулярном служении священника – тюремном

Социальное служение в Церкви если и освещается СМИ, то большей частью акцентируется помощь онкобольным детям, беженцам, бездомным. О тюремном служении говорят мало, словно его и не существует.

Протоиерей Александр Чорней, настоятель храма свт. Иннокентия Херсонского (г. Херсон), – один из тех священников, которые отважились на такое не популярное, но очень нужное служение. Вместе с отцом –  протоиереем Димитрием, настоятелем храма Воздвижения Креста Господня (г. Херсон), они долгие годы осуществляют миссию в херсонских колониях. Отец Александр – семейный, открытый, невозможно весёлый, светлый  человек, словно за его плечами нет постоянного риска для здоровья и жизни из-за посещения камер туберкулёзных больных-заключённых, нет регулярных встреч с человеческой болью. С батюшкой говорим о трудностях  и специфике тюремного служения, об отчаянии заключённых, специально инфицирующих сами себя туберкулёзом для перевода в колонии с лучшими условиями, об удивительных преображениях человеческих судеб бывших осуждённых, о неожиданных томиках К. С. Льюиса и Д. Бонхёффера в тюремных камерах, маленьких радостях сурового тюремного быта и многом другом.

– Отец Александр, расскажите, пожалуйста, как давно Вы совершаете служение в местах лишения свободы?

– Обширнее о служении херсонских священников в тюрьмах Вам мог бы рассказать мой отец, протоиерей Димитрий Чорний: у него гораздо больший опыт. В самом Херсоне он служит уже около 20 лет. И все священники в нашем городе, которые осуществляют миссию среди заключённых, – это лишь те, кто служит в приходе моего отца. Не все священники решаются на это служение, так как переживают за своё здоровье и т. д.

Но мой отец скорее человек дела, чем слова. Именно благодаря ему я начал своё служение среди заключённых. Приобщать меня к послушанию в тюрьме отец начал, как только я получил паспорт. 5-6 раз в году он брал меня с собой. Поэтому я ещё до своего священства был немного знаком со спецификой этой миссии: увидел особенности тюремной жизни, которая мало походила на своё киновоплощение, особенно зарубежное. На практике пребывание в тюрьме гораздо сложнее: форма при формальном наличии отсутствует, духота, затхлый воздух в комнатах на 5-6 человек. Хотя вроде бы и тепло, однако определённая тяжёлая атмосфера есть. Но… люди обычные. Недавно на Рождество я готовил проповедь для заключённых в тюрьме и думал: «Что можно сказать этим людям?»  Перед Причастием, во время традиционной проповеди я задал вопрос всем, кто стоял в тюремном храме: «Как думаете, почему вы сюда попали?» И сразу же на него ответил: «Скорее всего, каждый из вас просто хотел порадоваться. Каждый из вас стремился к счастью, однако… незаконными путями. Такая вот трагедия заблудившегося стремления к счастью». Вот это стремление к счастью объединяет и преступника, и законопослушного человека. Просто кто-то на пути к его достижению позволяет себе «перешагнуть черту», а кто-то останавливается перед ней, сдерживая свои страсти.

– Что для Вас, уже не 16-летнего мальчика, впервые попавшего с отцом на служение в тюрьме, а уже священника, было самым трудным в начале Вашего  послушания там?

– Самым трудным испытанием для меня оказались манипуляции со стороны заключённых. Эти люди – отличные психологи в большинстве своём, достаточно умны. Они точно чувствуют, с кем в общении можно «надавить на жалость». По малоопытности я не сразу это понял, лишь спустя время. Сначала я постоянно отцу рассказывал об этих просьбах. Но мой отец, как человек более опытный и потому трезвомыслящий, к тому же суровый по своему характеру, всячески пресекал эти попытки  злоупотребления доверием со стороны заключённых. И до сих пор он очень строг в общении с заключёнными: они все его боятся и трепещут. (Смеётся.)

Конечно, бывает реальная нужда человека в заключении в чём-то – тогда нужно помогать. Но есть и другие ситуации, когда на расположении человека спекулируют в своих корыстных целях. Хотя, думаю, если бы я оказался в подобных условиях, тоже попытался бы делать какие-то подобные вещи. Все мы люди, ничто человеческое никому не чуждо. Тем более не у всех заключённых есть родственники, которые могут или хотят помочь.

Даже если ты пресекаешь манипуляцию, заключённые через некоторое время опять начинают пытаться тебя о чём-то попросить. Например, недавно произошел забавный случай. Мне позвонил один из заключённых, которого условно назовём Серёжей (всё-таки у них есть возможность как-то звонить). Он начал «издалека»: «Отец Александр, благословите!» Отвечаю: «Бог благословит, Серёжа. Что случилось?» Он продолжает опять «издалека»: «Вот хотел Вас поздравить с праздником Пресвятой Богородицы <…> Я молюсь Владычице, чтобы Она возносила о Вас свои молитвы Господу нашему Иисусу Христу, и Ангелы Божии, сонмы небесные поют о Вас песни» и проч. В общем, начинает говорить такой очень благостной медовой лексикой. Я останавливаю его и прямо спрашиваю: «Серёжа, что ты хочешь?» «Шлёпанцы и очки», – отвечает честно он. (Смеётся.) – «Хорошо».

– Отличаются ли принципиально стиль и содержание общения пастыря с заключёнными, отбывающими срок за преступления разной тяжести? Нужно ли вырабатывать какой-то дифференцированный подход в такой ситуации, чтобы по-настоящему помочь?

– Как помочь кающемуся грешнику? Я думаю, можно с ним разделить его страдание, раскаяние и искупление грехов. Я не иду в тюрьму с мыслью, что «помогаю» кому-то, – просто стараюсь говорить о Христе, о Евангелии. Считать своим долгом учить заключённых «морали», «нравственности» было бы ошибкой – там, как это ни парадоксально, есть люди, которые более нравственны, чем ты сам. В тюрьму попадают по самым разным причинам, из-за различных сложных ситуаций. Многие люди очень честны перед самими собой: осознают всю тяжесть того, что совершили. Возможно, не все хотят изменить свои жизни, но осознание есть у многих. Некоторые желают искупить свою вину и говорят: «Батюшка, помолитесь, чтобы я изменил свою жизнь». В этой невинной просьбе заключён риск – риск переложить ответственность за собственную жизнь на священника, духовника. Мы должны молиться друг о друге. Но человеку следует и самому прилагать усилия, чтобы поменять свою жизнь. Среди заключённых распространены фаталистские взгляды: так сложилась их судьба, иначе жить они не способны, пока Бог сам не вмешается в их жизнь. Господь не насилует нашу волю и может вмешаться лишь тогда, когда мы сами дадим ему место в нашей жизни.

Поэтому я руководствуюсь одним принципом для всех: «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7:12).

Конечно, люди в тюрьмах разные, инциденты случались всякие. Например, сразу после рукоположения я стал ходить к заключённым, чтобы проводить с ними беседы на библейские темы. Одним из слушателей был недавно освободившийся очень надменный человек. Он прочитал несколько книжек псевдоаскетической, псевдоправославной направленности, легко оперировал терминами «духовная брань», «нестяжательство» и имел среди осуждённых определённый авторитет «эксперта» духовной жизни. И вот кто-то затронул тему покаяния за смерть царя Николая II и прочие «царебожеские» идеи. Я сказал, что мы не можем каяться в грехе, который лично мы не совершали. И в этот момент «духовный эксперт» с размаху ударяет рукой по столу: «Я не могу это слушать! Это какой-то бред! Всё, я ухожу!» Встал и вышёл. Я тогда был совсем молодым священником (только год, как рукоположился), не знал, что делать в такой ситуации, меня бросило в пот от неожиданности. (Смеётся.) Какое-то время (полгода-год) я не ходил к заключённым, так как решил, что ещё не готов, слишком молод, ещё щетины даже нет, а я пытаюсь авторитетно что-то рассказывать этим людям. (Улыбается.) Но как-то отец вновь воодушевил меня и привлёк к этому служению.

– Есть разные системы и условия отбывания уголовного наказания: от трёхкамерного тюремного комплекса с личным спортивным залом для норвежского террориста Андерса Брейвика, убившего 77 человек, до отечественных перенаселённых тюрем с антисанитарными условиями и вседозволенностью администрации, охраны. И там, и там случаются рецидивы преступлений, нераскаяния, неосознания соделанного и пр. На Ваш взгляд священника (не правоведа, не психолога, не социолога и пр.), всё-таки как должна быть оптимально организована система отбывания уголовного наказания, чтобы она не «ломала» человека, была духовно ему полезна?

– Я понимаю Ваш вопрос: речь идёт не о «православной» тюрьме, где охрана бы обращалась к заключённым по-старославянски и пр. Мы рассматриваем общечеловеческое измерение. Я не считаю, что тюрьма должна перевоспитывать кого-то, так как перевоспитание предполагало бы насилие: сначала нужно «сломать», чтобы «создать» нового человека. Важно помочь человеку измениться, осознать свои ошибки. И большие средства надо выделять даже не столько на условия содержания, сколько на программы ресоциализации. Ведь это ключевая проблема: после освобождения люди оказываются с «клеймом» бывшего заключённого, работодатели отказываются их трудоустраивать, у освободившихся возникают проблемы с документами, им некуда пойти, они никому не нужны – общество словно выбрасывает их «за борт» нормальной полноценной жизни. Назови человека свиньёй, и он захрюкает через время.  Отсюда рецидивы.

– В субкультуре криминального мира своя иерархия: «авторитеты» («воры»), «мужики» и «неприкасаемые» (хотя в последнее время, как отмечает исследовательница М. А. Гулина, всё большее распространение получают зоны не «воровского», а «беспредельного» типа, то есть где статус заключённого зависит от его финансового положения). С какими проявлениями этой иерархичности сообщества заключённых Вам приходится сталкиваться? Были ли какие-то трудности в связи с этим?

– Я в общении с заключёнными не сталкиваюсь с этой иерархичностью. Знаю, что есть заключённые-рецидивисты и те, кто совершил преступление впервые, есть те, у кого имеются деньги, и те, у кого нет.

Непросто бывает с кем? Например, с заключёнными-рецидивистами, попавшими впервые в тюрьму ещё малолетними, не знающими другой жизни. Преступное существование стало казаться им абсолютно органичным, комфортным. Они, возможно, реже идут на контакт, не приходят в храм. А насильно, навязчиво тянуть кого-то к Богу – это не по-христиански.

– В условиях заключения человек может испытывать предсказуемую подавленность, его жизненные планы и цели оказываются часто ограниченными. Например, он может не видеть никаких перспектив для себя даже после дальнейшего освобождения, кроме как возвращения к прошлому преступному ремеслу. И это логично в условиях неразвитой у нас системы ресоциализации. Как вернуть надежду человеку, чувство собственного достоинства, желание жить иначе?
– В начале моего священнического служения Господь внес в мое сердце следующее понимание пастырства, священничества вообще. Священник Христов, мне кажется, тот,  кто не мешает Христу быть среди людей, не препятствует Богу. В Евангелии Христос говорит, обращаясь к современным ему церковникам: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23:27, 28). Пастырь должен  не  быть таким «крашеным гробом» с мертвечиной внутри, лишённым Жизни. Священнику следует жить созвучно тому, что он говорит.

Если человек пришёл в храм, уже в нём что-то изменилось. Это не означает, что тут же надо его, «тёпленького», покрестить, сказать: «Всё, ты православный». Важно разделить с ним чувство, которое привело его к Богу, позволить его вере вызреть. Если человек приходит в храм с бедой, следует поболеть вместе с ним, если с радостью – поликовать, если терзается пустотой, предложить ему то, что может заполнить эту пустоту. Приходящий в храм должен знать, что ему там рады: ждут его не ради прибыли прихода, священника, не ради роста статистики посещаемости храмов, но ждут именно его, деликатно, и не навредят.

– Тюремная субкультура очень специфична: свой стиль общения и система ценностей, сленг, табу, тюремное творчество и проч. Понятно, что священнику не надо для тюремного служения переходить на феню, доходить до каких-то брутальностей, чтобы казаться своим. Но всё-таки насколько важно для пастыря, подвизавшегося в служении в тюрьме, понимать специфические ценности заключённых и особенности их стиля жизни?

– Конечно, в служении невольно узнаёшь какие-то особенности этой культуры, языка и т. д. Например, отец мне рассказывал о сленге для различения воров городских и сельских: по отношению к совершившим ограбление в селе используют определение «Добрий вечір, хлібороб!»; в городе – «Добрий вечір вашій хаті». Таких примеров из рассказов тюремных священников можно привести много.

Я феню специально не учу и не использую, чтобы быть понятным тюремной аудитории. (Смеётся.) Хотя мне друг-священник, который служит иногда в тюрьме другого города, рассказывал трагикомический эпизод из своей практики. Как-то при священнике несколько заключённых очень яростно, странно и брутально стали ругаться – он никак их не мог успокоить. И уже тогда в бессилии в сердцах этот священник практически на фене выругал этих заключённых. Главный месседж его нецензурного монолога был следующий: «Вы здесь сидите определённое время, тратите этот срок на «покусывание» друг друга, а потом вернётесь после освобождения к своим матерям, жёнам, детям и будете жалеть, что не провели это время с пользой, что помогло бы вам изменить свою жизнь (обучение дистанционно заочно, чтение хорошей нужной литературы, освоение новой профессии и т. д.)». Священника поразила реакция осуждённых после этой специфической «проповеди»: заключённые, которые больше всего ругались, очень уважительно подходили к нему и говорили: «Отец, благослови нас. Сильная проповедь». И прямо шапки снимали. Всё поняли. (Смеётся.)

К анекдотам тюремным, которые мне рассказывают заключённые, уже привык: бывают даже смешные, серьёзные, жизненные.

Конечно, у осуждённых совсем иной образ жизни, из контекста которого можно понять и их стремление манипуляциями выпросить какие-то мелкие вещи. Ведь денег у заключённых фактически нет – для них валютой являются чай, сигареты, конфеты, печенье и пр.

Мы посещаем две колонии: № 90 – строгого режима и № 61 – специализированную, в том числе для заключённых, больных туберкулёзом (там есть камеры с осуждёнными пожизненно, у которых обнаружено это заболевание и т. д.). В  колонии № 61 условия немного лучше, поэтому осуждённые пытаются специально заразиться чахоткой, чтобы в неё попасть.

Пожизненно осуждённые на особом положении, вместе с тем они должны учитывать, что если будут как-то дебоширить во время общения со священником, психологами, то им могут ограничить контакты, а для них они очень важны. Вспоминается сказание о Макарии Египетском. Он шёл по пустыни, увидел череп и спросил: «Чей ты?» Череп ответил: «Я <…> волхв, колдун, а ты Макарий, мы тебя в аду все знаем». Преподобный спрашивает: «Откуда же вы меня знаете?» «Когда ты за нас молишься, огонь, который между нами, становится чуть меньше, и мы можем видеть лица друг друга. Это небольшое облегчение наших страданий», – сказал череп. Для человека, пожизненно осуждённого на ад четырех стен колонии, общение с другими людьми является также облегчением, возможностью «видеть лица» и быть «увиденным», замеченным  кем-то. Поэтому даже атеисты, заключенные на пожизненный срок, активно идут на контакт,  радуются каким-то самым простым конфетам от священников, нескольким минутам общения. Я хожу служить в тюрьму не один – с отцом. Стараюсь никому не лезть в душу, но если человек готов открыться сам, всегда выслушаю. Отец  нередко ходит и с другими священниками из своего прихода. Заключённые сами выбирают священника для общения, который им близок. Гостинцы, визиты и прочее дают им ощущение движения, жизни.

Везде люди как-то выживают, даже пытаются находить какую-то отдушину. Например, читают, причем хорошую литературу: не только «Гарри Поттера», но и Ф. Достоевского, М. Булгакова, К. С. Льюиса… даже Д. Бонхёффера!

Я сам познакомился с творчеством этого протестантского теолога совсем недавно, а есть заключённые, которые уже давно читают таких серьёзных авторов. Тюрьмы посещают не только православные, но и много протестантов – они  также приносят свою литературу. Протестанты посещают тюрьмы, наверное, даже чаще. Как сами мне говорили заключённые, подход протестантов часто гораздо более жёсткий: «Вот мы тебе поможем, а ты должен теперь ходить лишь к нам на богослужения, молиться с нами». Хотя протестанты, как и православные, встречаются разные.

– Есть ли в тех тюрьмах, где Вы служите, психологи, оказывающие помощь заключённым? Сотрудничаете ли Вы с ними?

– Да, конечно, психологи есть. Несколько лет назад благодаря приглашению Катерины Клюзко я посетил психологический тренинг «Альтернатива насилию. Ненасильственные методы общения». Это очень хорошая программа, которая начала своё существование в тюрьме в 1980–1990-х гг. благодаря инициативе, по-моему, квакеров. Со временем направления деятельности этой программы  расширились за счёт включения практик ненасильственного общения не только в тюрьме, но и на свободе. Я прошёл всю эту программу и пригласил тренеров для проведения тренинга в Херсоне (для обучения наших психологов). Это христианская по своей сути программа, хотя она абсолютно прямо не называет евангельские  ценности.

Мы постоянно взаимодействуем с психологами: иногда видим, что у заключённого не духовная, а душевная, психическая проблема, и обращаемся к психологам, иногда – наоборот.

– Исследовательница М. А. Гулина называет один из психотипов заключённых, в поведении которого проявляется стремление к искуплению вины. Именно  осуждённые этого типа обращаются зачастую к Богу. Но очевидна одна особенность: после освобождения из тюрьмы обращение таких людей часто заканчивается. Как быть пастырю с такой проблемой? Или это извечное проявление такой черты человеческой природы , как «як тривога, так до Бога».

– Вы сами ответили на свой вопрос. И это касается не только заключённых. Большинство приходящих в храм людей – это те, у которых есть проблема, или те, кому надо освятить воду (калачи, куличи, машину и пр.). В моём священническом опыте не было человека, который пришёл бы и сказал (может, забыл, боюсь кого-то обидеть): «Отец Александр, хочу с вами поделиться радостью: у меня так всё хорошо (работу нашел, N выздоровел, с женой помирился и т. п.). Можно приглашу Вас домой к себе, с семьёй вместе посидим, попьём чаю или поедим мороженого, порадуемся вместе». (Смеётся.) Такова человеческая природа, это надо принимать во внимание.

– Возможно, какие-то истории заключённых Вас особенно поразили? Или случай невероятной перемены человека после обращения к Богу?

– Относиться к осуждённым как к людям, которые никогда не поменяются, неправильно. Так, в моей практике есть несколько человек, которые освободились и связали свою жизнь с Церковью совершенно искренне. Кто-то из них живёт в послушниках при монастырях, иногда пишут мне, звонят. Один заключённый принял монашество. Меня этот человек поражает своим постоянно позитивным настроением: всегда что-то находил и находит, чему можно порадоваться (фильму, книге), умел выделить что-то очень важное из той информации, которую узнавал, и проч. И видно, что эта радость не от легкомысленности, а от того, что Господь посетил его сердце. Этот человек старше не только меня, но и других священников, которые приходили в колонию. Но, несмотря на свой возраст, он всегда очень уважительно относится к людям даже младше себя. Сейчас в монашестве он обрёл совершенное счастье: копошится по хозяйству, довольный, что дрова рубит, уголь носит, выполняет послушания не только свои, но и другим помогает. Он ещё и в тюрьме выделялся среди других заключённых. Настоящий блаженный.

Замечу, что это не монастыри в центре города, среди цивилизации, а скиты с суровой монашеской жизнью.

Поэтому следует верить в человека, в возможность его преображения в Боге, хотя и трезво оценивать ситуацию.

– Знаю, что Вы в тюрьме общаетесь с самыми разными заключёнными, в том числе и туберкулёзными больными. Для Вас, как отца маленького ребёнка, это и вызов собственной вере и готовности идти за Богом до конца. Как внутренне справляетесь с моментами какого-то сомнения в своем тюремном служении?

– Честно надо признать, что это действительно проблема. Я ещё не той веры человек, чтобы сказать горе сдвинуться на другое место – и она сдвинется (Мф. 17). Конечно, страшно. Отцу практически сразу дали послушание служить в херсонских тюрьмах. Никто туберкулёзом в семье не болел, но у моей матери появилось серьёзное заболевание костей, суставов, позвоночника. Я тогда толком не понимал, что происходит, был подростком. А болезнь была связана с тюремным служением отца. Полгода мама лежала прикованной к кровати. Слава Богу, выздоровела.

Поэтому сегодня, отправляясь на служение в колонию, я переживаю, моя матушка переживает. Если всего бояться, то вообще не отважишься жить. В жизни невозможно оградить себя и близких от всех рисков. Ведь даже в маршрутке можно подхватить туберкулёз, в кафе или на приёме у стоматолога – гепатит и пр. Я осознаю, что нахожусь в зоне риска, но соблюдаю все меры гигиенической предосторожности, понимаю, что не надо искать искушений самому. Да и заключённые ведут себя адекватно: никто не плевал, не колол какими-то заражёнными иглами. Персонал, охранники также следят за безопасностью нашей, говорят, что можно делать, чего нельзя.  Пытаюсь довериться Богу.

Беседовала Анна Голубицкая

 

Социальные комментарии Cackle